Огонь в его поцелуе (ЛП) - Диксон Руби

Са-ча только вздыхает и устраивается поглубже в гнезде, ее дыхание ровное во сне. На ней еще больше странных шкур, которые она подобрала сегодня. Я не понимаю, почему люди предпочитают покрывать свои тела такими вещами — возможно, потому, что у них нет чешуи, чтобы защитить их? Она даже дала мне кожу — туго облегающую, которая при каждом шаге как будто сдавливает мой мешочек. Одна мысль об этом заставляет меня наклониться, чтобы поправить свой член, и я хмурюсь. Я ненавижу это, но все же надену, если ей это понравится. Она покрывает такими вещами всю свою фигуру. Они мне не нравятся. Я хочу погладить ее кожу и почувствовать ее на своей, но все, что я чувствую, — это эти странные слои.

Она спит, довольная, и я изучаю ее, пока она это делает. Ей нравится это место, это гнездышко. Не только странные штуки с каплями, но и вся эта структура. Она приходила в такой восторг от вида каждой новой вещи, что я решил, что мы останемся здесь, раз это делает ее счастливой.

Тот факт, что здесь была еще одна человеческая женщина, ставит меня в тупик. Я не чувствовал ее запаха, мои чувства притупились из-за странных запахов в воздухе. Это напоминает мне о вони людей в их улье. Мне это не нравится, и я этому не доверяю. Если другой человек вернется, я уничтожу ее. Са-ча должна быть сохранена любой ценой. Что, если поблизости прячется другой человек с такой же способностью маскировать свой запах?

Я притягиваю Са-ча ближе к себе, обеспокоенный этой мыслью.

Она издает тихий звук боли, и ее бедро издает шуршащий звук. Я хмурюсь про себя. Этим вечером она обмотала бедро и руку свежими шкурами и намазала раны дурно пахнущей пастой. У моей самки много травм, и я не могу не беспокоиться о том, что, возможно, я был слишком груб с ней в прошлом, когда вороны атаковали мой разум. Не поэтому ли она теперь боится меня, когда я прикасаюсь к ней? Причинил ли я ей боль раньше и не могу этого вспомнить? Когда я нахожусь вдали от нее, в моей голове царит сплошной хаос, но когда она рядом, я способен мыслить ясно. Я не думаю, что причинил бы ей боль, но я не могу быть уверен.

Ни в чем нельзя быть уверенным, пока я не соединю свой разум с ее, и мы не сможем говорить свободно.

Са-ча такая маленькая и хрупкая. Я касаюсь ее плеча, желая погладить ее, но не желая причинять ей боль. Она тихонько вздыхает во сне и придвигается ближе ко мне, как будто ей приятно мое прикосновение. Я вне себя от радости от этой небольшой реакции и провожу рукой вверх и вниз по ее спине, лаская ее сквозь слои. Она издает довольный звук, и я удивляюсь тому, сколько удовольствия я испытываю от ее удовольствия.

Когда она спит, она не боится меня. А раньше, когда я слизал ее запах с ее руки, мне показалось, что я увидел интерес в ее глазах. Жар. Предвкушение. Это ни к чему не привело, но это говорит мне о том, что Са-ча ответила бы на мои ласки, я думаю. Если бы я мог заставить ее бросить мне вызов, она бы устроила небольшую драку, а затем сладко сдалась, позволив мне победить ее. Позволяя мне сесть на нее верхом и заявить на нее права, отдать ей свой огонь.

Чтобы сделать нас единым целым.

Я должен заставить ее бросить мне вызов. Как-то. Намек на недавнее воспоминание мелькает в моем сознании. Кэйл и его человеческая пара. Она маленькая и хрупкая, как моя Са-ча, и все же они спарились. Кэйл сказал, что они общаются мыслями.

Как ему удалось заставить ее бросить ему вызов? Я поглаживаю спину своей пары, размышляя.

Возможно, завтра, когда я пойду и найду себе еду, я также подойду достаточно близко к человеческому улью, чтобы соединить разумы с Кэйлом. Возможно, я спрошу его, как ему удалось заставить своего маленького человечка принять боевую форму и бросить ему вызов.

Я не могу больше ждать, прежде чем моя Са-ча потушит огонь внутри меня. Каждый день, который мы откладываем, — это еще один день, когда ее жизнь в опасности.

Я не позволю другому забрать ее у меня.

