Пригоршня скорпионов - Марек Краевский

Маас сидел в своей трехкомнатной квартире на Тауенцинштрассе, 23, слушал потрескивающую патефонную пластинку и реконструировал по слуху древнееврейские слова. Он яростно макал стальное перо в пузатую чернильницу и с удовольствием наносил на бумагу странные наклонные значки. Он весь отдавался этому труду. Маас не мог позволить себе никакой неуверенности, никаких сомнений. Звонок оторвал его от языка Библии. Маас выключил свет и решил не открывать. Через минуту он услышал скрежет ключа. (Наверное, любопытный домовладелец. Решил, что меня нет дома, и хочет посмотреть, что и как.) Взбешенный, Маас вскочил и ринулся в прихожую, где собирался узреть хитрого брюзгу, с которым он успел поругаться уже в первый день из-за квартирной платы. По правде сказать, за наем жилья Маас из собственного кармана не платил ни пфеннига, но из принципа обозвал домовладельца грабителем.

Но те, кого он увидел, тоже не обрадовали Мааса. В прихожей, кроме испуганного домовладельца, стояли трое в мундирах СС. И все трое, скаля зубы, улыбались Маасу. А вот он никак не мог выдавить из себя улыбку.

Возвращаясь в пролетке к себе в квартиру, Анвальдт лег на сиденье и со страхом смотрел на крыши домов. Ему казалось, будто параллельные линии крыш на противоположных сторонах улицы смыкаются над ним колышущимся сводом. Он закрыл глаза и с минуту мысленно повторял: «Я нормален, ничего со мной не случилось». И словно переча этому утверждению, перед глазами у него возникла картина Хаима Сутина «Выгнанные дети». Мальчик в коротких штанишках рукой показывал что-то девочке с изуродованной ногой. Она едва плелась, судорожно уцепившись за руку своего спутника. Желтая тропинка пересекалась в перспективе с темной синевой небосклона и смыкалась с агрессивной зеленью леса. На лужайке лопались красные нарывы цветов.

Анвальдт резко открыл глаза и увидел большое бородатое загорелое лицо извозчика, с подозрением пялящегося на странного пассажира.

— Мы уже на Цитенштрассе.

Анвальдт фамильярно хлопнул его по плечу (Я нормален, ничего со мной не случилось.) и рассмеялся:

— А имеется в вашем городе хороший бордель? Но это должен быть первый класс. Понимаете? Чтобы зады у девок были как конские крупы. Мне такие нравятся.

Кучер подмигнул, достал из-за пазухи небольшую визитную карточку и подал ее Анвальдту:

— Тут, господин хороший, вы найдете любых женщин, на каких только будет у вас охота.

Анвальдт расплатился и зашел на углу в ресторан Калера. Попросил у старшего кельнера меню и, даже не взглянув в него, ткнул пальцем в первое попавшееся название блюда. Записал на салфетке свой адрес и отдал ее почтительному оберу.

Дома было ничуть не прохладнее. Анвальдт захлопнул окно, выходящее на юго-запад, пообещав себе открыть его только поздней ночью. Потом он разделся до inexprimable[27] и улегся на ковер. Глаз он не закрыл — опять могла возникнуть картина Сутина. В дверь настойчиво стучали. Кельнер подал тарелку, накрытую серебристой крышкой, и, получив чаевые, вышел. Анвальдт прошел в кухню и зажег свет. Прижавшись к стене, он ощупью искал купленную вчера бутылку лимонада. Судорожно дернулась диафрагма, горло стиснул спазм: взгляд Анвальдта уперся в большущего таракана; мерзкое насекомое, потревоженное движением воздуха, скрылось куда-то под чугунную раковину. Анвальдт с грохотом захлопнул кухонную дверь. Он уселся за стол в комнате и враз выпил полбутылки лимонада, воображая, что пьет водку.

Прошло не меньше четверти часа, прежде чем перед глазами перестал маячить образ таракана. Анвальдт взглянул на свой ужин. Шпинат с глазуньей. Он мгновенно закрыл тарелку, чтобы прогнать очередную картинку: коричнево-бурые панели в приютской столовой, позывы тошноты, боль в носу, зажатом пальцами, и шпинатная жижа, которую с алюминиевой ложки вливают ему в горло.

