Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– У него что-то и лицо посинело, и губы закушены… И кровь изо рта… – недоуменно говорили подручные следователя.

– Будет глупости болтать! – оборвал их Хэ. – Вон солнце так и палит. Как тут тленом не тронуться?

И подручные по наущению старой Ван поспешно положили покойника в гроб и навсегда забили гвоздями. Старуха передала следователю связку медяков и попросила разделить их между обоими помощниками.

– Когда вынос? – спросил Хэ.

– Госпожа хотела бы на третий день совершить сожжение за городской стеной, – ответила Ван.

Подручные удалились. В этот вечер Цзиньлянь устроила угощение с вином. На другой день четверо буддийских монахов читали заупокойные молитвы, а рано утром, в пятую стражу третьего дня состоялся вынос. Гроб подняли подручные следователя. Проводить У Чжи вышли кое-кто из соседей. Одетую в траур Цзиньлянь несли в паланкине. Всю дорогу она притворно оплакивала кормильца. На пустыре сожжения усопших гроб с останками У Чжи предали огню, а пепел бросили в пруд. За панихиду и поминки расплачивался Симэнь Цин.

Вернувшись домой, Цзиньлянь поднялась наверх и установила табличку, на которой было написано: «Здесь покоится душа усопшего мужа У Старшего[143]». Перед табличкой была зажжена глазурная лампада, установлен золотой траурный стяг, разложены бумажные медяки, слитки золота и серебра и другие жертвенные предметы.

Старуху Ван вдова отправила домой, а сама в тот же день разделила ложе с Симэнем. Как только они не наслаждались наверху в доме У Чжи! Что там бывало – в чайной! Все украдкой да урывками. Теперь, когда У Чжи не стало, никто больше не мешал им быть вместе всю ночь. Вначале Симэнь Цин еще побаивался соседей. Зайдет, бывало, к старухе, у нее немного посидит. Со смертью У Чжи он брал с собой приближенного слугу и черным ходом проходил прямо к Цзиньлянь. Крепко они привязались к друг другу, прилепились – не разлучишь. Симэнь частенько дня по три, а то и по пять домой не заявлялся, отчего там царил беспорядок и недовольны были все домашние – от мала до велика. Ведь только попади к такой чаровнице в вертеп, себя же погубишь.

О том же поется и в романсе на мотив «Турачьи небеса»:[144]

Рабы всесильного желанья,Соединивши мысль и страсть,Грядущее презрев в лобзаньях,Они не жаждут прозревать.Но, чувств глубоких порожденье,Тоска и боль живут в груди.У и Юэ[145] нет примиренья!От воли Неба не уйти!

Быстро летело время, как челноки сновали дни и луны. И вот прошло больше двух месяцев с того дня, когда Симэнь Цин впервые встретил Пань Цзиньлянь. Близился праздник начала лета.[146]

Только поглядите:

С зеленых ив свисали витые нити бирюзы, алели кругом румяны гранатов. Нежный ветерок колыхал покрывало, со свистом веер навевал холодок. Всюду встречали лето, у каждого над праздничным столом порхали кубки.

Возвратясь из храма духа-повелителя Тайшань – Великой горы,[147] Симэнь зашел в чайную. Старуха поспешно подала ему чаю и спросила:

– Далеко ль ходили, сударь? Что ж это вы госпожу-то не навестите?

– В монастыре был. Надо, думаю, в большой праздник ее повидать. Вот и пришел.

– Матушка ее родная, тетушка Пань, у нее в гостях. Кажется, еще тут. Погодите, я погляжу.

Старая Ван прошла черным ходом к Цзиньлянь. Та угощала вином свою мать. Завидев соседку, Цзиньлянь стала потчевать и ее.

– Вот кстати явилась, мамаша, – говорила она с улыбкой. – Присаживайся, выпей по случаю встречи чарочку да и за то, чтобы крепыш родился.

– Да у меня и мужа-то нет, – засмеялась Ван. – Откуда мне приплода ждать? Это вот тебе только наследником и обзаводиться – ты молодая, в самом расцвете сил.

– Говорят, молодые цветы красотою манят, а старые, поблекшие – плодами дарят.

– Слышишь, дорогая, – обратилась Ван к Пань Старшей, – как твоя дочка меня, старуху, обзывает? Я, говорит, оборванка[148] – поблекший цветок. Что ж, посмотрим, не понадобится ли ей завтра эта оборванка!

– Вы уж на нее не обижайтесь, – заметила та. – Она у меня с малых лет на язык остра.

Надобно сказать, что с тех пор как Ван свела Симэня с Цзиньлянь, ей, старухе, и впрямь целыми днями покоя не было: то на стол накрывала, то за вином бегала. Но и себя она, разумеется, не забывала: руки около них грела.

– Да, дочка у вас бойкая и сметливая, – расхваливала она Цзиньлянь. – Прекрасная женщина! Только какому счастливцу достанется?

