Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков

– Замахиваться на всю систему мы не можем, – говорил Леднев, – плохая система, но все же система, сразу ее не опрокинешь. Начнем с вашего участка, закрепимся, докажем, что наше дело правое, а потом пойдем дальше. Эксперименты экспериментами, план планом. Отпустим вожжи – такая самодеятельность пойдет, все растеряем. Сработаете удачно навигацию – с будущего года продвинем ваше дело на весь порт, а может быть, и на другие порты. А торопиться – только делу повредим.

В Катином представлении это было не совсем так: отдельный участок не может работать изолированно. Или он должен подчиняться общему ритму, или навязать свой ритм другим. Но Катя не стала спорить. Благожелательность Леднева очевидна. Ей идут навстречу, она должна быть благодарна за это.

– Мне, по-видимому, придется проводить эту навигацию, – сказал Леднев, намекая на свое новое положение в пароходстве, – а вам придется руководить самым большим участком и к тому же вводить новую систему. Так что начинаем с вами новую жизнь. Провалимся – так оба. – Он с доброй улыбкой посмотрел на Катю. – Помню, как вы защищали диплом. Теперь вы его реализуете.

– Я два года ждала этого, – сказала Катя.

Леднев бросил на Катю быстрый, мимолетный взгляд.

– Приходится ждать, приходится ждать. Ничего сразу не делается… Все приходит в свое время.

То многозначительное и иносказательное, что почувствовала Катя в его словах, смутило ее. Наступила неожиданная минута молчания.

Потом Леднев поднялся, собрал бумаги, протянул Кате.

– Желаю успеха.

И, выйдя из-за стола, вежливо и официально пожал ей руку.

Месяц после этого Катя не видела Леднева – он был в разъездах, в портах Нижней Волги, где река вскрывается раньше, а потому и раньше начинается навигация.

Но чем дальше шло время, чем больше думала она об этом разговоре, тем яснее осознавала его значение. Они не только люди, на которых сразу легла большая ответственность, они единомышленники. Впервые за много лет Катино одиночество было нарушено сознанием, что рядом есть человек, с которым они вместе делают общее дело. Представление о Ледневе, сложившееся у нее на протяжении этих лет, подкрепленное смутными воспоминаниями юности, усилилось теперь общностью их интересов, доверием, возникшим у них при последней встрече. О большем она старалась не думать.

Катя уходила на участок с рассветом, возвращалась домой ночью. День открытия навигации должен решить судьбу ее дела. Этот день связывался в ее мыслях с Ледневым. Ей хотелось, чтобы Леднев убедился в том, что он не ошибся, поддержав ее. Чтобы за свое участие и свою поддержку он был вознагражден их общим успехом.

Глава тринадцатая

И вот наступил день, когда Катя, одетая в черное форменное пальто, стояла на причале и вглядывалась в ту сторону реки, откуда должна появиться «Керчь», открывающая навигацию. Вслед за «Керчью» подойдут «Минусинск» и «Эстония». Эти три теплохода должны быть погружены за двое суток – все для этого подготовлено: грузы на месте, механизмы исправны, бригады грузчиков укомплектованы, организация работ продумана.

Работники пароходства и порта в таких же, как и Катя, черных шинелях, раздуваемых ветром, празднично одетые грузчики и грузчицы, крановщики и механизаторы, кладовщики, шоферы и береговые матросы, незнакомые люди в штатском – представители городских организаций – оживленными группами заполнили участок.

Погрузкой сегодня распоряжалась бригадир грузчиков Мария Спиридоновна Ермакова, мать Николая, бодрая женщина с морщинистым крестьянским лицом, в сапогах и черном форменном пальто, сидевшем на ней неуклюже, как сидит на пожилой женщине стандартная мужская форма.

Эту потомственную нижегородскую грузчицу знала вся Волга. Отдавая простуженным голосом короткие распоряжения, она отвечала на приветствия многочисленных знакомых легким кивком головы, не пускаясь ни в разговоры, ни в расспросы, как будто видела этих людей вчера. Она была опытным работником, но в ее опыте было много самоуверенности самоучки, для которого собственные знания тем значительнее, чем труднее они ему достались. Эта самоуверенность была причиной трений, часто возникавших между ней и Катей, а сегодня давала Кате основание для беспокойства: Мария Спиридоновна предпочитала действовать по собственному разумению. В остальных работниках участка Катя была уверена: специалисты, мастера своего дела, хорошо усвоившие задачу.

