Кто я для себя - Михайло Пантич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тут же их засёк, наметанным глазом маньяка: молодые судачки. Пять штук, все одного улова.
— Добрый день, — ответил я на приветствие, уже мысленно у воды. — Простите, а вы…
— Николич. Я это принес для главного редактора. Угощаю.
— Знаю, — перебил я его. — За рассказ «Сторож маленького озера», который мы опубликовали в прошлом номере. Я его прочитал…
— И что скажете? — теперь уже он меня перебил, сразу придя в хорошее настроение и не скрывая своего любопытства.
— Неплохой рассказ, только…
— Только что?
— Так, как ловят рыбу ваши персонажи, ловили сто лет назад. Антиквариат какой-то: удочки из бамбука, гусиные перья, — все это давно в прошлом. В детстве я и сам ловил рыбу в том затоне, кое-что помню.
— Может быть, может быть, — ответил он, слегка обидевшись. — Вы наверняка один из тех, кто презирает реализм, и о таких, как я, говорит, что мы пишем, как мафусаилы. Да знаете ли вы, юноша…
— Писарев, Михайло Писарев.
— Господин Писарев. Погодите, припоминаю это имя, видел в журналах. Вы тоже пишете какие-то рассказы, не очень понимаю, о чем, — он вернул мне удар и сразу продолжил, — но я знаю одного Петрония Писарева, доктора из Сланкамена, он жил в Новом Белграде, гроза всех карпов.
— Это мой дядя, он учил меня ловить рыбу.
— И где он сейчас? От него уже давно ни слуху, ни духу. Хороший человек, настоящий энтузиаст. Дела делами, а карпы на первом месте.
— Отсутствует по уважительной причине. Его уже нет в живых.
— Господи, не могу поверить. Как, скажите, пожалуйста?
— Хорошая смерть. Очень хорошая. Если можно так сказать о смерти. В лодке. Это было года четыре, нет, уже пять лет назад. Он отправился на рыбалку, и уже на воде у него случился инфаркт. Говорят, умер в считанные секунды. Лодку течением отнесло на несколько километров вниз по реке и прибило к берегу. Нашли его только на следующей день, лежащего на дне лодки. Проходившие мимо рыбаки думали, что это просто кто-то напился и уснул.
— Господи помилуй… Как-то я это пропустил, хоть я газеты читаю постоянно, обычно с конца-спорт и некрологи. А мы когда-то с вашим дядей дружили, в нас были влюблены две сестры.
— Об этом мне ничего неизвестно, — сказал я. — Дядя не рассказывал ни о каких сестрах. Я ходил с ним на рыбалку, чтобы молча рыбачить. Ну, насколько можно так сказать о рыбалке с Глигорием, который языком молол, не переставая.
— Как вы сказали?
— Глигорий. Глигорий Бабура.
— Дьякон?
— Он самый. Так его называли старшие. Я его звал дядя Глигорий.
— Я с ним рыбачил с самых ранних лет. Какой был выдумщик! Из тех добродушных, незлобивых, которые сами верят в свои выдумки. За ним сам Мюнхгаузен мог бы записывать.
— Точно. Он мне рассказывал, будто, когда карп стареет и становится горбатым, у него вырастают крылья, и он летит. И теперь, когда я у воды, мне все это мерещится, все жду, что карп-хитрец вспорхнет в воздух — но нет.
— Его я тоже сто лет не видел, Дьякона. Как и огромного карпа: соревноваться с ним в выдумках я не буду. Я перешел на судака, ловлю время от времени, когда вода поднимается, там у себя, в Крчедине. Вчера повезло с уловом, — не без гордости кивнул он в сторону мешка рыбы, лежавшего на заваленном рукописями столе.
— И дядю Глигория вы тоже уже не увидите, всё по той же причине. История различается лишь в деталях, исход такой же. Умер в прошлом году. Тоже хорошая смерть. Уснул на веранде после обеда.
— Он жил один?
— Давно. Летом в Калакаче, зимой в Старом Сланкамене. Они с моим дядей были неразлучны. Подружились в армии в Дебре, служили на границе, рассказывали, как ловили форелей на Радике, да так потом и рыбачили вместе, все последующие годы. И меня приняли в компанию, чтобы я обучился ремеслу. Сначала я им ловил живца, смешивал приманку, привязывал леску на удочки, чтобы им самим не надевать очков, а потом набрался опыта и стал равноправным членом компании. А теперь мне не с кем выехать из Белграда на рыбалку. Рыбачу на Устье и по набережным, между дебаркадерами, где и начинал мальчишкой, тогда еще не было всех этих новомодных штучек. Теперь мне немного неловко: вдруг кто-то знакомый увидит, как я выжидаю с удочкой, будет смеяться. Серьезный человек, а рыбачит, где попало.
— Верно, дело говорите, поэтому и я перебрался в дикие уголки. В смысле, когда-то, они, и правда, были дикие, а теперь дача на даче, но это все же лучше, чем у Бранкова моста, где сотни желающих поудить рыбу борются за кусочек берега. Но…
— Скажите…
— Может, перейдем на «ты»? Я вижу, ты в этом деле разбираешься, а все рыбаки на «ты».
— Договорились.
Так всё и началось. И сразу продолжилось.
— Ну, когда поедем?
— Как вам удобно. То есть, тебе.
— Завтра?
— Самое позднее — послезавтра.
Сколько с тех пор было бесед о ловле рыбы! И прекрасных дней, проведенных на реке, с уловом, а чаще без него. Настоящим рыбакам не так важна рыба, как сам ритуал: облака, утро, сумерки, ветер и дождь, стена леса за плечами и широкая река, по которой плывут теплоходы, баржи, буксиры, плоскодонки и просто лодки. И всякий сброд. Я имею в виду не людей, а все те мелкие веточки, листья и всякий сор, который крутится в воде, его-то рыбаки и называют «сброд». Как вода поднимется — «полные сети сброда». А потом так стали говорить и о плохих людях, а первое значение стерлось и забылось, помнят его лишь старые рыбаки. На одном из упомянутых судов, а именно на неприглядной, но просторной быстроходной лодке, мы открыли дискуссионный клуб под открытым небом, и так годами, потихоньку старея. Как перестает клевать, начинаются рассказы.
Взять, например, про Глигория, по прозвищу Дьякон, который, как и мой дядя, давно покинул этот мир. Не то что бы он врал, мы сами подстрекали его к выдумкам, чтобы он сдабривал их подробностями, по некой особой формуле постоянного добавления деталей, придумывания, преувеличения. Например, поймает мой дядя судака, под килограмм или чуть меньше. И привязывая лодку, мы тут же сообщали любопытствующим с другого берега, что нам попалось сегодня, тот судак уже весил полтора килограмма. Мало того, за ночь он вырастал и на следующий день весил
