Лукиан Самосатский. Сочинения - Лукиан

25. А Клеодем сказал: "То, что ты видел, ничего необычайного, не виданного другими не представляет, потому что и я созерцал нечто подобное во время моей недавней болезни. Наблюдал за мной и пользовал меня присутствующий здесь Антигон. Наступил седьмой день, и жар лихорадки был сильнее летнего зноя. Затворив за собой двери, все вышли из моей комнаты, оставив меня в одиночестве: так предписано было тобой, Антигон, в надежде, не удастся ли как-нибудь мне заснуть. И вот, когда я находился в состоянии бодрствования, подходит ко мне прекрасный юноша, одетый в белую одежду, поднимает меня и ведет через какую-то пропасть в Аид, который я тотчас признал, увидев Тантала, Тития и Сизифа; и нужно ли мне перечислять вам еще и все остальное? Я очутился в судилище, где присутствовали Эак, Харон, богини Судьбы и Эринии, и сидел некто, вероятно сам царь Плутон, читавший имена тех, кому надлежало стать покойниками и кто случайно прожил свыше положенного ему срока. Мой проводник быстро подвел меня к Плутону, но тот рассердился на юношу, зачем тот привел меня: "Его пряжа еще не закончена, — сказал Плутон, — так что пускай уходит. А вместо него приведи сюда кузнеца Демила, который живет уже сверх веретена". Радостно выбежал я из подземного царства, и лихорадка прошла у меня. Всем сообщал я, что скоро умрет Демил: он жил по соседству с нами и, как говорили, был чем-то болен. И вскоре мы услышали вопли плакавших по Демилу".

26. "Чему тут удивляться? — спросил Антигон. — Я знаю человека, который поднялся через двадцать дней после того, как его похоронили. Я пользовал этого человека и до его смерти, и после его воскресения".

"Но как же за эти двадцать дней не разложилось его тело? — спросил я. — Как, с другой стороны, он не погиб от голода, если только, разумеется, человек, которого ты лечил, не был каким-нибудь Эпименидом?"

27. Пока мы разговаривали, вошли сыновья Евкрата, вернувшиеся из палестры, — один уже в юношеском возрасте, другой — мальчик лет пятнадцати, — и, приветствовав нас, заняли место на ложе, рядом с отцом; для меня же было принесено кресло. При виде сыновей в Евкрате пробудились как будто воспоминания.

"Пусть получу я в моих детях, — сказал он, положив на каждого из них руку, — такое же верное утешение, как истинно то, о чем я расскажу тебе, Тихиад. Все знают, как любил я их мать, покойную мою жену. Это видно не только по моим отношениям к ней при ее жизни, но также и по тому, что после смерти жены я сжег все ее украшения и одежду, которая нравилась ей при жизни. На седьмой день после кончины жены я, как и сейчас, лежал здесь на ложе, стараясь умерить свою печаль: в тишине я читал книгу Платона о душе. И вдруг входит сама Деменета и садится возле меня, как сидит теперь Евкратид, — и Евкрат указал на младшего сына, который, побледнев во время рассказа отца, совсем по-детски вздрогнул. — А я, — продолжал Евкрат, — как увидел ее, так сейчас же обнял и заплакал, издавая стоны. Но она мне не позволяла кричать и упрекала за то, что я, угодив ей во всем, не сжег золотого сандалия, который завалился, говорила она, под сундук: потому-то мы и не нашли его и сожгли лишь один сандалий. Мы еще разговаривали, как вдруг под ложем залаяла проклятая мелитейская собачонка, и Деменета исчезла, испуганная лаем. А сандалий мы, действительно, нашли под сундуком и впоследствии сожгли.

28. Правильно ли, Тихиад, не верить и таким видениям, ясным и происходящим ежедневно?"

"Клянусь Зевсом, — воскликнул я, — тех, кто отказывается этому верить и тем оскорбляет истину, было бы правильно нашлепать золотым сандалией, как малых ребят!"

29. В это время вошел пифагореец Аригнот с длинными волосами и гордым выражением лица. Ты знаешь его, известного своей мудростью, прозванного «священным». При виде его я облегченно вздохнул, думая, что он приходит мне на помощь, как секира на ложь. Мудрый муж заставит их прекратить рассказы о нелепостях, говорил я тебе. Я полагаю, сама Судьба, как говорится, подкатила его ко мне, как в театре бога. Усевшись в кресло, уступленное ему Клеодемом, Аригнот справился прежде всего о болезни и, услышав от Евкрата, что ему уже легче, спросил:

"О каких это предметах вы философствуете? Входя, я слышал ваш спор, и, кажется мне, вы с пользой проводите время".

"Да вот, мы все убеждаем этого стального человека, — ответил Евкрат, указывая на меня, — поверить в существование духов и призраков и согласиться признать, что души покойников блуждают на земле и показываются, кому пожелают".

