Искандер Фазиль - Фазиль Абдулович Искандер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, товарищ Сталин, я просто посоветоваться хотел, — быстро ответил Берия, стараясь обогнать помрачнение Сталина, голосом показывая, что извиняется и сам не придает большого значения вопросу. Хорошо, что не ликвидировал, с радостным испугом мелькнуло у него в голове.
— …Болтунов Ленин тоже ненавидел, — сказал Сталин задумчиво.
— Может, выгнать из партии к чертовой матери? — спросил Берия, оживляясь. Ему показалось, что Сталин все-таки не прочь как-то наказать этого сукиного сына.
— Из партии не можем, — сказал Сталин и вразумляюще добавил: — Не мы принимали — Ленин принимал…
— А что делать? — спросил Берия, окончательно сбитый с толку.
— У него, по-моему, был брат, — сказал Сталин. — Интересно, где он сейчас?
— Жив, товарищ Сталин, — сказал Берия, покрываясь холодным потом, — работает в Батуме директором лимонадного завода.
Сталин задумался. Берия покрылся холодным потом, потому что раньше не знал о существовании брата Цулукидзе и только в прошлом году, собирая материал против видного в прошлом большевика, узнал о его брате. Материалы о брате, запрошенные из Батума, ничего полезного в себе не заключали — он даже ни разу не проворовался на своем лимонадном заводе. Но то, что он знал о его существовании, знал, что он делает и как он живет, сейчас работало на него. Сталин это любил.
— Как работает? — спросил Сталин строго.
— Хорошо, — сказал Берия твердо, показывая, что свою неприязнь к болтуну никак не распространяет на его родственников, а знание деловых качеств директора лимонадного завода — простое следствие знания кадров со стороны партийного руководителя.
— Пусть этот болтун, — ткнул Сталин трубкой в невидимого болтуна, — всю жизнь жалеет, что загубил брата.
— Гениально! — воскликнул Берия.
— У вас на Кавказе еще слишком сильны родственные связи, — объяснил Сталин ход своей мысли, — пусть другим болтунам послужит уроком диалектика наказания.
Почувствовав, что Сталин своими словами отделил себя от Кавказа, некоторые секретари райкома стали смотреть на него с грустным упреком, словно спрашивая: «За что осиротил?»
— Век живи — век учись, — сказал Берия и развел руками.
— Но только не за счет моего отпуска, Лаврентий, — строго пошутил Сталин, чем обрадовал Лакобу. Он считал нетактичным, что Берия здесь, за пиршественным столом в Абхазии, выклянчивал у Сталина санкцию на расправу со своими врагами. Вечно этот Берия лезет вперед, и сам же я виноват, что познакомил его со Сталиным, думал Лакоба. Сейчас самое время поднять тост за старшего брата, за великий русский народ. Недаром Сталин сказал: мол, у вас на Кавказе… Значит, он уже чувствует себя русским…
Он знаками показал на тот конец стола, чтобы всем разлили.
— Я хочу поднять этот тост, — сказал он, вставая со своего места, бледный, упрямо не поддающийся хмелю на исходе ночи, — за нашего старшего брата…
Пиршественная ночь набирала второе дыхание. Снова пили, ели, плясали, и уже даже у дяди Сандро, величайшего тамады всех времен и народов, покруживалась голова. Увидеть за одну ночь столько грозного и прекрасного даже для него было многовато.
Лакоба приспустил поводья тамады, чувствуя, что вождю строгий порядок кавказского застолья начинает надоедать.
— Прекрасную Сарью просим, просим! — кричал Калинин, хлопая в ладони и любовно склоняя бородатую голову.
— «Мравалджамие»… «Мравалджамие»! — просили на том конце стола и затягивали ее.
— «Многие лета»! — кричали другие и затягивали абхазскую застольную.
— Теперь ты на коне, — кричал с того конца стола Махаз, встретившись глазами с дядей Сандро, — благодать снизошла на тебя, благодать!
— У меня волос курчавый, как папоротник, — рассказывал повар одному из секретарей райкома, давая ему пощупать свои волосы, — яичко, как в гнездышке, лежит.
— Все же риск, — сказал секретарь, угрюмо щупая волосы повара.
— У людей жёны, — бормотал Берия, тяжело опустив голову на руки.
— Но, Лаврик. пойми… Мне было стыдно, и он совсем не рассердился.
— Дома поговорим…
— Но, Лаврик…
— Я для тебя больше не Лаврик…
— Но, Лаврик…
— У людей жёны…
— Какой же риск, мил-человек, — у меня один волос на три пальца возвышается, — радостно разуверял повар недоверчиво косящегося на его голову секретаря райкома.
— А в голову не попадал?
— Конечно, нет, — радуясь его наивности, говорил повар, — риску тут мало — страху много.
— Все же риск, человек выпивший, — угрюмо придерживался своей версии секретарь райкома.
— Говорит — «у вас на Кавказе», — качал головой другой секретарь, — а что мы ему сделали?
— Шота, прошу как брата: не обижайся на вождя, — утешал его товарищ.
— Я за него жизнь готов отдать, но у меня душа болит, — отвечал тот, бросая осиротевший взгляд на тот конец стола.
— Шота, прошу как брата: не обижайся на вождя…
— Везунчик! Везунчик! — кричал захмелевший Махаз, встретившись глазами с дядей Сандро. — Теперь вся Абхазия у тебя в кармане!
Дядя Сандро укоризненно качал головой, намекая на непристойность таких криков, тем более направленных в самую гущу правительства. Но Махаз не понимал его знаков.
— Не притворяйся, что не в кармане! — кричал он. — Не притворяйся, везунчик!
— Что это он все кричит? — Даже Лакоба обратил внимание на Махаза.
— Глупости, — сказал дядя Сандро и подумал: «Хорошо, хоть по-абхазски кричит, а не по-русски».
— Это что! — пытался повар развлечь угрюмистого секретаря. — Я еще во времена принца Ольденбургского здесь, в Гаграх, учеником повара начинал. Принц, как Петр, с палкой ходил. Обед для рабочих сами пробовали. Случалось, поваров палкой бивали, но всегда за дело.
— Все же риск, — угрюмо качал головой секретарь. Он чувствовал себя перебравшим, и мысль его застряла на стрельбе по яйцам.
— Это что! — пытался отвлечь его повар удивительными воспоминаниями. — Сюда приезжали государь император…
— Зачем выдумываешь? — неохотно отвлекся секретарь.
— Крестом клянусь, на крейсере! Сам крейсер остановился на рейде… Государь на катере причалили, а государыня не пожелали причалить, чем обидели принца, — рассказывал повар.
— Придворные интриги, — угрюмо перебил его секретарь.
…Рано утром, когда по велению Лакобы директор санатория раздвинул тяжелые занавески и нежно-розовый августовский рассвет заглянул в банкетный зал, он (нежно-розовый рассвет) увидел многих секретарей райкомов спящими за столами — кто откинувшись на стуле, а кто прямо лицом на столе.
Одному из них, спавшему откинувшись на стуле, друзья сунули в рот редиску, что могло вызвать у нежно-розового рассвета только недоумение, потому что поросят, держащих в оскаленных зубах по редисинке, на столе не оставалось, и шутливая аналогия была понятна лишь посвященным.
Участники ансамбля один за другим подходили к Сталину. Сталин сгребал со стола конфеты, печенье, куски мяса, жареных кур, хачапури и другую снедь. Приподняв полу черкески или подставив башлыки, они принимали подарки и, поблагодарив, отходили от вождя.
