Мальчик из Уржума - Антонина Голубева

Бабушка еще громче заплакала, но теперь уже от радости.

- Слава те, господи. Вот радость, вот радость-то! Может, и в самом деле в люди выбьешься. Не станешь маяться, как маялась я да покойная Катенька...

* * *

Через две недели из Вятки приехал Саня.

- Ну, Сань, я в Казань поеду, в техническом учиться буду, там, наверное, и по-немецки учат, - похвалился Сергей.

- У техников форма плохая, - равнодушно ответил Саня. - На фуражке молоточек и тиски.

- Это еще с полгоря, - засмеялся Сергей. - Мне бы главное - в Казань попасть. Прямо не могу дождаться осени...

И вот, наконец, осень пришла.

В августе 1901 года Саня уехал обратно в Вятку, а Сергей - в Казанское ремесленное училище, которое называлось "Соединенным промышленным". Он повез с собой метрическую выпись, аттестат об окончании Уржумского городского училища и "обязательство", где говорилось:

"Означенного С.Кострикова я обязуюсь одевать по установленной форме, снабжать всеми учебными пособиями и своевременно вносить установленную плату за правоучение. Жительство он будет иметь в квартире моей родственницы, дочери чиновника, девицы Людмилы Густавовны Сундстрем.

Даю ручательство в правильном над Сергеем Костриковым домашнем надзоре и в предоставлении ему необходимого для учебных занятий удобства.

Председатель Совета Уржумского

Благотворительного Общества

Виктор Польнер".

Глава XXI

В КАЗАНИ

Людмила Густавовна Сундстрем жила на Нижне-Федоровской улице в деревянном двухэтажном доме.

Это была высокая женщина, лет сорока пяти. Худая и плоская, она чем-то напоминала высушенную рыбу. Это сходство еще увеличивали ее серые, круглые, навыкате глаза, похожие на глаза морского окуня.

Людмила Густавовна имела чувствительный и мечтательный характер. Она зачитывалась слезливыми немецкими романами и особенно любила, когда в книгах было написано про любовь и всё кончалось свадьбой.

Она была слезлива и жалостлива. Жалела людей, жалела сорванные цветы, жалела животных. В ее квартире всегда находили пристанище голодные, облезлые кошки, собаки с перебитыми лапами и отдавленными хвостами. Она их лечила, откармливала и снова выпускала на улицу.

Все вещи Людмила Густавовна называла ласкательными именами: чашечка, стульчик, ложечка, подушечка. А своих жильцов - студентов - звала не иначе, как "деточки" и "голубчики", хотя этим деточкам было по двадцати с лишком лет.

Получив письмо из Уржума, Людмила Густавовна стала с нетерпением ждать приезда Сергея. Она вообразила, что "сиротка" должен быть обязательно худеньким, бледненьким, золотоволосым мальчиком, таким, какими обычно изображались сиротки в старинных слезливых романах.

- Бедное дитя! - говорила она про Сергея, еще не зная его. - Бедное дитя!

Однажды утром с черного хода кто-то резко позвонил. Людмила Густавовна пошла сама отпирать дверь, так как кухарка ее ушла на рынок.

На площадке стоял паренек лет пятнадцати. Это был широкоплечий крепыш, смуглый, с темными насмешливыми глазами и большим лбом. Старая фуражка была сдвинута на затылок, из-под нее виднелись густые темные волосы, подстриженные ежиком. Короткое выцветшее приютское пальтишко не сходилось на груди. В руках он держал небольшую корзинку с вещами.

- Ты кто? - спросила Людмила Густавовна, с удивлением и даже с испугом разглядывая паренька.

- Сергей Костриков.

- Сиротка?.. Из Уржума?

- Из Уржума.

- Так это, значит, ты? Ну, входи, входи, - растерянно сказала Людмила Густавовна, впуская Сергея в кухню.

"Сиротка" показался ей что-то слишком уж здоровым, сильным и веселым.

- Послушай, а ты правда сиротка? - сомневаясь, спросила Людмила Густавовна, пристально разглядывая своего нового жильца.

- Сирота, - ответил Сергей.

- Ну что ж, садись, - сказала Людмила Густавовна и стала расспрашивать его о своем двоюродном брате Польнере и об Уржуме, где она гостила, когда была еще совсем юной девушкой. Сергей глядел в пол и медленно отвечал на вопросы. Он не всё понимал из того, что говорила Людмила Густавовна, - она трещала, как сорока, да к тому же еще и шепелявила.

Скоро вернулась кухарка с рынка. Людмила Густавовна велела напоить Сергея чаем и, чтобы обдумать, куда поместить нового жильца, пошла в свою комнату, тесно заставленную старинной плюшевой мебелью.

Толстая усатая старуха-кухарка оказалась разговорчивой и добродушной.

