Поступь империи: Поступь империи. Право выбора. Мы поднимем выше стяги! - Иван Кузмичев

под домашний арест и не выпускать из их комнат; впрочем, подобная мера предосторожности должна быть применена ко всем сторонникам отца. Слишком многих он приблизил к себе, и слишком многие стали служить не государю, а своему животу, а это необходимо исправлять и насаждать другие порядки. Вот только надо узнать, в конце концов, что случилось с батюшкой, из-за чего весь сыр-бор случился и как сильно он ранен.

– Подойди ко мне, сын, – тихо шепчет отец.

В коридоре поднялся какой-то гвалт и шум, кажется, слышался даже звон скрещивающихся клинков, но тут же все стихло. Я же, не обращая на все это внимания, подошел к постели государя и только сейчас заметил, как плохо он выглядит. Лоб покрыт испариной, лицо исказила гримаса боли, рядом с подушками лежит полотенце – наверное, раньше оно было на глазах, которые теперь отрешенно смотрят куда-то вверх, не реагируя ни на что. Одна из бровей порвана, ее даже сшить не удосужились. Наверное, боялись повредить глаза, хотя, может, я и неправ. Несомненно одно: царю тяжело сейчас приходится, удивительно, что он вообще говорит, с такими-то ранами.

Вспомнив, что в отца стреляли, опускаю взгляд на тело, но ничего не вижу, одеяло закрывает его. Вот только от ран на лице так плохо выглядеть не будешь, значит, ранили его серьезно, вон даже лицо белое как мел – видимо, государь много крови потерял.

Почувствовав, что я рядом, Петр, проведя рукой по постели, крепко сжал мою ладонь.

– Я хочу кое-что сказать тебе, Алешка. Мне было видение, пока я был без сознания.

Отец замолчал, его грудь часто вздымалась под одеялом, на лбу появились новые капли пота. Однако мою руку государь так и не выпустил, казалось даже, наоборот, сжал еще сильней. Из его горла вырывался чуть слышный хрип. Сильный, здоровый некогда мужчина лежал передо мной беспомощным, сгорающим, словно свеча.

Сколько раз царь стоял на пороге смерти из-за болезней, и сколько раз он выбирался из загребущих рук костлявой. Удача берегла царя на поле брани – простреленная шляпа и искореженный медный крестик, лежащие рядом с отцом в его опочивальне, видимое тому доказательство, – но не уберегла от столь нелепого странного покушения. Разбираться с ним мне только предстоит, благо пара татей живы и сейчас находятся в тюрьме.

– …Я видел, как ко мне спускался ангел… Он звал меня к себе, манил… Но я не мог уйти, потому что здесь остались нерешенные дела, любимая жена, дочери, сын…

Было видно, с каким трудом давались Петру эти слова, испарина выступила даже на кончике носа, по виску заструился ручеек пота. Я не перебивал отца: он должен высказаться, а я – слушать и по мере сил помочь ему в этом.

– Я никому не говорил об этом… но обязан сказать тебе, моему наследнику и первенцу. Пусть с твоей матерью у меня не сложилось… да и не баловал я тебя, но прошу тебя об одном… позаботься о Катеньке и Аннушке с Лизонькой, они твои родные кровинушки, так же, как и я сам.

– Отец, к чему эти слова? Ведь ты скоро поправишься, встанешь на ноги и сам сможешь видеть взросление моих сестер, – заверяю царя, с грустью глядя в его лицо.

– Нет, немного мне осталось. Являлся мне ангел второй раз… вчера, под самое утро. Говорит: «Пора тебе, Петр, заждались тебя твой отец с дедом… прадед с умилением глядит сверху, а матушка слезно просит увидеться с тобой. Три дня даю тебе, Петр, больше тебе не прожить». Так что умру я скоро, сын… и государство свое тебе оставлю. Многое хотел я сделать, Русь-матушку к величию вести, да не дал Бог… умираю, оставляя такую тяжесть на плечах твоих, Алеша.

– Так может, все образуется, батюшка? Может, просто привиделось тебе это, – делаю попытку увести тяжелые думы царя в сторону.

Но все мои потуги рассыпаются пеплом.

– Ты не поймешь, сын, пока сам не испытаешь этого. Не могло такое привидеться… Впрочем, пускай сия участь минует тебя… Я устал, хочу отдохнуть немного, но, прежде чем ты уйдешь, хочу, чтобы ты поклялся, что будешь оберегать свою семью, а мачеху с сестрами – тем паче…

Голос государя становился все тише и тише, хрипы заглушали слова, но Петр упорно продолжал говорить.

– Клянусь, отец, что буду защищать и оберегать их как самого себя и семью свою, и не будет мне никакого покоя, пока не сделаю я для них все возможное! – слетают с губ слова, тяжелым ярмом ложась на сердце.

Непонятная ненависть к лифляндке куда-то уходит. Остаются лишь воспоминания Алексея, того самого царевича, который читал письма своей мачехи, старающейся помирить отца и сына после очередной размолвки, нежно относился к ней и признавал своей матерью, несмотря на то, что царь лишил его настоящей матери, отправив ее в монастырь.

Да, стереотипы играют порой глупую и страшную роль в сознании человека, многое могло бы быть иначе, не появись эти бесовские выдумки лицедеев и лицемеров. Похоже, многое придется переосмыслить, многое понять, пересмотреть и не делать поспешных выводов из всего услышанного и увиденного. Жизнь – штука странная и порой непонятная, так почему же нам самим надо быть открытыми, как книга? Выходит, что человек-то – это много больше, чем мертвая плоть древа…

Черт бы побрал всех философов и их труды! Как же теперь быть, когда осознаешь: рушится приятный мирок, исчезают бумажные стены долго возводимых замков, открывая тебе всю гамму красок этого мира, с его жестокостью, подлостью, красотой и уродством, открывая одну простую истину: человек – существо разноплановое и несовершенное! И относиться к нему однозначно нельзя. Даже взять светлейшего князя, етить его… Гений военной наступательной доктрины Петра, верный сподвижник и удачливый командир, при этом являющийся столь злостным нарушителем законов и устоев государства, что повесить его было бы великим благом. Да только надо ли все это?!

– Что ж, сын, я рад, что ты изменился… Ступай, пригласи ко мне мою Катеньку, хочу последние мгновения побыть с ней…

Отец повернул изуродованное лицо набок, из уголка невидящего глаза покатилась прозрачная капля, пробежавшая по щеке и исчезнувшая в подушках.

Через пару минут заплаканная некоронованная царица вошла в опочивальню Петра, неся на руках полуторагодовалого ребенка, невинно взирающего на окружающий мир с такой любознательностью и вниманием, что даже мое очерствевшее сердце двух совершенно разных эпох дрогнуло и часто-часто забилось.

Увы, но жизнь часто несправедлива: страдают достойнейшие, умные, благородные, а живут предатели, скоты и многие к ним относящиеся. Да, жизнь каждого