Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

Когда он вошел, она сидела спиною к двери, на одном из двух стульев с плетеными сиденьями, и сразу сказала:

- Садись, Джон, я хочу серьезно поговорить с тобой.

Джон сел на стол рядом с ней, и, не глядя на него, она продолжала:

- Если ты не хочешь меня потерять, мы должны пожениться.

Джон обомлел.

- Как? Ты узнала еще что-нибудь?

- Нет, но я почувствовала это в Робин-Хилле и после, дома.

- В Робин-Хилле... - Джон запнулся. - В РобинХилле все прошло гладко. Мне ничего не сказали.

- Но нам будут препятствовать. Я это ясно прочла на лице твоей матери. И на лице моего отца.

- Ты видела его с тех пор?

Флер кивнула. Идет ли в счет небольшая добавочная ложь?

- Но, право, - пылко воскликнул Джон, - я не понимаю, как они могут сохранять такие чувства после стольких лет!

Флер подняла на него глаза.

- Может быть, ты недостаточно любишь меня?

- Недостаточно люблю? Я! Когда я...

- Тогда обеспечь меня за собой.

- Не говоря им?

- Заранее - нет.

Джон молчал. Насколько старше выглядел он теперь, чем каких-нибудь два месяца назад, когда она увидела его впервые, - на два года старше!

- Это жестоко оскорбило бы маму, - сказал он.

Флер отняла руку.

- Ты должен сделать выбор.

Джон соскользнул со стола и встал перед ней на колени.

- Но почему не сказать им? Они не могут помешать нам, Флер!

- Могут! Говорю тебе - могут!

- Каким образом?

- Мы от них в полной зависимости. Начнутся денежные стеснения и всякие другие. Я не из терпеливых, Джон.

- Но это значит обмануть их.

Флер встала.

- Ты не любишь меня по-настоящему, иначе ты не колебался бы. "Иль он судьбы своей боится..."

Джон силой заставил ее снова сесть. Она продолжала торопливо:

- Я все обдумала. Мы должны поехать в Шотландию. Когда мы поженимся, они скоро примирятся. С фактами люди всегда примиряются. Неужели ты не понимаешь, Джон?

- Но так жестоко оскорбить их! Так он скорей готов оскорбить ее, чем своих родителей!

- Хорошо. Пусти меня!

Джон встал и заслонил спиною дверь.

- Должно быть, ты права, - медленно проговорил он, - но я хочу подумать.

Она видела, что чувства в нем кипят, он им мучительно ищет выражения, но не захотела ему помочь. Она в этот миг ненавидела себя и почти ненавидела его. Почему он предоставляет ей одной защищать их любовь? Это нечестно. А потом она увидела его глаза, полные обожания и отчаяния.

- Не смотри так. Я только не хочу терять тебя, Джон.

- Ты не можешь потерять меня, пока ты меня любишь.

- О нет, могу.

Джон положил руки ей на плечи.

- Флер, ты что-то узнала и не говоришь мне.

Вот он, прямой вопрос, которого она боялась! Она посмотрела ему в глаза и ответила:

- Нет, - сожгла корабли. Лишь бы получить его. Он простит ей ложь. И, обвив его шею руками, она его поцеловала в губы. Выиграла! Она почувствовала это по биению его сердца на своей груди, по тому, как закрылись его глаза. - Я хочу обеспечить. Обеспечит! ", - шептала она. - Обещай.

Джон не отвечал. На лице его лежала тишина предельного смятения. Наконец он сказал:

- Это все равно что дать им пощечину. Я должен немного подумать. Правда, Флер, должен.

Флер выскользнула из его объятий.

- Ах так! Хорошо.

И внезапно она разразилась слезами разочарования, стыда и чрезмерного напряжения. Последовало пять остро несчастных минут. Раскаянию и нежности Джона не было границ; но он не дал обещания. Она хотела крикнуть: "Отлично! Раз ты недостаточно любишь меня, прощай!" - но не смела. С детства привыкшая к своеволию, она была ошеломлена отпором со стороны такого юного, нежного и преданного существа. Хотела оттолкнуть его прочь от себя, испытать, как подействует на него гнев и холод, - и не смела. Сознание, что она замышляла толкнуть его вслепую на непоправимое, ослабляло искренность обиды, искренность страсти; и даже в свои поцелуи она не смогла вложить столько обольстительности, сколько хотела. Это бурное маленькое столкновение окончилось, ничего не разрешив.

- Не выпьете ли чаю, gnadiges Fraulein?

Оттолкнув от себя Джона, она крикнула:

- Нет, нет, благодарю вас! Я сейчас ухожу.

И, прежде чем он успел ее остановить, ушла.

Она шла крадучись, отирая горевшие пятнистым румянцем щеки, испуганная, разгневанная, донельзя несчастная. Так сильно разволновала она Джона и все-таки ни о чем не договорилась, не добилась от него обещания. Но чем темней, чем ненадежней казалось будущее, тем упорней "воля к обладанию" впивалась щупальцами в плоть ее сердца, как притаившийся клещ.