Из шести кранов, выстроившихся вдоль участка, ближайшим к Кате был кран Ермакова. Николай, сильный, уже загорелый, то поднимался в башню, то спускался к порталу, в последний раз проверяя готовность крана. Из-за широких, могучих плеч, утолщенных телогрейкой, и чуть косолапой, осторожной, на всю ступню, походки – походки волжского грузчика – он казался ниже своего действительного роста.

Его сменщики, Соня и молодая крановщица Дуся Ошуркова, стояли внизу. У Сони большой серый пуховый платок сполз на плечи. Потряхивая своей хорошенькой белокурой головкой и посмеиваясь, она что-то говорила Дусе.

Дуся, прислонясь к опоре крана, неотступно смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться «Керчь». Дуся ждала Сутырина – он плавал на «Керчи» вторым штурманом.

Эта девушка в низко опущенной на лоб, почти до бровей, черной косыночке чем-то походила на Ермакова. Такие же полные губы, широкие скулы, узко поставленные глаза. Но глаза у Дуси были большие, серые, а брови, ресницы и волосы черные. Лицо поэтому было вызывающе красиво, а опущенная на глаза до бровей черная косынка придавала этой красоте тот затаенно-порочный вид, который вызывал у Кати отвращение.

– Вот придет Клара да покажет тебе, разлучнице, – говорила Соня, посмеиваясь, встряхивая головой и с лукаво-двусмысленной улыбкой поглядывая на Дусю.

– Я ей самой покажу, – злобно произнесла Дуся. В ее устремленных на реку глазах вспыхнула ненависть. – Я ей покажу, кто разлучница.

– Законная-то она, – сказала Соня хотя и шутливо, но с оттенком ревнивого превосходства, как говорят об этом законные жены. – А потом – ребенок.

Дуся передернула плечами.

– Что ж ребенок?! Ребенок, он и есть ребенок… А раз ребенка имеешь, так веди себя аккуратно, не позорь человека. Ей не он, а деньги его нужны. Да хоть бы все забрала, лишь бы спокой дала.

Катя видела неприязненные взгляды, которые бросал Николай на жену и на Дусю – видно, этот разговор ему так же неприятен, как и Кате.

Показалась «Керчь» – маленькая точка на просторе широко разлившейся Волги. Таял в голубой дымке дальний берег, еще затопленный водой. Точно островки, виднелись на ней рощицы и перелески, белые домики, окруженные купами деревьев.

Войдя в фарватер реки, «Керчь» развернулась и, прибавляя ход, пошла к порту.

Окруженный работниками пароходства, Леднев молча стоял на причале. Если бы Катя не знала действительного отношения Леднева ко всему, что здесь происходит, то именно в нем, в его строгой, важной отчужденности, она могла бы увидеть то плохо скрываемое недоверие, которое она чувствовала у многих собравшихся здесь людей. Но Катя уже привыкла к официальному поведению Леднева, сейчас оно служило для нее лишь свидетельством его выдержки – Леднев волнуется, быть может, не меньше, чем она.

Теплоход приближался, разрезая носом воду, и две тонкие длинные волны уходили от него наискосок, образуя на воде острый, вспененный на вершине угол.

Поравнявшись с участком, «Керчь» дала длинный гудок и развернулась, чтобы подойти к причалу против течения. Вода за кормой бурлила белой пеной, и на месте поворота еще долго волновалась светлая закругленная полоса.

Медленно, боком «Керчь» привалила к стенке порта. Толпа людей прихлынула к парапету.

Теплоход остановился. Спустили трап.

Воронин сошел на берег, подошел к Ледневу и, приложив руку к фуражке, доложил, что грузовой теплоход «Керчь» после зимнего отстоя вступил в навигацию и отправляется в первый рейс на Сталинград. Он говорил ровным, глухим голосом, медленно подбирая слова и держа руку слишком далеко от фуражки, так что казалось, будто он поднял ее в неопределенном и неофициальном приветствии.

Леднев стоял спокойно, свободным движением приложив руку к козырьку. На его лице, в больших, навыкате, голубых глазах было выражение, какое бывает у людей, привыкших участвовать в торжественных церемониях и своим видом подчеркивающих их важность. Они стояли друг против друга в центре смотревшей на них, сразу стихшей толпы, оба высокие, в черных шинелях, Воронин старый, худой и сутулый, Леднев средних лет, представительный, видный, осанистый.

Леднев подал знак к подъему флага. Над зданием управления порта начал медленно подниматься вымпел открытия навигации. Оркестр заиграл Гимн Советского Союза. Все стояли молча. Свежий весенний ветер гнал по реке белые барашки. Солнце то пряталось за облака, то снова выходило, медные трубы оркестра то темнели, то снова светлели.