Святотатство - Джон Робертс

— Гай Юлий, — вопросил консул Мессала Нигер, — можешь ли ты, не переступая границ дозволенного, ответить на следующий вопрос? Как ты полагаешь, среди женщин, собравшихся минувшей ночью в твоем доме для совершения ритуала, есть те, кому известны цели, преследуемые Клодием?

Собравшиеся, затаив дыхание, ждали, что скажет Цезарь.

— Моя мать, благородная Аурелия, сообщила мне, что в большинстве своем женщины уверены — Клодий обманом проник в мой дом, дабы встретиться с моей супругой Помпеей, с которой он состоит в любовной связи.

Произнося эту тираду, Цезарь стоял так прямо и гордо, что казалось, будто на ногах у него актерские котурны.

— Я уже принял решение незамедлительно расторгнуть свой брак с Помпеей.

Услышав это, Целер поднялся со своего места:

— Не спеши, Гай Юлий. Скорее всего, никакой связи между твоей супругой и Клодием не существует, и им двигало всего лишь любопытство. В течение нескольких дней этот болван только и говорил, что о таинственном ритуале.

Тут Цезарь произнес слова, вошедшие в историю. Оглядевшись вокруг с видом горного орла, восседающего на вершине, он провозгласил:

— Возможно, она невиновна, но это ничего не меняет. Жена Цезаря должна быть выше подозрений.

В курии стало так тихо, что, пролети муха, все бы это услышали. Если бы перед сенаторами предстал сейчас Юпитер собственной персоной, и то не произвело бы на них более сильного впечатления.

Одним из проклятий всей моей жизни является смех, резкий, пронзительный и громкий. Признаюсь, мне не раз доводилось слышать, как мой смех сравнивают с воплями дикого осла. К великому моему сожалению, порой сдержать этот злополучный смех бывает невозможно. Я прилагал отчаянные усилия, едва не перегибаясь пополам, но упорный смех вырвался-таки на свободу. Поначалу я лишь приглушенно фыркал, раздувая крылья своего аристократического носа. Но звук неумолимо нарастал и несколько мгновений спустя уже напоминал ржание целого табуна лошадей, требующих овса.

И тут сенат словно прорвало. Угрюмые государственные мужи, давно забывшие, что такое смех, сотрясались от хохота так, что их толстые шеи побагровели. Слезы текли по морщинистым щекам старых понтификов. Сенаторы буквально катались по лавкам со смеху. Знай они, что на смех, как на проявление чувств, свойственное лишь плебеям, наложено вето, они вряд ли смогли остановиться. Клянусь, даже Катон позволил себе улыбнуться.

Сейчас Гай Юлий Цезарь признан чуть ли не богом, и многие полагают, что он с юности внушал людям благоговение. Однако это весьма далеко от истины. В те времена, о которых я рассказываю, Цезарю исполнилось сорок лет, и он был самым что ни на есть заурядным политиком и полководцем. Почетом он был окружен только в народных собраниях, так как вечно заискивал перед чернью. В сенате его считали пустым местом. Должность верховного понтифика он получил путем взяток и подкупов. Если в то время Цезарь и был чем-нибудь знаменит, то лишь своей неуемной расточительностью и распутством. Слава его основывалась на двух столпах. Во-первых, он не знал себе равных по количеству долгов. Во-вторых, Никомед, царь Вифании, искусил его в мужеложестве.

Неудивительно, что столь напыщенная фраза, произнесенная человеком с сомнительной репутацией, повергла сенат в смеховые конвульсии. Посреди безудержного разгула веселья Цезарь стоял неподвижно, словно собственное каменное изваяние. На лице его застыло непроницаемое выражение. Позднее я провел немало ночей без сна, думая о том, помнит ли он, что именно я в тот день засмеялся первым.

Сенат разошелся, так и не приняв решения. В короткое время слухи о злополучном изречении Цезаря облетели весь город. Несколько месяцев подряд крылатая его фраза звучала чуть ли не во всех представляемых в городе комедиях, а любители выводить каракули на стенах постоянно украшали ею городские дома. Всякий раз, когда дружеский разговор иссякал или гости на пиру начинали зевать со скуки, какой-нибудь шутник непременно становился в гордую позу, провозглашал «Но жена Цезаря должна быть выше подозрений», и все начинали завывать от смеха, точно гиены.

Я спустился по ступенькам курии, смахивая выступившие от смеха слезы полой тоги. Кто бы мог подумать, что сегодняшнее заседание сената окажется таким забавным. Гермес вприпрыжку подбежал ко мне, и конечно, я должен был рассказать ему о случившемся. Толпа вокруг обменивалась слухами так громко, что можно было оглохнуть. Вслед за Клодием Цезарь стал настоящим героем дня.

