Избранное - Уильям Фолкнер

— Да, сэр, а как-то раз мы с одним парнем шли по дороге. Тот парень был капитанский денщик. Надоело нам с утра до ночи пароход разгружать, и однажды он подсмотрел, куда капитан прячет бланки для увольнительных, ну и взял себе пачку, и вот идем мы с ним по дороге, и вдруг нас нагоняет грузовик, и шофер грузовика спрашивает, куда, мол, вас подвезти. Он когда-то в школе учился, и, как подъедем мы к городу, где много военной полиции, он сразу три увольнительные заполняет, и мы себе шикарно разъезжаем повсюду на этом самом грузовике, но вот однажды утром нам захотелось узнать, где это мы сейчас едем, смотрим, сидит в нашем грузовике военный полицейский, а шофер ему что-то объясняет. Тогда мы махнули в сторону и потопали дальше пешком. Тут уж нам пришлось обходить все места, где военная полиция засела, потому что мы с тем парнем увольнительные писать не умели.

И вот идем мы с ним однажды по дороге. Дорога была вся разбитая — не похоже, чтобы тут нам полицейские попались. Но в последнем городе, который мы обходили, их было полно, и потому мы не знали, что подошли близко туда, где война идет, пока не добрались до моста и не натолкнулись на целый полк немцев — они там в реке купались. Как увидели нас немцы, так все под воду и нырнули, а мы с приятелем схватили два ихних пулемета, поставили на перила и давай палить. Как немец голову из воды высунет, чтоб дыхнуть, так мы его и подстрелим. Все равно как черепаху на болоте. Я так думаю, что мы их не меньше сотни ухлопали, пока у нас патроны не кончились. Вот за это самое мне ее и дали.

Он вытащил из кармана блестящую металлическую бляху пуэрториканского происхождения, и Айсом тихонько подошел на нее посмотреть.

— М-м-м, — промычал Саймон. Он сидел, положив руки на колени, и восхищенно смотрел на сына. Элнора тоже подошла поближе. Руки у нее были в муке.

— А какие они из себя? Хоть на людей-то похожи? — спросила она.

— Они большие, — отвечал Кэспи. — Краснорожие, футов восемь ростом. Во всей американской армии никто с ними справиться не мог — одни только цветные солдаты.

Айсом вернулся в свой угол за ящиком с дровами.

— А тебе, малый, разве не велено было в саду поработать? — спросил его Саймон.

— Нет, сэр, — отвечал Айсом, не сводя восхищенного взора со своего дяди. — Мисс Дженни сказала, что нам на сегодня хватит.

— Смотри не приходи ко мне скулить, если она задаст тебе трепку, — предостерег его Саймон и, обратившись к сыну, спросил: — А где ты следующую порцию немцев прикончил?

— Мы после этого больше никого не убивали, — сказал Кэспи. — Решили, что с нас довольно — оставим их тем ребятам, которым за это деньги платят. Пошли мы с тем парнем дальше и шли, пока дорога не уперлась в поле. Там были разные канавы, старые проволочные заборы и ямы, а в ямах жили люди. Это были белые американские солдаты, и они посоветовали нам присмотреть себе яму и пожить там немножко, если мы хотим узнать, что такое мир и уют на войне. Мы нашли сухую яму и стали в ней жить. Делать там было нечего, и мы по целым дням лежали себе в тенечке, глядели на воздушные шары и слушали, как стреляют на дороге, где-то мили за четыре. Парень, который был со мной, думал, что там на кроликов охотятся, но я-то знал, что не в том дело. Белые ребята были грамотные, они выправили нам увольнительные, и мы потихоньку пошли туда, где стояла армия, чтоб достать себе жратвы. Когда увольнительные кончились, мы нашли в лесу место, где жили французские солдаты с пушками, пошли туда, и они нас накормили.

Так мы жили долго, но однажды воздушные шары улетели, и белые ребята сказали, что пора двигаться дальше. Но нам с приятелем уходить было незачем, и мы остались на старом месте. В тот вечер мы пошли за едой к французам, а их там уже нет. Парень, который был со мной, сказал, что их, наверно, немцы поймали, но мы не знали, правда это или нет, со вчерашнего дня мы никакого шума не слышали, и потому вернулись обратно в яму. Жрать нам было нечего, залезли мы в свою яму и легли спать, а наутро кто-то забрался к нам в яму, наступил на нас ногой, и мы проснулись. Это была одна из тех дамочек, что в армии боевой дух поднимают. Она собирала немецкие штыки и пряжки от ремней. «Кто это тут?» — спрашивает, а мой приятель ей отвечает: «Ударные отряды». Вылезли мы тогда из ямы, но не прошли и шага, как приехал целый грузовик военных полицейских. А увольнительные-то у нас кончились.

— Что же вы тогда сделали? — спросил Саймон.

Айсом молча таращил глаза в сумрачном углу за ящиком с дровами.