– На то вы, почтенная, и сваха. На вас вся надежда, – заметила Пань Старшая, пододвигая сводне чарку и палочки.

Цзиньлянь налила вина.

Старая Ван осушила подряд не одну чарку, и лицо ее стало багровым. Чтобы не заставлять Симэня долго ждать, она подмигнула Цзиньлянь и, попрощавшись, пошла домой. Цзиньлянь поняла, что ее ждет Симэнь. Она постаралась поскорее отделаться от матери, и когда та ушла, прибрала комнату, зажгла благовония, унесла остатки трапезы и снова накрыла стол. Едва она приготовилась к встрече Симэня, как он вошел к ней через террасу. Хозяйка спустилась к нему навстречу, отвесила поклон, и они вместе поднялись наверх.

Надобно сказать, что сразу же после смерти мужа Цзиньлянь перестала блюсти траур, а табличку души покойного отставила в сторону и накрыла листом белой бумаги. Никаких жертвенных блюд перед алтарем новопреставленного мужа она не ставила. Только и знала краситься да румяниться. Одевалась она в яркие платья и, завлекая Симэня, предавалась с ним любовным усладам. Стоило ему оставить ее дня на два, на три, как она обрушивалась на него с руганью:

– Ах ты, негодный! Бросил меня на произвол судьбы, изменник. Где завел зазнобу, а? Я ему не нужна стала! Сиди, мол, себе одна, мерзни!

– Да у меня младшая жена померла. Хоронили, некогда было. А сегодня в монастырь ходил. Купил тебе головные украшения, жемчуг и платья.

Цзиньлянь сильно обрадовалась. Симэнь позвал слугу Дайаня, и тот стал вынимать из узла один подарок за другим. Цзиньлянь с благодарностью приняла вещи. Своими побоями она до того запугала падчерицу Инъэр, что уж больше не скрывала своей связи с Симэнем. Цзиньлянь велела ей подать гостю чашку чаю, а сама накрыла стол и села рядом с ним.

– Ну зачем ты тратишься! – заметил Симэнь. – Я дал мамаше серебра. Вина, мяса, закусок и фруктов она принесет. Мне просто захотелось побыть с тобой в праздник.

– У меня мать была – ее угощала. Тут нетронутые кушанья. Чего время терять? Давай пока закусим, а то когда старуху дождешься.

Цзиньлянь подсела к Симэню, прильнула щекой к его лицу, положила ногу ему на колено и так, крепко прижавшись друг к другу, они пили вино.

Но расскажем о старой Ван. С корзиной в одной руке и безменом – в другой она вышла из дому купить вина и мяса. Стояло начало пятой луны – пора ливней. Только что в небе ярко светило солнце, и вдруг, откуда ни возьмись, набежала туча. Дождь хлынул как из ведра.

Только поглядите:

Со всех сторон сгустились черные тучи, был во мрак заточен небосвод. Затмили солнце летящие струи, разбивалися капли о широкие листья бананов. Тут бешеный ветер пришел на подмогу. Выкорчевывал он вековые могучие сосны. Загрохотали потом и грома раскаты, сотрясая Великой горы вершину, пики Хуа и Сун.[149] Дождь жару прогнал, смыл палящий зной и влагой напоил он всходы хлебов. Дождь жару прогнал, смыл палящий зной, и возжелала чаровница красотами природы насладиться. И влагой напоил он всходы хлебов, и путник забыл про дорожную слякоть и грязь.

Да,

В Цзяне и Цзи, в Хэ и Хуай[150] воды весны гомонят!Ярко блестит мокрый бамбук, смутно алеет гранат.

Купила Ван кувшин вина и целую корзину рыбы, мяса, курицу, гуся, овощей и фруктов. Только она вышла на улицу, как ее застал ливень. Старуха бросилась под крышу и повязала голову платком, но сама промокла насквозь. Постояла немного, и когда ливень начал утихать, стремглав бросилась домой. Вино и мясо оставила на кухне, а сама вошла в комнату. Цзиньлянь и Симэнь пили вино.

– Хорошо вам тут пировать-то! Поглядите, вся до нитки промокла старуха, – Ван рассмеялась. – Вы уж мне потом подкиньте, сударь.

– Ну что за человек! Всегда на ком-нибудь да отыграется!

– Ни на ком я отыгрываться не собираюсь, а вы, сударь, извольте мне купить кусок темно-синего полотна.

– Выпейте, мамаша, подогретого винца, – предложила Цзиньлянь.

Старуха осушила залпом три чарки.

– Пойду на кухню сушиться.

Ван удалилась на кухню, просушила одежду, приготовила курицу и гуся, сварила рису. Нарубила и нарезала все как полагается, разложила кушанья на тарелки, фрукты на подносы и понесла в комнату. Когда она поставила на стол подогретое вино, Симэнь и Цзиньлянь снова наполнили чарки и стали наслаждаться яствами. Прижавшись друг к другу, они пили из одной чарки. Симэнь вдруг заметил висевшую на стене лютню.