Я покраснел и опустил глаза, устыдившись Аригнота; он сказал:

"Не утверждает ли Тихиад, что по земле блуждают только души умерших насильственной смертью, то есть души тех, например, кто был повешен, кому была отрублена голова, кто был распят или ушел из жизни иным подобным же способом; души же людей, скончавшихся надлежащим образом, уже не бродят? Если он будет утверждать это, то его слова заслуживают, Евкрат, внимания".

"Но, клянусь Зевсом, — воскликнул Диномах, — он думает, что подобные вещи вообще не бывают, их никто не видит".

30. "Как говоришь ты? — обратился ко мне Аригнот, мрачно взглянув на меня. — Ты думаешь, что ничего такого не происходит, несмотря на то, что все, можно сказать, это видят?"

"За мое неверие вы должны меня извинить именно потому, что один только я не вижу, — сказал я, — а если бы я это видел, то, разумеется, верил бы так же, как вы".

"Но если тебе случится когда-нибудь быть в Коринфе, — сказал Аригнот, — расспроси, где находится дом Евбатида, и когда тебе укажут его у Кранейской рощи, направься туда и скажи привратнику Тибию, что желаешь посмотреть место, откуда пифагореец Аригнот, выкопав, изгнал духа, сделав на будущее время этот дом обитаемым".

31. "Что это за случай, Аригнот?" — задал вопрос Евкрат.

"Долгое время, — ответил Аригнот, — дом был необитаем из-за привидений; если кто в нем и поселялся, то в страхе бежал тотчас же, преследуемый каким-то призраком, беспокойным и страшным. Дом начал уже разрушаться, его крыша рассыпаться, и не было никого, кто бы осмелился проникнуть в него. Услышав об этом, я взял книги (у меня много египетских книг, касающихся подобных предметов) и пришел в этот дом около времени первого сна, хотя мой хозяин и отговаривал меня, чуть ли не силой хотел удержать меня, узнав, куда я иду: на явную, по его мнению, гибель. Взяв светильник, вхожу в дом один; поставив свет в самом просторном помещении, спокойно начинаю читать, усевшись на землю. Приближается ко мне дух, думая, что имеет дело с одним из многих, и надеясь, что я, как и прочие, испугаюсь. Дух лохматый и длинноволосый, чернее мрака, и вот, наступая, он испытывал мою силу и бросался на меня со всех сторон, становясь то собакой, то быком, то львом. Я же, взяв в руки ужасающий заговор и громко читая его по-египетски, все время заклиная, загнал духа в один из углов темной горницы и заметил место, через которое он ушел под землю. Потом остальную часть ночи я отдыхал. Наутро, когда все находились в отчаянии и думали, что меня, как других, найдут мертвым, я неожиданно для всех являюсь к Евбатиду, неся для него радостное известие, что он может жить в очищенном и освобожденном от видений доме. Затем я привел Евбатида и многих других (они пошли за нами из-за необычайности происшедшего) к тому месту, где я видел, как дух ушел под землю, и приказал им взяться за мотыги и лопаты и копать в этом месте. Когда работа была выполнена, на глубине приблизительно сажени был найден давно истлевший мертвец, от которого остались одни лишь кости. Выкопав их, мы похоронили кости, и с того времени призраки перестали тревожить дом".

32. После такой речи Аригнота, мужа чудесной премудрости и всеми уважаемого, среди присутствующих не осталось никого, кто бы не осудил моего великого безрассудства — не верить в подобные вещи, раз о них говорил Аригнот. Однако, нисколько не устрашившись ни длинных волос Аригнота, ни окружающей его славы, я воскликнул:

"Что же это, Аригнот? И ты таков же, единственная моя надежда на истину. И ты полон дыма и призраков. Ты для меня оказался тем же, о чем говорит пословица: то, что мы считали сокровищем, оказалось углями".

"Но если, — обратился ко мне Аригнот, — ты не веришь ни моим словам, ни словам Диномаха, ни Клеодема, ни словам самого Евкрата, то скажи, кто же, по твоему мнению, заслуживает в таких вопросах большего доверия и расходится с нами во взглядах?"

"Таким весьма замечательным человеком, клянусь Зевсом, — ответил я Аригноту, — я считаю знаменитого Демокрита абдерского: он был настолько убежден в невозможности существования подобных явлений, что запирался в надгробном памятнике за городскими воротами, где ночью и днем писал свои сочинения. А когда какие-то юноши захотели попугать его ради шутки и, нарядившись покойниками в черное платье и личины, изображающие черепа, окружили его и стали плясать, прыгая вокруг него плотной толпой, то он не только не испугался их представления, но даже и не взглянул на них, а сказал, продолжая писать: "Перестаньте дурачиться". Так твердо он убежден был в том, что души, оказавшиеся вне тела, — ничто".