Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Поговорил бы.
— Нельзя, Кастусь... Смертельные мы враги с Раубичами.
Кастусь остановился, разинув рот.
— Ты что? С паном Ярошем, с Франсом?
— Да...
— Да,ты что? Да ты как? А Майка?!
— Теперь помирились тайно. Никто ничего не знает.
Кастусь схватил его за плечи и встряхнул.
— И ты думал, что вы наделали?! Ах, жалость какая! Ах, как жаль!
Кастусь, как всегда в волнении, говорил тяжело, с запинкой, путал слова.
— Хватит об этом, — прервал Алесь. — Попробуем сами потом разобраться. Так вот, говорили мы с хлопцами много. Между прочим, и с теми, которые за нас тогда заступились. Выбирали очень осторожно. Рафал Ржешевский согласился. Еще хлопцы... Сашка Волгин согласился. Долго думал. А потом говорит: «Мне, ребята, кроме вас дороги нет. Только скажите мне. Честно. Русских будете резать?»
— Олух! — бросил Кастусь. — Ну и олух!
— Я ему так и сказал. Что нам делить? Нам не резаться. Нам империю надо сотрясать, воевать за свою свободу.
— А он?
— Это, говорит, люблю. Считайте, что я с вами. Мятеж тык мятеж... А потом подумал и грустно так говорит: «Я пойду. Возможно, потому и пойду, что мне стыдно. Даже жжет, так бывает стыдно. За шефа жандармов Орлова, за Николая, за «просветителя» Уварова, за покорителя Чечни Голофеева». Я ему: «За «усмирителя» Кавказа Паскевича».
— Молодчина, — бросил Кастусь.
— Сам знаю. А он: «Все равно. Стыдно. Зачем нам все это? Думаешь, сам не вижу, как они тут хозяйничают? Как Прагу Польскую на поток и разграбление отдали? Как в сорок восьмом вам «весну народов» показали?! Вы мне, ребята, верьте. Я, возможно, лучше вас буду сражаться, когда дело до драки дойдет».
— Дурак, — глухо отметил Кастусь. — Дурак.
Парни шли через светлую, прозрачную ночь.
— Сколько у вас людей? — спросил Калиновский.
Алесь достал из кармана тетрадь без обложки.
— На... Мы пока что объединили в группу сто шестьдесят четыре человека.
— Надежны?
— До конца, — очень тихо ответил Алесь. — На жизнь так на жизнь, а если на смерть, то и на смерть.
— Я верю, что ты — до конца, — после долгого молчания произнес Калиновский. — Ты должен знать все, дружище. Только учти: после того, что я тебе сейчас расскажу, дороги назад не будет... У нас есть своя организация, «вроде землячества». Это — для других. Название «Огул». Это поляки со всего запада, наши белорусы, литовцы. Немного людей из Инфлянтов. Честно говоря, совсем мало украинцев. Количество членов-студентов что-то около пятисот человек. Люди разные. Одни — просто за восстание порабощенных, вторые — за национальное движение, третьи — за автономию... Внешне деятельность землячества заключается в самообразовании и помощи бедным студентам. Потому есть своя касса, взносы, своя библиотека. Деньги действительно идут малоимущим. С библиотекой сложнее. Есть библиотека для всех и библиотека для своих, подпольная. Там запрещенные произведения Мицкевича, Лелевеля, наши анонимы, русская тайная литература.
Герцен, например, почти весь. И «Дилетантизм», и «Письма», и почти все сборники «Полярной звезды», а с этого лета и «Колокола». Ну, а потом — Фурье, немцы, другие... Многое есть. Те люди, которые пользуются этой частью библиотеки, — ядро. Не думай, что попасть так легко. Вообще, у нас три ступени. Пять членов «Огула», хорошо знающие друг друга, рекомендуют в «Огул» человека, за которого могут поручиться... Пять читателей подпольной библиотеки могут рекомендовать в ее читатели того из членов «Огула», которому они доверяют и которого знают. Я говорил о тебе. Друзья из верховной рады под мое личное поручительство позволили мне, минуя ступень «Огула», ввести тебя непосредственно в состав особо доверенных. Я рассказал о тебе как на духу. У нас не хватает людей. Особенно из Приднепровья... Мы ставим тебя на особое положение человека, об участии которого в верховной раде почти никто не будет знать.
— Позвольте спросить, чем обязан?
— Целиком наш. Не обижайся, я тоже был в таком положении. Еще и теперь меня знают меньше других. Такому легче связывать людские нити в одну сеть. Ты и еще несколько человек будут как резерв на случай провала основного ядра. Учти, что тебе очень верят. Я сказал, что ты думал о перевороте и начал делать первые шаги к нему на несколько лет раньше меня.
— Ну, что ты...
— Молчи. Так вот. Третья ступень. Это казначей, библиотекарь общей библиотеки, еще два члена и библиотекарь подпольной библиотеки...
— Это кто?
— Я... А всего, значит, пять. Эти пять составляют верх «Огула», никто не знает, что он существует. Наверху лишь общий библиотекарь и казначей. Как всюду. Казначей и библиотекарь имеют право решающего голоса. Но это во всех землячествах так. В самом деле наша пятерка рекомендует людей, к которым присмотрелись, связному. Тот занимается с рекомендуемым лично. Дает ему книги, спорит по различным вопросам и, подготовив, рекомендует дальше.
— Это Виктор, — предположил Алесь.
— Почему так думаешь?
— Кто ж еще может лучше руководить чтением, советовать, какую книгу читать?
— Ты прав. Тут не только я, тут большинство обязано ему... Выбранные им люди попадают в кружок, название которому, для недалеких, «Литературные вечера».
— И в этом кружке ты, Виктор, и еще из тех, которых я знаю, пожалуй, Валерий.
— Тьфу ты, черт, — чертыхнулся Кастусь. — Шел бы ты на место Путилина, кучу денег заработал бы.
— Брось, Кастусь, я просто тебя знаю. Я не сыщик. Я просто семь лет прожил со старым Вежей. А это, брат, школа. Ну, что «Вечера»?
— Ты попадешь туда. Надеюсь, скоро. Люди там исключительные. Во-первых, глава: Зыгмунт Сераковский. Про этого я тебе писал. Семь лет ссылки, семь пядей во лбу, семь добродетелей. Про остальных пока не надо. Сам увидишь. Да и круг их постоянно ширится.
— Поляки?
— Разные.
— Что думают о нас?
— Часть думает вот так. Восставать — вместе. Судьба Беларуси и Литвы плебисцитом ее жителей. Значит, либо самостоятельная федерация, либо автономия в границах Польши. Политическая и культурная. Как скажет народ. Врублевский, например, считает, что плебисцита нельзя допустить ни в коем случае при нынешнем слабом народном самосознании. Он так и говорит, что просто Польше надо отказаться от прав на Беларусь и