***

На следующее утро Са-ча ест еду из другого своего круглого контейнера и надевает еще один слой кожи, в том числе на ноги. Я жестом указываю на вход в эту странную пещеру, показывая, что хочу уйти с ней, и она, кажется, понимает. Она кивает и скручивает свои длинные волосы в жгут, накладывает еще один слой, а затем просовывает свою руку в мою.

Одного этого маленького прикосновения достаточно, чтобы заставить меня жаждать большего. Я думаю о ее пальцах, пропитанных ее ароматом, и борюсь с желанием зарычать от вожделения. Я должен быть спокоен, если хочу, чтобы запах моей пары не отдавал ее страхом.

Са-ча поднимает тяжелую сумку, полную своих сокровищ, печально вздыхает, а затем терпеливо смотрит на меня.

Я беру у нее сумку и ставлю ее на землю. Мы обязательно вернемся. Ей не нужно брать это с собой.

— Дах, — протестует она, снова поднимая мешок. Она бормочет мне на своем искаженном человеческом языке, полном мелодичной бессмыслицы. И она снова пытается надеть мешок на свою раненую руку.

И снова я забираю это у нее. Мы вернемся, пытаюсь я сказать ей.

Только вороны слышат мои мысли. Нет никакой связи с Са-ча.

Расстроенный, я пытаюсь жестами показать, что мы вернемся, но она, похоже, их не понимает. В конце концов, она оставляет свою сумку на полу, но выглядит еще печальнее, ее запах пропитан несчастьем.

Я снова подвожу ее, на этот раз потому, что мы не можем говорить. Расстроенный, я веду ее вперед, и в тот момент, когда солнечный свет касается моей кожи, я меняю боевую форму и нежно сжимаю ее в своих когтях. Я взмахиваю крыльями, взмывая высоко в воздух, и поворачиваюсь к темному пятну на краю горизонта, которое является человеческим ульем. Кэйл живет неподалеку со своей парой.

Са-ча извивается и вертится в моих когтях, и я прижимаю ее к груди, чтобы уберечь. Она говорит мне еще несколько своих человеческих слов, но я не знаю, что она говорит. В конце концов она сдается и замолкает, и я сопротивляюсь желанию уткнуться в нее носом, чтобы подбодрить.

Стадо коричневых четвероногих существ с рогами петляет по плоской, твердой земле рядом с человеческим ульем. Поскольку мои когти держат Са-ча, я хватаю одну зубами, запрокидывая голову, чтобы проглотить свою порцию. Са-ча визжит от ужаса, но я должен есть, а ее блестящие круглые штуковины с их кашеобразной пищей не утолят аппетит дракона. Я преследую еще двух тварей, проглатывая их, прежде чем снова подняться выше.

При этом я посылаю свой разум наружу, пытаясь прикоснуться к Кэйлу.

Это… сложно. Вороны повсюду. Не только мои вороны, но и те от других драконов, которые потерялись в безумии. Бесконечный гул и жужжание этого места разрывают умы всех моих сородичей. Когда я протягиваю руку, я могу чувствовать другие умы — или то, что от них осталось. Мужчины борются со своим рассудком, и я практически могу ощутить ярость и жажду крови, пронизывающие их мысли. Когда мой разум соприкасается с разумом женщины, я не чувствую… вообще ничего. Они полностью потеряны. Я помню, когда наши умы были связаны паутиной тепла и товарищества. Теперь нет ничего, кроме постоянного потока замешательства и гнева, и это угрожает затянуть меня на дно. Вороны чувствуют победу и кружат все ближе, бормоча свою чушь.

Са-ча говорит, и ее маленькая ручка касается моего когтя. Даже при том, что я не знаю ее слов, этого достаточно. Я сосредотачиваюсь на ней, и вороны снова отступают, чтобы свить гнездо в голове другого дракона.

Я должен сосредоточиться на своей паре и отступить в наше гнездо, где я смогу обеспечить ее безопасность. Поэтому я сосредотачиваюсь на Кэйле, отпечатке его разума, и ищу его в море хаоса вокруг меня.

Разум Кэйла касается моего, как сфокусированный луч света, и я поражен ясностью его мыслей. Нет ни воронов, ни жужжания, ничего, что ждало бы, чтобы напасть на его мысли. Он чист от всякого безумия, и я ему завидую.

«Мой друг, — посылает он мне. — Твои мысли значительно улучшились».