Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вита смотрела на меня пристально и задумчиво – точно так на меня смотрела Долли. Она сочувственно погладила меня по руке; сигарету она переложила в другую руку и осторожно отвела ее в сторону, словно показывая, что заботится обо мне.
– Может, твои родители просто любили вас с сестрой по-разному, – мягко, но отчетливо проговорила она и протянула последнее слово, точно задумавшись: по-рааазному. Она продолжила говорить уже более резким и уверенным тоном: – Такое бывает, знаешь, даже в одной семье. Ты такая смешная, Сандей, – она заговорщически мне улыбнулась, точно мы обе давно согласились, что я смешная. – И тебе очень повезло. С Долли. Я хотела бы иметь дочь, если бы у меня были дети, конечно. Но Ролс… – она на миг закрыла лицо ладонями, и сигаретный дым при этом не полетел ей в глаза, а послушно заструился прочь и вверх. – А мне бы, наверно, понравились дети… не целая орава, как у Тома, конечно, или… – она обвинительно ткнула сигаретой в сторону дома Фрейзеров и отвернулась от меня. – Но одного ребенка я бы хотела. Собственного. Как у тебя.
Ролс всегда пытался мне внушить, как это романтично, что нам не надо ни с кем друг друга делить.
Она сильно и шумно затянулась сигаретой, как будто долго не дышала и наконец вынырнула на поверхность.
– Что ж, – ответила я, – это правда романтично. – Я не представляла, чтобы Король сказал то же самое обо мне.
Вита выдохнула и коротко закашлялась; кашель почти напоминал усмешку. Почти. Потом она заговорила будто не своим голосом, тихо и отрывисто:
– Вот только знаешь, мне же все-таки пришлось его делить, – она покачала головой и снова заговорила, на этот раз голосом, больше похожим на ее собственный. – Но что ни делается, все к лучшему. К тому же у меня мог родиться мальчик. Мальчик, брр, – она резко затянулась, вздернула подбородок и выпустила маленький клубочек дыма. – У меня уже есть один мальчик, я с ним живу, и больше мне не надо. Ролс, конечно, душка, но по своим подругам я скучаю стра-а-ашно, – последнее слово она растянула для пущего эффекта и сделала преувеличенно грустное лицо, склонив голову набок и опустив уголки губ. Я понимала, что она кривляется, но сердце все равно дрогнуло от зеркальной грусти. – Я его предупредила, что иногда буду ездить в город, пока мы будем здесь жить. Иначе они будут слишком по мне скучать. Слишком, – она широко улыбнулась. – Но теперь у меня есть ты, соседушка. Прошлой ночью ты мне приснилась. Мы вместе принимали солнечные ванны, вон там, – она указала на садик за домом. – Я обожаю загорать! А ты?
– Ненавижу солнце. И яркий свет. Прямо ненавижу, – я тренировалась подражать ее интонации, но даже когда полностью копировала строение ее фраз, это звучало нелепо. – И уж точно не хочу с тобой загорать!
На этот раз Вита не рассмеялась, а спросила меня моим же прямолинейным тоном:
– А что тебе нравится, Сандей? И что тебе снится?
Я не могла рассказать ей о своих снах; те были скучными и совсем не красивыми, а Виту интересовали только красивые вещи. Я не стала говорить ей, что часто просыпалась по ночам, задыхаясь от тяжести в груди; мне казалось, что я где-то оставила свою маленькую дочь. В моих снах малышка Долли растерянно ковыляла по длинным дорогам, вытянув ручки, но не могла до меня дотянуться: на ее пути вставала Долли-подросток. В год, когда мы с Витой познакомились, я уже начала проживать материнское горе и пока отказывалась смириться с тем, что потеряла самую большую любовь в своей жизни, хотя та по-прежнему жила со мной бок о бок.
Ведь достигнув подросткового возраста, Долли, естественно, начала пристальнее наблюдать за мной и замечать мои странности, которые то ее забавляли, то тревожили – причем тревожили все чаще по мере того, как она приближалась к порогу самостоятельной жизни. Я словно жила с бывшим возлюбленным, который уже забыл о прежних чувствах и вел себя как сосед по дому: дружелюбно подмигивал и приводил домой новых девушек. Как будто вы оба договорились, что между вами все кончено. А любое упоминание недавней близости встречалось с вежливым и равнодушным терпением, как при общении с человеком с неустойчивой психикой, которого лучше не поправлять, даже если он не прав.
– Мне нравится твое платье, Вита, – ответила я. – Хотя я бы такое не надела. Но это платье убережет тебя.
– Неужели, дорогая? – она затянулась, губы вытянулись в тонкую трубочку, и их окружила тонкая паутинка морщинок, мгновенно разгладившихся на выдохе. – Почему?
– Дело в цвете. Кораллы защищают от il malocchio[2], завистливых взглядов. Но если нет кораллов, можно просто надеть красный, – я легонько коснулась ее тюлевой юбки, край которой лежал на моих брюках, и тут же отдернула руку: ткань выглядела мягкой, а на деле оказалась колючей, как проволока. – В детстве я привязывала красную ленту Долли на коляску. С той же целью можно использовать подвеску с глазком. Советую чаще носить красный, – у такой, как Вита, наверняка было много завистников: il malocchio, должно быть, окружали ее со всех сторон.
– Я люблю красный, – она выбросила окурок, снова вытянув руку с растопыренными пальцами и задержав ее в воздухе после того, как окурок упал на дорожку.
Жест напомнил мне лучника, чей локоть оставался натянутым уже после того, как он выпустил стрелу, пока лучник смотрел, удалось ли ему попасть в цель.
– Хорошо. Красный – твой цвет.
Мы еще немного посидели в спокойной тишине, и наконец я встала и пошла готовить ужин к приходу Долли.
Мягкая игрушка
После встречи на крыльце я не видела Виту несколько дней и обнаружила, что часто о ней думаю. Выходя из дома, я нарочно громко хлопала дверью, а возвращаясь, нарочно медленно шла по дорожке, идущей параллельно дорожке к ее дому,