- Значит, учиться приехал? Хватишь ты, парень, соленого до слез с этим ученьем. Бедному человеку учиться карман не дозволяет. Бедному мастеровать надо: в плотники, в столяры, в сапожники итти.

Старуха долго философствовала о судьбе бедняков и под конец рассказала Сергею печальную историю о том, как в прошлом году в их доме умер от чахотки молодой студент:

- Лицо у него было желтое, ровно восковое, нос острый. Бежит бывало утром голодный, на свои лекции торопится. Сапоги драные, шинель на рыбьем меху...

Пока Сергей пил чай, Людмила Густавовна сидела в своей комнате, обдумывая, куда поместить нового жильца. Но как ни прикидывала, как ни раздумывала, для Сергея находилось только одно место - в темном коридоре. Там стоял небольшой сундук, покрытый выцветшим ковром. Над сундуком висели завернутые в простыни две картины и шелковый зонтик в сером чехле. Здесь же в углу на ватной подстилке жила старая слепая кошка.

Людмила Густавовна вышла на кухню и объявила Сергею свое решение: он будет спать в передней на "сундучке", а заниматься может вечером на кухне после того, как все отужинают и кухарка вымоет и уберет посуду.

Вечером в квартиру начали собираться студенты. Они возвращались с занятий. Всего жильцов у Людмилы Густавовны было шесть человек.

В этот вечер, выйдя на кухню, жильцы увидели там темноволосого смуглого мальчика. Он сидел у окна и читал какую-то книжку. Долго пришлось в первый вечер Сергею ждать на кухне, пока все улягутся спать и перестанут ходить через коридор. Когда, наконец, в квартире всё утихло, Сергей пошел устраиваться на новом месте.

Сундук оказался слишком коротким. Спать на нем можно было только свернувшись клубочком. Постель была жесткая, а от матраца почему-то пахло керосином. Сергей долго ворочался и никак не мог уснуть на новом месте. Только под самое утро он заснул крепким сном.

Глава XXII

УГЛОВОЙ ЖИЛЕЦ

Занятия в Казанском промышленном училище начинались ровно в восемь часов утра. А так как Сергей жил в другом конце города, то вставать ему приходилось рано. Кухонные часы с растрескавшимся циферблатом показывали только половину седьмого, когда он просыпался.

На умывание и сборы у него уходило не больше десяти минут. Сапоги он надевал в самую последнюю минуту, а до того ходил по кухне и по коридору босиком.

Польнер на прощание перед его отъездом из Уржума дал ему такой наказ: учиться на круглые пятерки... и беречь сапоги.

- В большом городе подметки быстро изнашиваются. Зря по городу не гоняй!

И Сергей зря не бегал. Но как убережешь подметки, когда от дома до училища, с Нижне-Федоровской улицы до Арского поля, надо было тащиться такую даль! Хорошо еще, если на улицах сухо, а дождь и слякоть - совсем для сапог погибель. Размокнут, раскиснут так, что и до утра не просушишь. А погода, как назло, становилась с каждым днем всё хуже и хуже.

- Отошли ясные деньки, - ворчала по утрам старуха-кухарка, зажигая коптилку. - Теперь как примется, так уж и будет и будет лить без конца, покуда снегу бог не пошлет.

Кряхтя и позевывая, старуха принималась ставить самовар и только тут замечала в потемках Сергея.

- А ты, ученый, уж и в поход собрался... Вымокнешь, парень, как рыба. Хоть бы чаю дождался, у меня самовар мигом поспеет.

Но Сергею некогда было дожидаться чая. Он нахлобучивал фуражку, поднимал узенький воротник своего пальтишка и выходил на мокрую, холодную улицу.

Керосиновые фонари мигали на ветру. Кое-где в деревянных низеньких домишках были тускло освещены окна, и с улицы видно было, как за ситцевыми занавесками двигаются тени - там собирались на работу.

Итти Сергею было трудно. Ноги разъезжались. Под сапогами чавкала и хлюпала жирная грязь. Чернели глубокие лужи. Сергей то обходил их сторонкой, то перепрыгивал через них, стараясь не промочить сапог.

Шел он быстро, размашисто, но всё-таки успевал заметить многое, что попадалось на пути.

А больше всего привлекало его взгляд окно писчебумажного магазина, где за стеклом между коробками почтовой бумаги и горками записных книжек лежала раскрытая готовальня. До чего же она была хороша! Футляр черный, подкладка малиновая, бархатная, а на бархате так и блестят два циркуля. Один измерительный, другой чертежный. Рядом с циркулем - два рейсфедера, и здесь же большой стальной транспортир, стальная линеечка и футлярчик для карандашей.

А рядом с готовальней в том же окне лежало штук пятнадцать лекал самой причудливой формы, - они, видно, продавались вместе с готовальней. Может, даже за ту же цену.