Словно играя с самим собой, Анвальдт снова открыл тарелку и бездумно принялся ковырять еду. Он прорвал тонкую пленку желтка, и тот разлился по прожаренному белку. Анвальдт воссоздал вилкой знакомый пейзаж: скользкая дорожка желтка вьется среди жирной зелени шпината. Он положил голову на край стола, руки его бессильно повисли, но, прежде чем погрузиться в сон, он опять увидел пейзаж с картины Сутина. Он держит Эрну за руку. Белизна кожи девушки резко контрастирует с темно-синей гимназической формой. Белый матросский воротник прикрывает хрупкие плечики. Они идут по узкой тропке в темном коридоре деревьев. Она кладет голову ему на плечо. Он останавливается и начинает ее целовать. У него в объятиях оказывается Лея Фридлендер. Луг, по стеблям трав ползают неопасные жуки. Она с горячечной поспешностью расстегивает пуговицы на его одежде. Сестра Доротея из приюта кричит: «Опять обосрался! Посмотри, посмотри, как приятно убирать твое говно!» Горячий песок сыплется на исцарапанную кожу. Горячий песок ложится на каменные плиты пола. В разрушенную гробницу заглядывает мохнатый козел. Следы козьих копыт на песке. Ветер заносит песок в зигзагообразные трещины на стенах. С потолка падают маленькие юркие скорпионы. Они окружают его и поднимают хвосты с ядовитыми жалами. Эберхард Мок сбрасывает с головы бедуинский платок. Сандалиями он давит скорпионов. Но два, не замеченных Моком, пляшут на животе Анвальдта.

Он заорал во сне и хлопнул себя по животу. В закрытом окне на небе висела красная луна. Пошатываясь, Анвальдт подошел к окну и настежь распахнул его. Он стащил постель на ковер, улегся на нее, и скоро она промокла от пота.

Бреславльская ночь была безжалостна.

V

Утро принесло малость прохлады. Анвальдт зашел в кухню и внимательно оглядел ее: никаких тараканов. Ну да, днем они прячутся в щелях, темных углах, под половицами. Он выпил бутылку теплого лимонада. Потом стремительно проделал серию упражнений, не обращая внимания на струйки пота, ползущие по телу. Несколькими движениями бритвы соскреб жесткую щетину, вылил на себя кувшин холодной воды, надел чистое белье и рубашку, уселся в старое продавленное кресло и атаковал слизистую оболочку желудка никотином.

Под дверью лежали два письма. Предостережения Мока Анвальдт прочитал чуть ли не растроганно и сжег письмо в пепельнице. Обрадовала его и весть от Мааса: ученый демонстративно сухо сообщал, что перевел выкрики Фридлендера и ожидает Анвальдта в десять у себя на Тауенцинштрассе, 23. Анвальдт с минуту изучал план Бреслау и наконец нашел эту улицу. Идя по натоптанной дорожке, письмо Мааса он тоже сжег. Он ощущал огромный прилив энергии и ни о чем не забыл: уходя, взял со стола тарелку с размазанным шпинатом, выбросил его в клозете на площадке между этажами, а посуду отнес в ресторан, где съел легкий завтрак. Выйдя из ресторана, он сел за руль блестящего черного «адлера», который утром поставил возле дома шофер Мока. Когда автомобиль выехал из тени, в него мгновенно ворвалась волна зноя. Небо было белое, солнце с трудом пробивалось сквозь висящую над Бреслау мутную пелену. Чтобы не блуждать, Анвальдт решил ехать точно по плану: сперва по Грюбшенерштрассе, потом на Зонненплац свернул на маленькую Телеграфштрассе, миновал Центральный телеграф, эллинистическое здание Музея изящных искусств и остановился на Агнесштрассе в тени синагоги.

В доме по Тауенцинштрассе находился Альгемайне Дойче Кредит-анштальт-банк. В жилую часть дома вход был со двора. Дворник почтительно пропустил гостя нового жильца доктора Мааса. Раздражение, вызванное жарой, у Анвальдта возросло стократно, когда он оказался в снятой бароном для Мааса комфортабельной квартире с ванной. Он привык к трудным бытовым условиям и тем не менее не мог побороть возмущения, сравнивая эту прекрасную квартиру со своей норой, где было полно тараканов и даже клозет был общий и находился на площадке между этажами.

Маас даже не пытался делать вид, будто рад гостю. Он усадил Анвальдта за письменный стол и бросил перед ним несколько листков, исписанных ровным, разборчивым почерком. Сам же расхаживал по кабинету и так жадно затягивался сигаретой, словно не курил несколько месяцев. Анвальдт обвел взглядом стол и стоящие на нем предметы роскошного письменного прибора (подкладка зеленой кожи под бумагу, резная песочница, пузатая чернильница, бронзовое пресс-папье в виде женской ножки), с трудом подавляя в себе горечь и зависть. Маас возбужденно ходил взад-вперед по кабинету, гортань Анвальдта пересохла от жажды, а между окнами исступленно билась оса. Полицейский глянул на надутые щеки Мааса, сложил листки и спрятал их в бумажник.

— Позвольте откланяться, доктор Маас. Я изучу все это у себя в кабинете. — Анвальдт сделал ударение на словах «у себя».

Он двинулся к двери. Однако Маас, размахивая руками, ринулся ему наперерез: