Алексей Михайлович - Игорь Андреев

Выступление 4 октября не было тайной для противника. Атаковать пришлось заранее подготовленные и выстроенные польские войска. Тотчас же на русских обрушились ответные удары притаившихся хоругвей. Остатки полков были сбиты с дороги, прижаты к лесу. Татары прорвали центр, ворвались в оставленный лагерь и принялись грабить. Не утративший крепости духа Шереметев решил воспользоваться этим моментом и предпринять очередную попытку прорыва. Поредевшие части были выстроены в боевые порядки. Из-за почти полного отсутствия пороха атаковали одним холодным оружием. В отчаянной рукопашной схватке противник был отброшен.

Наступившая ночь развела врагов. Русские наскоро укреплялись, возводили в очередной раз «стены» из уцелевших, плотно составленных телег. В этом импровизированном лагере Шереметева застало известие об очередном «перелете» казаков и старшины. 8 октября Юрий Хмельницкий подписал договор о возвращении Войска в подданство короля. Цецура, получив это известие, с восемью тысячами казаков покинул Шереметева. Но далеко не все последовали его примеру: в лагере остались трое полковников с частью казаков.

Упрямый Шереметев предпринял еще одну отчаянную попытку вырваться из блокады. Однако ему не удалось далеко уйти. Положение складывалось трагическое. К прежним несчастьям прибавились ночные заморозки. 15 октября воевода вступил в переговоры с коронными гетманами. 23 октября обе стороны заключили договор, согласно которому царские полки не только складывали оружие, но и признавали, что из «черкаских городов» должны уйти русские гарнизоны. Начальные люди и воеводы оставались заложниками до исполнения условий.

Конечно, по московским понятиям, Шереметев с товарищами, затронув вопрос о малороссийских городах, превысил свои полномочия. В Киеве воеводы наотрез отказались выполнять требование оставить город. Такое было просто немыслимо и при самодержавном характере Русского государства могло быть определено одним словом — измена. «Много в Москве Шереметевых!» — презрительно отвечал князь Барятинский на предложение выполнить условия самоуправного договора.

Между тем одной капитуляцией русских войск под Чудновым дело не кончилось. Капитуляция оказалась лишь прологом к подлинной трагедии. Едва русские ратные люди сложили оружие, как в лагерь ворвались татары и стали вязать их арканами. Обезоруженные ратники отбивались как могли. В ответ крымцы принялись рубить пленных. Как полагают, погибло до двух тысяч человек, остальные восемь тысяч были схвачены и разделены для продажи. В истории дворянства Чудново стало вторым Конотопом, с той разницей, что на этот раз под молох войны угодил преимущественно провинциальный люд.

Польская сторона не препятствовала побоищу и пленению. Позднее было объявлено, что Шереметев первым нарушил условия — города не были очищены. Да и чем-то надо было расплачиваться с алчными союзниками… Для того нурадыну выдали В. Б. Шереметева — в обеспечение 150 тысяч ефимков, обещанных за помощь королем. Вернулся Шереметев на родину из крымского плена лишь в 1681 году{2}.

Ян Казимир достиг большого успеха на Украине. И тут же поспешил воспользоваться ситуацией, повторив ту же ошибку, что и Алексей Михайлович: от украинской самостоятельности в очередной раз отрезался большой кус. Старшина принуждена была подписать усеченный вариант Гадячского договора, где не было самого главного — упоминания о Великом княжестве Русском.

Несмотря на все успехи, королю не хватило сил подчинить всю Малороссию. Военное могущество Московского государства не было сломлено. Далеко не вся старшина, не говоря уже о казачестве и мещанстве, послушно следовала за Юрием Хмельницким. Власть польского короля восстановилась на большей части Правобережья. Но Левобережье и Киев оставались в московском подданстве.

Зима, прервав широкомасштабные военные действия на Украине, в Белоруссии и Литве, не прервала войну агитационную. По всей Литве и Белоруссии ходили королевские универсалы. Православная шляхта, мещанство заколебались, стали переходить на сторону Яна Казимира. Подавались назад не просто так — старались заслугами обрести полное прощение. В феврале 1661 года в Могилеве вспыхнул мятеж. Почти все русские ратные люди были перебиты, воеводы Горчаков и Полуектов отосланы в кандалах в Варшаву.

В 1661 году польско-литовские войска заняли Себеж и разбили И. А. Хованского при деревне Кушликовы Горы. После этого Хованскому пришлось, опасаясь за московские рубежи, отойти к Великим Лукам. Конец года ознаменовался потерей Вильно, добывать который явился сам Ян Казимир. Совсем недавно завершился Варшавский сейм, в очередной раз продемонстрировавший паралич власти и социальный эгоизм верхов. Сейм окончился безрезультатно, слабые попытки усилить королевскую власть были отвергнуты. Именно тогда вдоволь хлебнувший «панского лиха» Ян Казимир произнес пророческие слова о трагическом будущем страны: скорых ее разделах между абсолютистскими монархиями, причинами которых станут своеволие шляхты и эгоизм магнатов. Тогда, впрочем, это мрачное пророчество никем не было принято всерьез. Считалось, что в короле говорит обида и разочарование — те самые чувства, которые позднее заставят несчастливого монарха отречься от престола и удалиться во Францию, чтобы окончить свои дни аббатом…

Впрочем, между Варшавским сеймом 1661 года и аббатством в жизни короля произошло немало событий. Вильно, куда устремился Ян Казимир, оборонял стольник князь Д. Е. Мышецкий, человек мужественный, смелый и жестокий. Защищался он до последнего, и даже известие о неудачной попытке деблокировать город не поколебало его решимости. Накануне последнего штурма оттесненный в Виленский замок Мышецкий решил взорвать себя и оставшихся защитников. Были сделаны соответствующие приготовления, в подпол опущено десять бочек пороху. Но героическая смерть вовсе не входила в планы офицеров-наемников. Случилось то, что не раз происходило в истории войн, когда для служилых иноземцев дело принимало плохой оборот, — они изменили. Князь был схвачен, закован «в железа», а ворота замка отворены перед Яном Казимиром.

Мышецкий был обвинен в жестоком обращении с горожанами и шляхтой и приговорен к смерти. Возможно, у него были шансы, раскаявшись, спастись. Но он повел себя дерзко и не стал молить о пощаде. Перед казнью воевода отправил родным письмо, в котором не без гордости писал, что сидел в осаде «без пяти недель полтора года» и отбился от пяти приступов; что осталось у него к концу осады только 78 человек, но семь человек изменили, отчего в замке завелась «шатость большая» — хотели замок сдать, а он противился, пока его не взяли силой; что, наконец, король, как сообщал князь, «мстя мне за побитие многих польских людей на приступах и за казнь изменников, велел казнить меня смертию».