Я отправился в бани, где люди, не бывшие в тот день на Форуме, окружили меня плотной стеной, требуя рассказать о случившемся. Я в подробностях поведал все, чему был очевидцем, с особым удовольствием остановившись на том, как сенат требовал немедленного ареста Публия Клодия и суда над ним. Все складывалось для меня на редкость удачно. Порой я сам не верил, что заклятый мой враг погубил себя без моего участия.

— Надеюсь, суд состоится, — изрек один из сенаторов. — Любопытно будет послушать показания свидетельниц. Меня давно интересует, чем моя жена и прочие женщины занимаются во время этого ритуала.

Многие высокопоставленные мужья разделяли его любопытство. Люди, занимающие более скромное положение, опасались вызвать гнев богов.

— Тут не обошлось без этой скверной бабы, Клодии, — заметил богатый ростовщик. — Наверняка она была пособницей своего ненаглядного братца. Всем известно, она способна на любую мерзость.

Я всецело разделял его уверенность.

Из бань я направился в школу гладиаторов, где мне вновь пришлось повторить свой рассказ, на этот раз для Асклепиода. Цезаря он почти не знал, потому не мог в полной мере оценить комизм ситуации. Подобно всем грекам, он испытывал благоговение перед всякого рода таинственными культами, и поступок Клодия привел его в ужас.

— Ваши римские боги слишком уж снисходительны, раз оставляют безнаказанными подобные кощунства, — заявил он, и добавил не без гордости: — Наши греческие боги мигом наслали бы на него гарпий.

Представив себе, как эти крылатые, покрытые змеиной кожей создания с кроваво-красными глазами преследуют Клодия, который тщетно пытается спастись от их острых смертоносных когтей, я невольно улыбнулся.

— Да, жаль, что в подчинении у наших богов нет гарпий, — кивнул я. — В отличие от нас, вы, греки, наделяете своих богов различными качествами характера, даете им слуг и фаворитов. А мы, римляне, даже и не представляем, как выглядят некоторые наши боги.

— Это говорит о том, насколько бедна и убога ваша религия, — заметил Асклепиод. — Должность жреца у вас ничем не отличается от прочих государственных должностей, своих жрецов вы выбираете и назначаете. А уж то, что вы назначаете авгуров и выдаете им книги, при помощи которых они должны толковать приметы и предзнаменования, кажется мне полной нелепицей. Никому из вас и в голову не приходит, что даром предвидеть будущее наделяют человека боги!

— Это происходит потому, что мы — разумный народ, наделенный чувством собственного достоинства, — заступился я за римлян. — Нам представляется диким решать государственные вопросы, исходя из горячечного бреда каких-то вдохновенных безумцев. Порой, в тяжелые времена, мы обращаемся за помощью к сивиллам, но я не припомню, чтобы из их пророчеств вышел хоть какой-то толк.

— Просто вы, римляне, не способны вступить в общение с богами, — надменно отрезал Асклепиод.

— Что-то я не слыхал, чтобы вам, грекам, такое общение пошло сильно на пользу, — не сдавался я. — Может, вашим пророкам и открыто будущее, но вы неверно толкуете их предсказания, и зачастую это приводит к неисчислимым бедствиям!

Асклепиод попытался взглянуть на меня сверху вниз, что оказалось не так-то легко, учитывая, что он был ниже меня ростом.

— По злой иронии именно судьбы тех, кто не сумел должным образом истолковать предсказание, становятся легендами. Но всякий, кто приходит к оракулу, исполнившись божественного трепета, может полагаться на его слова.

— Хорошо, я готов тебе поверить на слово, что греческие гадальщики лучше римских, — прекратил я затянувшийся спор.

— Да, нам пора перейти к менее возвышенным вопросам, — кивнул Асклепиод. — Боюсь, тебе придется отплатить мне стоимость свиньи. Точнее, маленького поросенка, предназначавшегося на обед гладиаторам.

Сердце мое томительно сжалось:

— Значит, печенье и в самом деле было отравлено?

— Совершенно здоровый поросенок, которому я скормил твое печенье, околел через час. Если не предполагать, что его поразил гнев богов, значит, причина — яд.

— Ты говоришь, поросенок умирал целый час? Так долго? Судя по всему, это очень слабый яд.

— Не обязательно. Все эти слухи о ядах, которые действуют мгновенно, не имеют ничего общего с реальностью. Я никогда еще не сталкивался с ядом, который убивал бы взрослого мужчину меньше чем за час. А в большинстве своем они действуют гораздо дольше, вызывая нестерпимую боль и конвульсии. Вынужден сказать тебе, друг мой, что кто-то желает твоей смерти.