— Они нас схватили и посадили в тюрьму. Но война уже почти кончилась, и начальству потребовались рабочие руки те самые пароходы грузить, и потому нас отправили в город Брест… Белый мне теперь не указ, будь он военный полицейский или другой кто, — снова заявил Кэспи и продолжал свой рассказ. — Однажды вечером сидим мы с ребятами в казарме и в кости режемся. Горнист уже сыграл отбой — чтоб свет гасить, значит, но в армии каждый может делать что хочет, пока ему не запретили, и потому, когда к нам явилась военная полиция и сказала: «Гасите-ка вы тут свет», один наш парень им ответил: «Идите сюда, мы вам покажем, как свет гасят». Их было двое, полицейских этих, они высадили дверь да как начнут палить, и тогда один из наших опрокинул лампу и мы все разбежались. Наутро нашли одного военного полицейского — у него воротнику не на чем держаться было — и еще двоих убитых из наших. Но кто из нас еще там был, они так и не узнали. А потом мы домой поехали.

Кэспи допил кофе.

— Белый мне теперь не указ — будь он хоть капитан, хоть лейтенант, хоть из военной полиции. Война показала белым, что им без цветного человека не обойтись. Топчут его в грязь, а чуть дело плохо, сразу: «Прошу вас, мистер черномазый, пожалуйте сюда, где горн играет, ах, мистер черномазый, вы спаситель отечества». Ну а теперь цветной народ хочет пожать плоды победы. И чем скорее, тем лучше.

— Ишь ты, — пробормотал Саймон.

— Да, сэр, и насчет женщин тоже. Была у меня одна белая во Франции, вот и здесь тоже будет.

— Послушай, что я тебе скажу, черномазый, — заметил Саймон. — Господь бог очень долго о тебе заботился, но вечно он с тобой возиться не станет.

— Ну что ж, обойдемся и без него, — отвечал Кэспи. Он встал, потянулся и добавил: — Выйду-ка я на дорогу да съезжу на попутной в город. Дай-ка сюда мою форму, Айсом.

Мисс Дженни со своею гостьей стояла на веранде, когда Кэспи обогнул дом и вышел на аллею.

— Вон идет ваш садовник, — сказала Нарцисса.

Мисс Дженни подняла глаза.

— Это Кэспи, — возразила она. — Интересно, куда это он собрался? Держу пари на доллар, что в город, — добавила она, глядя на развинченную фигуру в хаки, которая всем своим видом выражала какую-то ленивую дерзость. — Кэспи!

Проходя мимо маленького автомобиля Нарциссы, он замедлил шаг и посмотрел на машину с таким бесконечным пренебрежением, когда даже усмехнуться лень, а потом вразвалку пошел дальше.

— Эй, Кэспи! — еще громче повторила мисс Дженни. Но он, не останавливаясь, шел вперед — вразвалку, неторопливо и нагло.

— Он прекрасно все слышал, — угрожающе сказала мисс Дженни. — Мы займемся этим, когда он вернется. И какому ослу пришло в голову нарядить черномазых в ту же форму, что и белых? Мистер Вардаман знал, чем это пахнет, он в свое время говорил этим ослам из Вашингтона, что так дело не пойдет. Но что вы хотите — политики! — Она вложила в это невинное слово совершенно уничтожающее презрение. — Знаете, что я сделаю, если мне когда-нибудь надоест иметь дело с порядочными людьми? Я выставлю свою кандидатуру в конгресс. Нет, каково, я опять начинаю ораторствовать! Честно говоря, мне иногда кажется, что эти Сарторисы и все, что им принадлежит, созданы специально для того, чтобы меня терзать и мучить. Слава богу, хоть на том свете мне не придется иметь с ними дела. Я не знаю, куда они попадут, но только ни один Сарторис по своей доброй воле в раю ни минуты лишней сидеть не будет.

— Вы, как видно, точно знаете, что ждет вас на том свете, — засмеялась Нарцисса.

— Еще бы! По-моему, я уже давно заработала себе нимб и арфу!

Прикрыв рукою глаза, она посмотрела на аллею. Кэспи как раз дошел до ворот и теперь стоял в ожидании попутной повозки.

— Только не вздумайте брать его в автомобиль, — сказала она вдруг. — Вы не останетесь обедать?

— Нет, — отвечала гостья. — Мне пора домой. Тетя Сэлли сегодня плохо себя чувствует.

Держа в руках шляпу и корзинку с цветами, она немножко постояла на солнце, подумала, потом, как бы внезапно приняв решение, вытащила спрятанный на груди листок бумаги.

— Еще одно получили? — спросила мисс Дженни, наблюдая за ней. — Дайте я посмотрю.

Она взяла сложенный листок, развернула его и отошла в тень. Приколотый к ее груди маленький золотой футляр соединялся пружинкой с тонким шелковым шнурком, к которому было прикреплено пенсне. Она дернула за шнурок и водрузила пенсне на свой римский нос. Под стеклами холодно заблестели пронизывающие, как у хирурга, глаза.