Златоцвет - Зинаида Гиппиус

— Да полноте, мама! Что это, какое у вас сегодня настроение! Не хотите ли мой кабинет посмотреть, Валентина Сергеевна? Я покажу два очень интересных издания… Я говорил вам о них.

— Да ведь холодно в кабинете, Геничка, — вмешалась Агриппина Ивановна. — Простудится еще гостьюшка дорогая. Я велела там железную печь затопить, да не знаю, нагрелось ли.

— Я сейчас посмотрю, — поспешно проговорил Геннадий Васильевич и вышел.

В низких комнатах он казался еще крупнее и костлявее, и привычка горбиться была заметнее.

— Вы все молчите, красавица моя, и ничего не кушаете, — начала Агриппина Ивановна, когда сын вышел. — А мне Геничка рассказывал, что вы превеселая. Да обернитесь к свету, дайте поглядеть на себя. За этими вуалями ничего и не разглядишь. Ох уж барыни петербургские, модницы! Ну, у нас станете жить, к нашим обычаям попривыкнете. У нас все попросту. Я и сама простая старуха. И очень бы мне хотелось, милочка, чтобы вы меня немножко полюбили. Что Петербург, балы да моды! У нас таких мод пустых нет, зато у нас сердце теплее, хоромы небольшие — да не красна изба углами. Главное — любовь нужна, тишина да мир душевный, а пуще всего любовь. Без любви шагу не сделать. А уж нам, женщинам, сердце всего надобнее, без сердца да без теплоты душевной — нас и вовсе нет. Вот Геничка, например, конечно, у него занятия его, таланты… А у меня любовь к нему, и не храни я Геничку — и таланты его, может, пропали бы… Он такой, ему помощница нужна, он к семье, к ласке привык…

— Ай, ай! Что это такое? — вдруг вскрикнула Валентина.

Кириллов входил в комнату.

— Чего вы испугались, Валентина Сергеевна? — спросил он с беспокойством.

На колени к Валентине вспрыгнул громадный, мягкий, черный кот и громко, настойчиво мурлыкал, требуя ласки.

— Ничего, это Васька, он не царапается, — сказала Агриппина Ивановна. — Какая же вы нервная, голубушка моя! Даже побледнела вся. Это нехорошо, так пугаться.

— Я не боюсь, но… ради Бога, возьмите его от меня. Я не люблю кошек.

Кириллов взял кота и осторожно посадил на стул.

Тем не менее кот обиделся, поднял хвост вверх, как трубу, и мелкой рысцой, перестав мурлыкать, отправился в залу.

— Ай-ай-ай! Как же вы тварь не любите? Тварь — создание Божие, тварь бессловесная, я ее жалею. Блажен, говорят, кто тварь милует. У нас на дворе сколько пришлых собачонок живет. Не велю гнать, не могу. Пусть помои едят. И удивительное дело, какая благодарность у твари…

— Я только кошек не люблю, — произнесла Валентина Сереевна, точно оправдываясь. — Собаки ничего, лучше. А кошки мне с детства неприятны. Но я засиделась у вас, — прибавила она, вставая. — Может быть, я задержала вас?

Агриппина Ивановна в изумлении даже руками замахала.

— Что вы, что вы! Куда вы? Да разве это можно! Останьтесь у нас, снимите шляпочку, вот в кабинете у Генички книжки посмотрите, на рояле поиграйте, потом и пообедаете у нас.

— О, нет, я никак не могу, — с испугом произнесла Валентина. — В другой раз… Сегодня я очень занята, жду писем, кое-кто по делам придет… Сегодня я никак не могу у вас дольше остаться.

Агриппина Ивановна долго уговаривала Валентину, Геннадий Васильевич тоже пытался просить, но тщетно. Гостья стала прощаться.

— А книги что же, Валентина Сергеевна? — напомнил Кириллов.

— В другой раз, простите, мой друг. Теперь я очень тороплюсь.

— Вы взгляните, какая у нас благодать, солнышко в зале, — сказала Агриппина Ивановна. — Вы нашего домика совсем не видали. Просидели все время в темной столовой.

Валентина заглянула в залу. Солнце светило сильнее, и яркие квадраты окон удлинились. Кот Васька уже сидел на своем привычном стуле, и Валентине показалось, что он злобно сверкнул желтыми глазами.

— Да, — сказала она тоскливо, — очень хорошо. Светло, весело.

— И уютно, правда? — добавил Кириллов.

Каждая лишняя минута здесь увеличивала тяжесть в груди. Эта тяжесть была почти физическая. Валентина задыхалась, низкие потолки давили ее, от запаха остывающей кулебяки кружилась голова, широкое, шумящее платье задевало и сбивало половики, и под каждым стулом чудились Валентине желтые глаза кота. Ей хотелось на воздух.

Мягкие старушечьи губы прильнули к лицу Валентины. Агриппина Ивановна целовала ее от сердца, в засос.

