Особые обстоятельства (СИ) - Чеп Инна

***

Недопомощник-переслуга вернулся запыхавшийся, но не так быстро, как хотел. То есть — вовремя.

— О, Отец! Что с вами?

Димитрий убрал руку от порезанного бока. Дарьян молча взялся за дело, принялся обрабатывать рану. Вито беспокойно кружил рядом.

— Вы что, провидец? Послали меня за врачом перед ранением?

— Это не прови́денье, а большой жизненный опыт. Доктор в любом случае понадобился бы. Или мне, или ему.

— Если бы я остался…

— То стоял и думал, кому помогать. Есть случаи, когда удобнее обойти подобный выбор по дуге. Порез пустяковый. Заживёт за пару дней.

— Верно, — почему-то с ноткой ехидства добавил Дарьян. Встал, в очередной раз попрощался и теперь отбыл окончательно.

Димитрий тоже поднялся с кривой скамьи, на которую чуть ранее присел для лечебных процедур.

— Насколько я помню, место второго убийства находится приблизительно на середине пути от аптеки до гостиного дома хозяйки Власты. Очень удачно. Зайду переоденусь. Ну что, веди. Корзинку с ягодами не забудь. А говорил, ходить за ними можно только компанией.

Дезориентированный всем происходящим, Вито наконец тронулся с места, догнал сыщика, зашагал рядом.

— А я и не ходил. Я купил. А заодно кое-какие крючки забросил.

— Рыбку решил половить? И большую, и маленькую?

— Ну, тут какая попадется. Ягод хотите?

Сначала Димитрий хотел отказаться, а потом передумал и с наслаждением запустил руку в корзинку. Ягоды оказались недозрелыми, с кислинкой, но отчего-то все равно было вкусно. Вкус из детства…

Ну вот, было в его детстве что-то хорошее. Жаль, что это не натолкнуло ни на какие воспоминания.

Второе место убийства выглядело абсолютно непримечательным. Человек шел-шел поздно по дороге, на него напали, плоть растерзали. Ни символов, ни особых примет. Тело лежало, может, тут. А может, чуть правее или левее. На улице много зелени: деревьев, кустов, высокой травы. При желании есть куда спрятаться, есть где устроить засаду. Но зачем? Что мог знать лишнего сын травника? И почему таким способом? Было бы проще его отравить. Или хотя бы инсценировать нападение уличного вора. Зверь — решение странное, хлопотное и для реалий города сомнительное. А если зверь настоящий? Тогда, где другие жертвы? А если — ручной и нападает по команде?

— Уйди, змеюка!

Димитрий и Вито одновременно повернулись к перекрёстку Садовой улицы со Слепой, откуда и доносился крик.

— Ах ты, гордец несчастный! Женщину чуть не задавил, ещё и ругается! Бессовестный! А-а-а! Вы на него посмотрите! Кнутом замахивается! Это ты на своих слуг замахивайся! А на честную женщину — не смей!

На перекрестке застыли двое конных, напротив них — дородная женщина с корзинкой, умопомрачительно пахнущей едой. Пирожки. С творогом и ягодами. Даже на таком расстоянии у Димитрия потекли слюнки.

Рядом со спорщиками уже появилось несколько зевак.

— Да бросьте, матушка, у человека горе — сына потерял!

— А то мы не знаем, какой у него сын! Задира, пьяница и хам! Да ещё, охальник, скорнякову дочь чуть не снасильничал!

Травник не выдержал.

— Уберись с дороги, дура! Язык, что помело! Как смеешь на сына такое говорить? Как бесстыжие глаза твои не вываливаются при поклепе таком! Дочь скорнякова придумала все, сама потом призналась! Окстись!

— Ой, умора! — всплеснула руками споршица и вперёд шагнула, уперев руки в бока. Даже конь впечатлился и на всякий случай отступил назад. — Девка потому и призналась, что второй твой балбес у наместника подвязывается! Небось, завел какого покровителя, из тех, кто к вену Кос поближе, тот его и выручил. Может, они друг другу делишки грязные покрывают не первый раз!

— Нет, ну вы посмотрите на нее! — вступилась за травника другая женщина, в сопровождении девочкой-подростка. — Понапридумывала! Да я первая, как мать, скажу, что все по чести было…

— По чести??? — Аж поперхнулась воздухом от возмущения заступница. — По чести!!! Как мать! Да ты не мать девке, а мачеха! И как за скорняка вышла, девок евоенных со свету сжить мечтала, каждый знает! Вот одну и сжила!

