На повороте. Жизнеописание - Клаус Манн

Итак, для меня это «великий день», хотя в моей жизни едва ли произойдут сразу же резкие перемены. Завтра я еду обратно в Рим, чтобы продолжить там уже начатую работу над сценарием фильма. На конец зимы запланированы журналистские поездки, уже не по заданию военной газеты, а под покровительством нью-йоркского обозрения: все сводится к тому же… (Разве что гражданские редакторы, вероятно, будут придирчивее и менее терпимы, чем мои друзья из «Старз энд страйпс».)

Никаких резких перемен, даже военную форму я вынужден пока носить за отсутствием какого-либо цивильного гардероба. И несмотря на это, сегодня — великий день, поворотный пункт. Только теперь, только сегодня я по-настоящему ощущаю, что война закончилась. Но жизнь продолжается, следующий этап! Вопрос лишь, в каком направлении пойдет дальше. Это зависит от нас; на каждом повороте есть свой выбор. Мы можем решиться на правильное направление или ложное. Ложное становится все более ложным, все более опасным. Опасность возрастает. От одного поворота к другому. Еще пара шагов к пропасти, и мы сверзимся вниз головой. Тогда-то мы и выберем, раз и навсегда. Окончательный перелом достигнут, богатая событиями драма завершена.

Так далеко мы пока еще не зашли. Кризис, универсальный и перманентный характер которого становится все отчетливее, всемирный затяжной кризис, похоже, вступает в новую фазу. Нигде не написано, что начинающийся теперь отрезок должен пройти катастрофически или даже привести к тотальной финальной катастрофе. Напротив, расположение звезд, под которыми мы теперь находимся, ободряюще. Союз между Востоком и Западом, между социализмом и демократией, — он еще существует и мог бы стать продолжительным. Из братства по оружию, навязанного Адольфом Гитлером двум великим соперникам и антагонистам — русским и англосаксам, — должно получиться сотрудничество на службе миру, и мы спасены! Все прочие проблемы, и немецкую тоже, было бы относительно легко решить. Объединись западные союзники с Советским Союзом, осуществился бы мировой порядок или почти сама собой оказалась бы в его рамках и Германия, это высокоодаренное, опасно подверженное опасности хлопотное дитя Европы, имела бы свое место и свое достоинство. Справедливые договоренности между Востоком и Западом есть conditio sine que non[419]: без них не обойтись. Каждый шаг, эти договоренности приближающий или их консолидирующий, — это шаг в хорошем направлении. Каждый шаг, отдаляющий нас от этой цели, есть шаг на пути к пропасти.

Решает тенденция. На повороте нужна ориентация; необходим ясный курс. Чего мы хотим, объединенного мира или разрушенного? Должны ли через десять лет все города выглядеть так, как теперь Берлин и Мюнхен, или имеется в виду восстановить Берлин и Мюнхен как мирные центры наконец утихомиренного рейха? Решает намерение, особенно намерения русских и американцев; но учитывать необходимо и Германию, хотя пока лишь как пассивный фактор в большой игре.

Неужели Германия надеется, что от раздора победителей можно получить выгоду? Тогда намерение ее — злое. Может случиться, что пока разъединенная, приговоренная к политической пассивности нация в обозримое время едва ли в состоянии влиять на отношения между двумя великими державами и тем более их определять. Но тенденция, намерение — от этого зависит все! Именно побежденному, лишенному в материальной сфере власти и ответственности, подобает повышенное моральное чувство, особая чувствительность и твердость в нравственно-духовных вопросах. Именно Германия, которая осмелилась дальше всех продвинуться вперед в дурном направлении, должна теперь явить пример поворота и нового захода. Этого у нее не получится, если она будет наблюдать и язвительно подстрекать с мрачной ухмылкой потенциальный конфликт между Москвой и Вашингтоном. Пусть страна середины видит свою функцию и «raison d’etre»[420] в том, чтобы соединять и мирить. Этически обоснованное устройство мира благоприятно для побежденного, он получает выгоду от этого, только от этого, а не от ссоры победителей, которая низводит его до шахматной фигуры, до мяча, потом до ландскнехта и в конце концов до жертвы. Сознают ли это? Тогда откажемся, наконец, от «макиавеллизма», который давно устарел, давно стал негодным и непрактичным! Тогда оставим хитрость и коварство! Разве Геббельс не был достаточно хитрым? И все-таки ничего не помогло ему! Попробуем для разнообразия честность и разум, добрую волю! Это было бы приличнее и вдобавок умнее.

Перемены, которые наступят после переломного момента, могут быть сперва не очень ярко выраженными, с течением времени, однако, они будут все явственней, от месяца к месяцу, от года к году, — как в делах добрых, так и злых. Я предрекаю, что в 1965 году мы будем иметь мир, который станет гораздо хуже нынешнего — или решительно лучше. Бывает лишь только универсальный порядок или универсальный хаос, между этим ничего. Или — или, к которому обязывает нас Кьеркегор на религиозном уровне, теперь конфронтирует нас и в политико-социальной сфере. Мы достигли точки, из которой возможен один лишь только шаг: ко всеобщей гибели или ко всеобщему спасению. Каждый из нас со-ответствен за выбор. Под знаком или — или никакого нейтралитета!

Потому и пишу я это письмо. Вам — именно сегодня; то есть в день, который в моей жизни не лишен торжественного значения. Кое-что стоит за мной, за нами, — борьба против тирана. В ходе этой борьбы я отказался от своей немецкости и стал американцем, даже американским солдатом в конце концов. Вы сохранили свою врожденную национальность и, следовательно, должны были служить в армии ненавистного, что, однако, не помешало Вам и дальше с ним бороться. В конце Вы добровольно сдались в плен — ваш последний акт борьбы против нашего общего врага.

Все это теперь прошлое. Моя мысль обращена к будущему, как к Вашему, так и к моему. Ибо оно одинаково.

Великий Ф. Д. Рузвельт однажды сказал, что современное поколение американцев предназначено для Rendezvous with Destiny[421]. Но судьба больше не приглашает на свидание определенные расы или народы. Призыв относится ко всем без исключения нациям. Вы, немец, призываетесь так же настоятельно, как какой-нибудь русский, какой-нибудь американец. Это столетие, не ставшее «немецким», не должно стать также «американским» или «русским». Оно будет столетием начинающейся мировой цивилизации, или оно будет столетием начинающегося — или завершающегося? — мирового варварства. Крах может наступить внезапно и может иметь полный, окончательный характер. Позитивное развитие ищет момента и остается несовершенным.