— Ну, Господь с вами, идите, красавица моя, если нужно. Смотрите, буду ждать. Каждый день буду ждать, И если обманете, не скоро придете — сама я, старуха, явлюсь к вам и заберу к себе. Уж тогда совсем заберу, совсем…

И Агриппина Ивановна смеялась добрым, тихим смехом, сама застегивая пуговицы на кофточке Валентины.

— Смотрите же, навещайте! Геничка мой все у вас да у вас, все на вас смотрит, а мне завидно. А вы придите к нам — тут мы все вместе. Вместе-то всегда лучше.

— Я провожу вас, если позволите, — сказал Кириллов, торопливо надевая шубу. — Вы пешком?

— Я приехала на извозчике, но теперь думаю пройтись. Зачем вы беспокоитесь, Геннадий Васильевич? Очень вам благодарна…

XVIII

На морозе, на ясном солнце, под скрип саней и людских шагов — Валентине стало легче. У нее голова шла кругом. Все такое Неожиданное, непривычное; тяжелое. Чего хочет; от нее эта пожилая, совершенно чужая женщина, которой она, Валентина, не может нравиться, да и не нравится? Что ей нужно, зачем эти визиты, посещения, угощенья, эта настойчивость? И Кириллов… Какой он другой! Как они сходятся с матерью! Нет, нет, Валентина туда больше не пойдет, она решила. Это тяжело — да и совершенно лишнее. Визит отдать следовало, московские обычаи иногда странны; может быть, madam Кириллова считала себя обязанной познакомиться с приятельницей сына… Потом привычки гостеприимства…

Валентина успокаивала себя, но где-то глубоко в душе у нее остались глухое беспокойство и вопрос.

Она взглянула сбоку на идущего с ней рядом Кириллова. Вне домашних стен он опять показался ей лучше, почти прежним.

Они дошли почти до храма Спасителя, когда Кириллов сказал:

— Что же вы молчите, Валентина Сергеевна? Как вам понравилась мамуся? В первый раз она себя не показала. Удивительный она человек! Какое благородство истинное, какое самоотвержение! Вы не знаете ее жизни.

— Да, хороший человек…

— Святая! — с одушевлением подхватил Кириллов. — Я вам так говорю все это, Валентина Сергеевна, потому что… потому что… ведь мы с Вами не чужие…

Легкая тень пробежала по лицу Валентины. Кириллов заметил это и поспешно прибавил:

— Поверьте, Валентина Сергеевна, я, родной сын, смотрю на нее объективно порою — и удивляюсь ей, восхищаюсь! Это истинная женщина, идеальная, та, перед которою мало стать на колени, та, которую в молодости обожают и перед которой на склоне ее дней — благоговеют. Мне кажется, что многие женщины должны умереть от зависти, глядя на нее, — те, конечно, которые понимают, чем должна быть женщина, и стремятся к достижению идеала… Вы меня слушаете?

Валентина не слушала. Ей опять стало тоскливо и тошно. Она подумала, что это от усталости. На Волхонке они взяли извозчика и поехали.

— Смотрите, Звягин! — сказала, на мгновение оживившись, Валентина и поклонилась идущему навстречу Звягину, который преувеличенно высоко снял шапку и проводил сани глазами. — Я не знала, что он в Москве.

— Как же, я его встретил на вокзале, — ответил Кириллов.

Он тоже вдруг сделался молчалив. Прощаясь с Валентиной у подъезда Европейской гостиницы, он, неожиданно для себя, поцеловал ее руку в ладонь, в самый, вырез перчатки, долгим и жадным поцелуем. Валентина вспыхнула и отняла руку, хотя не очень резко.

— До завтра, — сказала она. Двери подъезда захлопнулись.

Кириллов постоял мгновенье в раздумьи, потом повернулся и медленно пошел назад.

Едва повернув с площади к гостинице «Континенталь», — он вдруг опять увидал Звягина, который торопливо подошел к нему.

— Вот как вы, вот как вы, Геннадий Васильевич, — с нежной укоризной заговорил Звягин. — Сколько времени — ни разу не собрались ко мне! Я у вас два раза был, не застал…

— Вы были? Мне никто не говорил…

— Как же, как же… Там ко мне вышла такая миленькая старушка в чепчике и сказала, что вы в университете…

— Это моя мать, — хмурясь, проговорил Кириллов.

— Ах, это ваша матушка? Извините, я не имел чести быть представленным… Так вот ваша матушка и сказала… А когда же вы ко мне-то, Геннадий Васильевич? Право, даже обидно.

— Я непременно как-нибудь.

— Да знаете что? Пойдемте сейчас. Это в двух шагах. В «Метрополе». Я вам кое-что покажу, поговорим…

— А вы с вашей супругой?

— Нет, она еще не приехала… Так идем, Геннадий Васильевич. Право, я чувствую потребность потолковать с вами. Я всегда ценил ваш ясный и точный ум, вашу истинно тонкую логику. А сегодня в особенности, мое настроение… Пойдемте!