Вкус свинца - Марис Берзиньш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ждем тебя…», «Позволь окутать Тебя ароматом цветов…» — ха, звучит так, что им на пару одного достаточно! М-да, и о таких шалостях слышать доводилось… Они вообще понимают, о чем пишут? «Будем Тебе нежными…» — сладкие обещания кружатся вихрем приятных фантазий. Интересно, а как это, когда по девочке с каждой стороны? А уж когда полетят пух и перья… пикантно, но не слишком ли горячо? Поцелуй одной, поцелуй другой, но кому сначала? Вторая-то может обидеться. Как-то так… странновато. А может, я чего-то недопонимаю? Да и не очень-то понятно, конечно, если относиться с доверием… Ласточка и Пчелка, что тут скажешь. Шутки ради, нужно бы написать, а то до правды не докопаюсь. Дорогие Ласточка и Пчелка? Хорошо, а дальше? Мечтаю познакомиться и встретиться с вами, чтобы ощутить вашу нежность одновременно и по очереди… нет, так, наверно, не годится, еще напугаются. Ха-ха, и к алтарю тоже обе сразу пойдут? Еще чего! Ну, полный бред! Они даже не пытаются перечитать, что написали, и не понимают, как это выглядит со стороны. Лучше выберу предложение, которое написала одна. По крайней мере, поначалу.
Глаза бегают по строчкам, пока не останавливаются на объявлении: «Друг, хочу, чтобы Ты написал мне и Твои мысли стали моими, хочу обрести честного, сердечного, дорогого спутника жизни. Если ты одинок и хочешь расстаться с одиночеством, то приходи! Постараюсь от всего сердца тебя понять. Хочется, чтобы ты был мужественным, до 35 лет. Я женственная, искренняя и сердечная сиротка, 23 лет, 167 см. Люблю детей. Красная Розочка — в Риге». Вот это куда благоразумнее. Сирота?! С одной стороны, кажется, хорошо — не будет никаких проблем с ее родителями, но, с другой, не исключено, что, раз нет ни отца, ни матери, значит, нет и дома и нужно сразу брать к себе. Да и потом она согласна встретиться с куда более опытными мужчинами — даже до тридцати пяти лет! Нижнюю границу не указала, не покажусь ли я ей слишком зеленым? И все-таки что-то невыразимо приятное исходит от этих строк. Да и возраст и рост мне подходят.
Эх, нечего гадать, хотя бы одной нужно написать. Целый вечер ушел на сочинение письма Красной Розочке. Корзина для бумаг наполовину заполнилась скомканными неудачными попытками, пока к полуночи я не написал что-то более-менее путное. Перечитываю раз, другой, кажется, годится. Конверт с письмом, где указан номер объявления, запихиваю в еще один конверт, надписываю на нем адрес редакции, кладу внутрь почтовую марку за десять сантимов и заклеиваю — готово!
Когда засыпаю, приходит в голову мысль, что с этими объявлениями одна большая беда — если писать многим, рука отсохнет. Похоже, нужно самому поставить объявление, пусть лучше мне пишут. А почему бы и нет? Буду получать письма с фотографиями, смогу выбирать, кого сердце подскажет. И в самом деле, сочинить одно объявление — пальцы не отвалятся. Завтра займусь.
Так со мной часто бывает — когда что-то сделаю второпях, оказывается, без этого легко можно было обойтись. Так вот, как только я отправил письмо незнакомой даме и разместил брачное объявление в «Магазине», на следующий же день в больнице я познакомился с прелестной сестрой милосердия. Суламифь. Суламифь, из-под Валмиеры. Позже узнал: она — сирота. Правда, есть приемные родители, но от них она ушла.
Уже часа два вожу кистью по плинтусам коридора. Когда невмочь стоять на карачках, поднимаюсь и, прогнувшись, растираю спину. На столике в конце коридора замечаю забытый кем-то журнал. Передохну и полистаю. «Мир женщины», довольно свежий. Открываю наугад, в глаза бросается стихотворение Вирзы:
Жуткое лето
Не будет этим летом все, как прежде.
Цветам взгрустнется и прогоркнет мед.
Жасмина белый куст не зацветет.
И не дождаться жеребцу упряжки.
Свет солнца будет зря стараться.
Ночь Янова безрадостно пройдет.
И сорванный цветок в руке умрет.
И тени станут по кустам скрываться.
Туманом красным занесет поля.
В плодах незрелых будет вся земля.
Обузой станет все, чему есть имя.
Краса земли умолкнет навсегда,
И станет родниковая вода
Полынью в час, когда меня покинешь.[19]
Стихи прекрасные, но настроение как корова языком слизала. В голове тут же закопошились грустные мысли. Но отчего же такой тягостный пессимизм? Как будто с Николаем поговорил. А про какое лето говорит поэт? Про следующее? Или про то, что через год? Через десять лет? «…и станет родниковая вода полынью в час, когда меня покинешь. Меня! Все ясно, это он о личных печалях — разбитое сердце, душевные муки.
Не успеваю как следует обдумать стихотворение Вирзы, как мое внимание отвлекает скрип дверей. Из палаты напротив выходит существо, одетое в белый халатик и почему-то внимательно смотрит на меня. Так долго, что мне становится неловко. Но девушка красивая. С каждым мгновением она кажется мне все красивее, и я просто не знаю, куда мне деться. Она подходит ближе и обращается ко мне. Позже, перебирая в памяти наш первый разговор, понимаю, что иначе и быть не могло. Тут мимо меня то и дело пробегали привлекательные сестрички, однако я бы никогда не осмелился остановить хоть одну из них. Да и что я мог сказать этим чистым и возвышенным красавицам? Когда я сталкиваюсь с созданиями противоположного пола, которые мне нравятся, мой язык становится тупым невежей, а все слова куда-то исчезают.
— Так это вы?
— Да… я, — вопрос настолько странен, что я удивляюсь вместе с ней.
— Вы маляр?
— Ну… да. А что — не видно? — говорю я, но она не отвечает, и мне становится неуютно. Хочется отступить и исчезнуть, но некуда, за спиной — толстая стена. Ее взгляд ставит меня в тупик. — Ну и что, что маляр? Кто-то же должен красить, чтоб у вас тут все было красиво. Разве не так? — бормочу я и делаю полшага в сторону.
Она смеется так звонко, что я замираю.
— Вы молодцы. После вашей работы вокруг становится светлее и уютнее, — сестра действительно милосердна. Сказанное ею действует на меня, как луч солнца в середине марта. — Я вас спутала…
— Спутали? С кем-то другим? — у меня предчувствие, что приятное тепло сейчас отберет темная туча.
— Нет, не с другим. Я подумала, что вы врач. Из