— Да как это "сжила"? — завизжала скорнякова жена. — Замуж отдала! Блудную такую да в хорошие руки пристроила!

— В хорошие! Девка в петлю полезла от такой хорошести!

— Да не, — поправил кто-то из собравшихся вокруг. — Вешалась она до свадьбы.

— Но после сватовства! Эта дура-то назло обмолвилась, что "девка порченая" кому-то из той семейки. Небось уже уморили бедную!

— Уморишь ее, как же! — Сплюнула скорничиха. — Наряды, как сиды носит, с серебра ест!

— А что носу домой не показывает?

— Да потому и не кажет — стыдно ей за свое поведение!

— За тебя ей стыдно! Выжила девку из города! — женщина погрозила скорняковой жене кулаком. Всадники медленно отступили назад, намереваясь объехать толпу. Спорщица заметила это и тут же перевела свое внимание на них.

— А ты? Чего молчишь? Сын твой покойный каждому хвалился, что брат евойный на наместника работает, деньги большие получает, вино барское пьет! А что ж он, такой богатый да помощник незаменимый, домой не показывается? Как отдельно жить стал, так и пропал!

— В разъездах он, дура старая. Некогда ему. Честный писарь, что тайну государеву не выдаст, в любом деле нужен! Ничего не помнишь, не знаешь, а поучать лезешь!

— Эка завернул! Да ты сам-то помнишь, как сын выглядит?

— Помню, ведьма старая! — разозлился травник и стегнул коня. — А ну прочь!

Конь шагнул вперёд. Женщина с визгом отскочила в сторону. Всадники скрылись за поворотом. Толпа какое-то время погудела и разошлась.

— Теперь понятно, отчего с ним сложно поговорить. — Сыщик задумчиво рассматривал разбредающихся по делам людей. — Неприятный тип. Непонятно, почему он ещё на плаву, раз в городе есть аптека и второй травник?

Вито с готовностью ответил:

— Так у него и вправду старший сын пошел младшим писарем к наместнику. Должность маленькая, но поговаривают, сдружился он там с кем-то из знатных. Люди верят, что благодаря этим связям в лавке отца его продают самые лучшие и самые необычные ин-г-ре-ди-ен-ты и лекарства. Хотя тут же шепчут, что, может, тот сын давно в разбой ушел — он и вправду лет десять дома не появлялся, хотя живёт в этом же городе вроде как. Но убиенный, ещё один сын травника, который, хвалился связями брата направо и налево.

— Говорят, сдружился… А с кем? С молодым веном Кос?

Вито засмеялся.

— Да вы что! Нет, конечно, вен никогда даже имени не запомнит младшего писаря не то, чтоб приятельствовать! Говорили, с секретарем наместника его видели когда-то, но, может, врут, то было давно, лет восемь назад. Да и секретарь тот уже сменился.

Слова лёгкие, словно пёрышко, стукнула медь — разлетелись прочь.

В уши проник стук копыт. Цок-цок-цок.

Как в старой детской считалочке.

Цок-цок-цок.

Первый скакал на огонек.

Цок-цок-цок.

Второй пришел на огонек.

Цок-цок-цок.

Третий хромал на огонек.

Цок-цок-цок.

Четвертый полз на огонек.

А пятый, дух проклятый,

Зубами щелк! Щелк! Щелк!

Щелк!

Краски выцветают и появляются снова.

Кровь течет, неся по телу жизнь, нервы искрят, передавая мысли.

Чувства — красочная палитра, но сколько всего намешано! Вот нить — злоба. Ярчайшая, дистиллированная злоба! Острая, словно южные приправы, но пахнет металлом. А если потянуть здесь — гордыня. Тяжёлая, словно все горы Континента и пахнет землёй. А тут — толстая золотая нить жадности, пахнущая тухлятиной и потом. И ещё множество перепутанных разноцветных нитей, но каждая — крепкая, твердая, и только любовь с печалью тоненькими нежными струйками спрятаны внутри. Но вот печаль переплетается со злобой, ненавистью, жаждой мести, любовь — с требовательностью, гордыней, жадностью, и уже не осталось ни того, ни другого, только змеится и шипит нутро тысячами злых, тяжелых мыслей.