На большом пути. Повесть о Клименте Ворошилове - Владимир Успенский

- Сменил бы теперь.

- А зачем? Нешто Ванькович хуже других? - сказал Башибузенко. - Может, по-ихнему, по-калмыцки, так даже лучше... А ты не знаешь, как они с Сичкарем к белым ходили? - оживился Микола. - Откуда же тебе знать... Тоже случай был - не враз и поверишь. В октябре заняли мы одну деревню. Белые после перестрелки сами ушли. И оставили в избе большой сверток из мешковины. Наказали жителям: передайте Ивану Ваньковичу Калмыкову. Ну, принесли нам. Развернули - там записка. Белые калмыки, которые у Деникина служат, прослышали о своем земляке, как он свирепо за красных сражается. И предупреждают его: или ты, такой-сякой, переходи к нам искупать свою вину, или мы всю родню твою вырежем, а тебя самого вместе с Окой Городовиковым вздернем на крепком суку... И две веревки приложены. Добротные, петли на них мылом натерты. Только вешай... Тут Иван Ванькович и взъярился. Побелел весь, а скулы так выперли - думал, кожу прорвут. «Я, - говорит, - за этот подарочек заплачу!» Отпросились они у меня на двое суток - он и Сичкарь. Кирьян на любой рыск всегда готов, тем более за дружка постоять... Значит, переоделись они, Иван Ванькович погоны вахмистра нацепил, а Сичкарь черкеску с газырями всегда при себе возит. Прихватили веревки с петлями и ускакали... Я-то сам дурной: не смекнул сказать им, чтобы живьем в плен приволокли...

- Повесили?! - ахнул Роман.

- Нет, не успели. Пристрелить пришлось. Заскочили в хату, где дрыхли те самые, которые записку писали. Разбудили их, потолковали накоротке и сразу к стенке. А повесить времени не было, беляки кругом.

- Какая дерзость!

- Ребята отчаянные, - согласился Башибузенко, довольный произведенным впечатлением.

Между тем клубы дыма, поднимавшегося впереди, становились все выше и гуще, в степи ощутимо потянуло гарью. От командира полка прискакал ординарец, передал приказ: выйти к железнодорожной насыпи и закрепиться правее будки стрелочника, отвлекая огнем внимание противника.

Леснов с трудом поспевал теперь за эскадроном на своей кобыленке. Мерефа-то порывалась на рысь, стараясь не отстать от колонны, но Роману было уже невмоготу. И на земле оказалось не лучше, когда отдал повод коноводу, а сам направился в цепь. Шагал враскорячку, превозмогая боль. Облегчение почувствовал лишь тогда, когда лег рядом с Башибузенко на грязный снег возле рельсов.

Из домов, окруженных голыми деревьями, стреляли белые. Пули впивались в насыпь, щелкали по металлу, отбивали щепки от шпал. Раздавались короткие пулеметные очереди, но все они почему-то шли выше голов. «Вжжжик!» - словно косой махнут.

Постреливали и буденновцы, но редко и вроде бы неохотно. Пальнет боец раз-другой и сползает вниз, перевернувшись на спину. Закуривает или с соседями язык чешет. Лишь несколько человек возле Сичкаря лежали, выдвинув вперед карабины, и били, тщательно целясь, - хотели снять пулеметчика.

Роман подумал, что особой опасности нет, самое время сейчас пройти по всей цепочке, растянувшейся вдоль насыпи, показать себя, нового комиссара, ободрить того, кто в этом нуждается. Но едва поднялся, чтобы осуществить благое намерение, ближайший к нему боец гаркнул зло:

- Ляг, стерва!

- Я тебе не стерва, а военный комиссар эскадрона, - вспыхнул Роман, задетый за живое, но слова его не произвели особого впечатления.

- Ляг, говорю! Пулю глотнуть хочешь?

- Ложись, ложись, Роман Николаевич, - поддержал бойца Башибузенко. - Куда это ты наметился?

- Цепь посмотреть.

- А ее и отсюда видать всю... Давай не торчи, а то вон Саньку дуром в плечо куснула.

- Саньку? Это не вчерашнего?

- Землячка моего, - подтвердил Башибузенко. - Теперь до рожества проваляется.

- В бою не без потерь, - знающе произнес Леснов.

- Это еще не бой, еще только завязка, - усмехнулся Микола. - Вон там по балочке, видишь, пехота перебегает? Как она белых с позиций сшибет, мы на коней и айда! Погоним противника, сколь сможем. А ты с повозками здесь побудь.

- В обозе, значит? - обиделся Леснов.

- Ты сам-то раскинь, Роман Николаевич, куда ты сейчас, такой вояка... Ни верхом, ни пеши. А вдруг Мерефа галоп возьмет - в каких кустах тебя искать будем? Ты уж не спеши, обживайся в седле: твое от тебя не уйдет.