На Грин-стрит никого не было дома. Уинифрид пошла с Имоджин смотреть пьесу, которую одни находили аллегорической, другие - "очень, понимаете, возбуждающей". Уинифрид и Имоджин соблазнились отзывом "других". Флер поехала на вокзал. Ветер дышал в окно вагона запахом поздних покосов и кирпичных заводов Вест-Дрэйтона, овевал ее неостывшие щеки. Еще недавно казалось, что так легко сорвать цветы, а теперь они были все в шипах и колючках. Но тем прекрасней и желанней был для ее упрямого сердца золотой цветок, вплетенный в венок из терновника.

IX

ПОЗДНО ЖАЛЕТЬ

Прибыв домой, Флер, как ни была она поглощена своими переживаниями, не могла не почувствовать странности царившей вокруг атмосферы. Мать была мрачна и неприступна; отец удалился в теплицу размышлять о жизни. Оба точно воды в рот набрали. "Это из-за меня? - думала Флер. - Или из-за Профона?" Матери она сказала:

- Что случилось с папой?

Мать в ответ пожала плечами.

У отца спросила:

- Что случилось с мамой?

- Что случилось? А что с ней может случиться? - ответил Сомс и вонзил в нее острый взгляд.

- Кстати, - уронила Флер, - мсье Профон отправляется в "маленькое" плаванье на своей яхте, к островам Океании.

Сомс рассматривал лозу, на которой не росло ни единой виноградинки.

- Неудачный виноград, - сказал он. - Ко мне приходил молодой Монт. Он просил меня кое о чем касательно тебя.

- А-а! Как он тебе нравится, папа?

- Он... он продукт времени, как вся нынешняя молодежь.

- А ты чем был в его возрасте, папа?

Сомс хмуро улыбнулся.

- Мы занимались делом, а не всякой ерундой - аэропланами, автомобилями, ухаживаниями.

- А ты никогда не ухаживал?

Она избегала смотреть на него, но видела его достаточно хорошо. Бледное лицо его залила краска, брови, в которых чернота еще мешалась с сединою, стянулись в одну черту.

- Для волокитства у меня не было ни времени, ни наклонности.

- Ты, может быть, знал большую страсть?

Сомс пристально посмотрел на нее.

- Да, если хочешь, и ничего хорошего она мне не дала!

Он отошел, шагая вдоль труб водяного отопления. Флер молча семенила за ним.

- Расскажи мне об этом, папа!

- Что тебя может интересовать в таких вещах в твоем возрасте?

- Она жива?

Он кивнул головой.

- И замужем?

- Да.

- Мать Джона Форсайта, правда? И она была твоею первой женой?

Флер сказала это по наитию. Несомненно, причиной его сопротивления был страх, как бы дочь не узнала о той давнишней ране, нанесенной его гордости. Но она сама испугалась своих слов. Этот старый и такой спокойный человек передернулся, точно обожженный хлыстом, и острая нота боли прозвучала в его голосе:

- Кто тебе это сказал? Если твоя тетка, то... Для меня невыносимо, когда об этом говорят.

- Но, дорогой мой, - мягко сказала Флер. - Ведь это было так давно.

- Давно или недавно, я...

Флер стояла и гладила его руку.

- Я всегда старался забыть, - вдруг заговорил он. - Я не хочу, чтобы мне напоминали. - И затем, как будто давая волю давнему и тайному раздражению, он добавил: - В наши дни люди этого не понимают. Да, большая страсть. Никто не знает, что это такое.

- А вот я знаю, - сказала Флер почти шепотом.

Сомс, стоявший к ней спиной, круто обернулся.

- О чем ты говоришь - ты, ребенок!

- Я, может быть, унаследовала это, папа.

- Как?

- К ее сыну.

Он был бледен как полотно, и Флер знала, что и сама не лучше. Они стояли, глядя друг другу в глаза, в парной жаре, напоенной рыхлым запахом земли, герани в горшках и вызревающего винограда.

- Это безумие, - уронил наконец Сомс с пересохших губ.

Еле слышно Флер прошептала:

- Не сердись, папа. Это сильнее меня.

Но она видела, что он и не сердится; только он был потрясен, глубоко потрясен.

- Я думал, что с этим дурачеством давно покончено.

- О нет. Это стало в десять раз сильнее.

Сомс стукнул каблуком по трубе. Это беспомощное движение растрогало девушку, нисколько не боявшуюся отца, нисколько.

- Дорогой, что должно случиться, от того не уйти.

- "Должно", - повторил Сомс. - Ты не знаешь, о чем говоришь. Мальчику тоже все известно?

Кровь прилила к ее щекам.

- Нет еще.

Он опять от нее отвернулся и, подняв одно плечо, пристально разглядывал склепку труб.

- Мне это крайне противно... - сказал он вдруг. - Противней быть не может. Сын того человека. Это... это извращение.