Заложник - Давид Кон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У Авраама была и другая семья. Жена египтянка Агарь и сын Ишмаэль. Они жили в Аравии, там, где сегодня расположена Мекка. Конечно, Авраам их навещал. Собирал караван, нагружал верблюдов богатыми дарами и ехал в далекую страну. Как вы думаете, Юсуф, что делал Авраам в далекой стране?
Юсуф поднял на заложника мрачный взгляд, выждал паузу, словно раздумывал, стоит ли ему отвечать на вопрос.
— Наши святые книги говорят, что пророк Ибрагим учил своего старшего сына Ишмаэля служить Аллаху.
Юсуф сделал ударение на словах «наши святые книги» и «Аллаху». Заложник кивнул.
— Конечно, учил. Вопрос, чему? Можете ли вы себе представить, что Авраам, человек, преданный Творцу, готовый принести в жертву собственного сына, мог учить Ишмаэля какой-то другой вере и служению какому-то другому Творцу?
Заложник взял книгу в руки и поднял глаза на собеседника, словно призывая того задуматься над его последними словами. Юсуф решил выдержать паузу и неопределенно пожал плечами. Но заложник не обратил на это ни малейшего внимания. Он заговорил сам. Горячо и быстро:
— Авраам учил Ишмаэля тому же, чему он учил Исаака. Здесь, в земле Ханаанской, он строил с Исааком каменные жертвенники. Там, в Аравии, он строил такие же жертвенники с Ишмаэлем. Один из жертвенников и стал святыней ислама, получив название «камень Кааба». Беда в том, что Ишмаэль был человеком взрослым и своенравным. Он слушал отца и, может быть, даже не спорил с ним. Но когда папа отправлялся в обратный путь, переделывал все по-своему. Он не хотел поступать как ненавистный ему Исаак. Он хотел отличаться от брата и потому исказил слова отца, руководствуясь суждениями своего разума, своей материальной логикой и своими желаниями. И превратил веру, о которой с ним говорил Авраам, в религию. Но изначально, доктор, — заложник вздохнул и твердо закончил фразу: — Изначально, у нас с вами один Творец и наши молитвы возносятся в одном направлении.
Заложник замолчал и поднял глаза. Юсуф усмехнулся. Ну уж нет. На этот раз его не поймать на этот пропагандистский крючок. Ни о каком одном направлении их молитв не может быть и речи.
— А как же Коран? — Юсуф постарался, чтобы этот невинный вопрос прозвучал резко и даже ехидно. — Ислам, это ведь не только Ишмаэль и камень Кааба. Это еще и пророк Мухаммед. И его книга. В которой он повелевает нам вести джихад и уничтожать неверных. Если у нас с вами один Бог и наши молитвы возносятся в одном направлении, кого же нам повелевает уничтожать Мухаммед? Или вы скажете, что великий пророк ошибается?
Заложник досадливо поморщился. И даже возмущенно, как показалось Юсуфу, закрутил головой. «Неприятный вопрос, — догадался Юсуф. — И у него нет ответа». Сказать, что пророк ошибается, значит прекратить их разговор навсегда. А сказать, что не ошибается…
— Пророк не ошибается.
Голос заложника звучал твердо, и в нем не было ни растерянности, ни неуверенности.
— Ошибаетесь вы, доктор, утверждая, будто пророк Мухаммед говорил об убийствах людей. В Коране Мухаммед, как и любой пророк, рассуждает лишь о душах людей, а не о войнах и не об убийствах. Не оскорбляйте пророка. Прошу вас.
Это «прошу вас» прозвучало так жалостно, что Юсуф невольно улыбнулся. Неужели этот человек намерен посостязаться с ним в знании Корана. Он просто сейчас приведет суры, где написано…
Заложник словно прочел его мысли.
— Я знаю, что в Коране каждому правоверному предписано вести джихад и убивать неверных. — Заложник выдержал паузу. — Но неверных в себе, доктор. Ваш пророк требовал от каждого своего последователя убить собственное животное начало, которое сбивает с истинного пути и мешает движению по пути Творца. А джихад… Его должен объявить каждый правоверный. Своему эго, своему материальному «я». Если хотите, своему материальному разуму. И вести этот джихад, согласно повелению пророка, следует до полной победы. Мухаммед понимал, что две составляющие каждого человека — материальная и духовная — ведут войну, которая не прекращается ни на минуту. Это и есть джихад, о котором говорил пророк. А вовсе не об убийствах людей. К несчастью, слова пророка поняли слишком буквально. Люди, которые верили только в материальную логику, только в то, что можно потрогать или увидеть. И сегодня такие же люди рисуют пророка с бомбой в руках. Но рисовать пророка с бомбой — такая же глупость, как и утверждать, будто он призывал к массовым убийствам людей.
Юсуф молча смотрел в глаза заложника. Они сузились и потемнели.
— Это непросто принять, доктор. Но это так. Если бы пророк думал об убийстве людей и о захвате каких-то земель, он был бы не пророком, а простым завоевателем. Каких было много в истории человечества. И ему никогда не удалось бы написать Коран.
Юсуф не шелохнулся. Его щеки и подбородок напряглись, придавая лицу беспощадность и ярость. Заложник тоже молчал, глядя в стол.
— У нас один Бог, доктор, — тихо произнес он и сжал руки в кулаки.
Юсуф покачал головой, но не произнес ни слова. Может ли он с этим согласиться? Должен ли он так легко и просто принять то, что всего минуту назад казалось невозможным? Не станет ли он отступником? Предателем, готовым отказаться от всего, чему его учили и во что он беззаветно верил?
— Есть ли у вас авторучка, доктор? — спросил заложник просто и обыденно, словно сидел где-нибудь в библиотеке или поликлинике.
Юсуф не сразу понял, что хочет от него этот человек. Авторучка? Конечно, есть. Юсуф раскрыл саквояж, достал простую шариковую ручку, помедлил, достал блокнот для выписывания рецептов, оторвал бланк и положил его перед заложником чистой стороной вверх.
— Пожалуйста!
— Вы говорите, «нет Бога кроме Аллаха»? — начал заложник.
Юсуф нетерпеливо кивнул.
— Вот как пишется слово «Аллах» на иврите.
Заложник чуть пригнулся к листу и, неловко действуя скованными руками, начертил три значка.
— А вот как пишется имя нашего Бога.
Заложник опять пригнулся и изобразил те же три значка. Юсуф подошел ближе и смотрел на лист через плечо заложника. Заложник отставил ручку и развернулся, коснувшись Юсуфа локтем.
— То же самое слово, — сказал он. — Только вы читаете его, как «Аллах», а мы — как «Элоха». Но разве это важно — как прочесть? Буквы остаются теми же. И на этом листке записано имя и вашего, и моего Творца.
Юсуф обошел стол и сел на табурет. Взял листок, рассмотрел незнакомые буквы, аккуратно сложил его и отправил