Глава четвертая

1

14 декабря поступила новая подробная директива Реввоенсовета Южного фронта. Климент Ефремович и Семей Михайлович, склонившись голова к голове, читали:

«Ударной группе т. Буденного в составе Конармии, 9-й и 12-й стрелковых дивизий, использовав самым решительным образом для быстрого продвижения пехоты весь наличный транспорт местного населения, стремительным натиском выдвинуться в район Донецкого бассейна и, заняв железнодорожные узлы Понасная, Дебальнсво, Иловайская, отрезать все пути отхода для Добровольческой армии в Донскую область. Для занятия Таганрога выделить достаточной силы конную группу. Обращаю внимание т. Буденного, что от быстроты и решительности действий его ударной группы будет зависеть весь успех всей намеченной операции».

- Весь успех операции, Семен Михайлович, сознаешь?

- Это очень правильно Егоров нам пишет, - сказал Буденный, закручивая в стрелку усы. - Я теперь утром и вечером заместо иконы на большую карту гляжу. Вострый клин вбили мы между Донской и Добровольческой армиями.

- Как бы не затупился клин-то! - поосторожничал Ворошилов.

- Нет уж, кровь с носу, а своего добьюсь, к Таганрогу прорвемся, хоть и далеко еще он от нас. А тогда что? Надвое расколятся тогда все белые силы. Добровольческой армии либо в Крым подаваться, либо в Одессу.

- Эта армия - основная опора всей контрреволюции на юге страны.

- Вот и я так прикидываю. Отколем добровольцев - белые на Дону закисать начнут. И на Кубани тоже.

- Сами-то по себе не закиснут.

- Поможем, - улыбнулся Буденный.

- Это одна сторона дела, - уточнил Климент Ефремович. - Есть и другая, тоже очень важная. В наших руках окажутся уголь и металл Донбасса, донецкий пролетариат вольется в наши ряды. Белые тоже это со пылают, а генерал Мамонтов особенно.

- Они стягивают против нас всю свою кавалерию: Донской, Кубанский и Добровольческий конные корпуса.

- Вот и говорю - не затупился бы клин. Нам ведь важно не просто наступать, а двигаться стремительно, чтобы не успели деникинцы разрушить шахты, взорвать заводы.

- Кровь с носу! - повторил Буденный, стукнув тяжелыми ножнами шашки. - До Азовского моря дойдем. А вот дальше как? - глянул вопросительно, пристально: - Вправо поворачивать, к Днепру, на Украину? Или влево - на Ростов, на Дон, на Кубань?

- Куда прикажут.

- Приказать-то по-всякому можно, - Буденный петлял вокруг да около, не спеша высказать заветное, тревожащее: - И справа врагов хватит, и слева в достатке. Только вот какая линия получается, - решился он. - Вправо, на Украину, никому идти неохота, и мне самому тоже. Тамошних рожаков у нас, почитай, совсем нет. А слева, за Ростовом, родные места. Кого ни возьми - с Дона, с Сала или с Маныча. Там семьи остались.

- Мы регулярная армия, Семен Михайлович.

- Да ведь наши края тоже освобождать надо. Вот бы мы за милую душу!

- Не можем мы сами выбирать направление наступления.

- Пущай товарищ Егоров и товарищ Сталин нам директиву спустят. Подсказать бы им.

- Семен Михайлович, курочка еще в гнезде... У нас пока Донбасс впереди.

- Курочка-то снесется, по всему видать. И ежели мы всем нашим Реввоенсоветом решим, что самый резон поворачивать к Дону, то и наверху нас послушают. А на Украине других частей хватит, которые от Киева и от Харькова на белых жмут. Так что надо бы нам в разговоре со штабом фронта одну линию держать.

- Да я вроде согласен, - Ворошилов почесал лоб тупым концом карандаша. - Но подход какой-то анархический: куда желаем, туда повернем.

- Не только куда желаем, но и куда выгодней, где от нас пользы больше. Там люди веселей драться будут. Добровольцами пополнимся, земляками... Поддерживаешь, Клим Ефремович? - Буденный упорно именовал его Климом, хотя еще при первом знакомстве, под Царицыном, Ворошилов поправил шутливо: «Климентом меня кличут, ежели по всей форме». - Поддерживаешь, значит, али что? - повторил он свой вопрос.

- Ладно. Будем в одну точку бить, - сказал Ворошилов и заметил, как потеплели после этих слов обычно холодные, будто ледяные, глаза Семена Михайловича.

2

Ординарец приоткрыл дверь, спросил негромко;

- Чай будете?

- Потом, потом, - рассеянно махнул рукой Ворошилов, занятый своими мыслями...

Есть в военном деле особенность, которая плохо поддается учету, но влияние которой очень велико, - это боевой дух войск. Зависит он от многих причин: от веры в правоту своего дела, от общего положения на фронте, от обеспеченности всем необходимым, от понимания каждым бойцом своей роли в развернувшихся событиях. Дело, конечно, не в настроении одного человека, получившего плохое письмо из дому или, к примеру, до костей продрогшего в зимнем дозоре, - дело в том, какое настроение, какой дух у всей массы людей, рядовых и командиров, которые составляют полки и дивизии. Когда бойца гонит вперед только приказ, когда думает он не о победе, а о сохранении своей жизни, пытаясь укрыться в любой канавке, отсидеться в окопе, в подвале - это одно. И совсем другое, когда боец ищет любую возможность разбить или оттеснить врага, когда сотни и тысячи отдельных стремлений сливаются в единый наступательный порыв.