Подземелья Редборна - Тим Доннел

Они вышли на площадь и остановились возле большого ясеня, крона которого, взметнувшись высоко над белой стеной священного сада, давала густую прохладную тень. Отсюда была хорошо видна вся площадь и медленно продвигавшаяся по ней процессия жрецов, торжественно огибавшая жертвенник. Совсем недалеко от них, окруженная придворными в пышных нарядах и неподвижно замершими воинами, стояла герцогская колесница.

Белые кони, блеск золота и сияние драгоценных камней на одеждах герцога и герцогини, голубые султаны перьев и голубая туника возницы — все это приковывало к себе внимание не меньшее, чем вереница служителей Митры во главе с Верховным Жрецом и доверху наполненные повозки с дарами. Герцог и герцогиня стояли неподвижно, возвышаясь над толпой как прекрасные изваяния. Народ на площади притих, ожидая главного момента праздника. В наступившей тишине было слышно, как поскрипывают колеса повозок, медленно въезжавших в распахнувшиеся ворота храмового сада. Жрецы успели снять маски и остались лишь с золотыми обручами на головах. Они так же неподвижно встали по другую сторону жертвенника, не сводя глаз с Верховного Жреца.

Вдруг как бы издалека зарокотали барабаны, флейты ответили им легким писком испуганных птиц — музыка становилась все громче и неожиданно смолкла. Опять стало тихо, и хлопанье крыльев стайки диких голубей, пролетевших над площадью в сторону герцогского дворца, показалось всем оглушительно громким.

Верховный Жрец шагнул вперед и, поднявшись на возвышение около жертвенника, резко поднял руки:

— Хвала всесильному Митре! Он посылает доброе знамение для герцогства! Стая голубей, летящих с полей в город — знак процветания и победы Света над Тьмой! Да свершится воля Митры!

С этими словами он повернулся ко входу в храм. Высокие ворота открылись, и юноши, почти еще мальчики, в белых с золотом одеждах, вынесли чаши с жертвенным вином и маслом, корзины с плодами и клетки с птицами.

Они окружили жертвенник плотным кольцом и замерли с протянутыми к чаше руками. Верховный Жрец сошел вниз, и юноши по одному стали подниматься на возвышение, складывая дары в чашу. Вскоре она была наполнена до краев, и возле нее остались стоять лишь юноши, державшие клетки с птицами.

В это время к колеснице подбежали служки и помогли герцогу и герцогине сойти на землю. Медленно двинувшись вокруг жертвенника, властители подходили к клеткам и открывали дверцы. Птицы, пометавшись немного, одна за другой находили путь к свободе и вылетали на волю. Покружив над замершей площадью, они уносились туда же, где только что скрылась стайка голубей, — к стенам дворца.

— Это знамение Митры! Грядут великие события! — послышался за спиной Конана взволнованный шепот. — Неужто Податель Жизни избавит нас от этого выродка? Хоть бы он шею свернул завтра на ристалище!

— И хорошо бы снова наш славный герцог стал таким, как прежде! — ответил ему другой голос. Конану хотелось обернуться, чтобы взглянуть на говоривших, но тут Бёрри подтолкнул его в бок.

В руках у Верховного Жреца уже был зажженный факел, и служитель Митры, стоя на возвышении, под звуки рокочущего песнопения медленно подносил его к яркой груде плодов, украшенных цветами. Пламя вспыхнуло высоко и ярко, над чашей взметнулся столб огня, лепестки цветов сразу обуглились и почернели.

— Жертва принята! Радуйтесь, жители Бергхейма! Радуйтесь, горожане! Следующий год сулит изобилие и покой! Заключайте браки, они будут счастливыми, а дети родятся здоровыми! Восславим же Митру, Светлого Бога, и воздадим хвалу Ему!

И снова над площадью поплыли стройные звуки песнопения, продолжавшегося, пока последняя искра священного пламени не погасла в чаше. Служки в белом так и стояли вокруг нее, охраняя жертвенник от толпы, — ведь зола, оставшаяся на дне, обладала чудесными свойствами исцелять любые болезни, и жрецы тщательно собирали ее после праздника в драгоценный сосуд, чтобы лечить страждущих.

Шум, гам, радостные выкрики, оглушительный перезвон разноголосых гонгов, укрепленных на резной раме у входа в храм, цветы, летящие со всех сторон под ноги жрецов, в последний раз обходящих площадь перед тем, как удалиться, — все это пьянило и будоражило кровь не хуже вина. Конан любил такие праздники, подобные этому, когда кругом веселятся толпы народа, отовсюду несутся шутки и смех, а заботы и тревоги, кажется, рассеиваются, словно утренний туман под лучами жаркого солнца. Киммериец невольно усмехнулся, подумав, как неплохо он мог бы поживиться в такой беспечной нарядной толпе лет десять тому назад. Правда, и сейчас мог бы, но… Но теперь, когда жизнь провела его по стольким дорогам, приподняла столько тайных завес и открыла кое-какие свои секреты — теперь мелкое воровство представлялось ему недостойной детской забавой. А вот драгоценные уборы, как у этих разряженных правителей, что сейчас приближаются к ним на ослепительной колеснице, он бы еще попытался раздобыть…

Так вот он какой, герцог Оргельд, — когда-то отчаянный, но умный мальчишка, теперь попавший в лапы злодея Ферндина! Конан смотрел на герцога с внезапно возникшей симпатией: этот правитель, его ровесник, с немного усталым лицом, на котором силился сохранить приветливую улыбку, был в точности таким, каким представлялся по рассказам Лиса и Бёрри. А рядом… Конан невольно повел плечами, проталкиваясь вперед и не замечая удивленных взглядов Бёрри и Кларса. Лишь подойдя вплотную к стражникам, замершим вокруг площади, он остановился, не сводя глаз с женщины, неподвижно стоявшей в колеснице, опираясь на руку герцога.

Словно почувствовав восхищенный взгляд северянина, герцогиня едва уловимым движением повернула голову, и словно жаркая молния пронзила все ее тело. Кровь, закипев, забилась горячими толчками в кончиках пальцев и окрасила румянцем бледные щеки. Колесница уже давно миновала высокий ясень и стоявших под ним людей, а Лавиния все еще видела перед собой эти зовущие голубые глаза, смуглое властное лицо, непокорные черные волосы и могучие плечи.

Судя по виду, это был простолюдин, и не стоило бы обращать на него внимания, но неожиданно возникшее в сердце герцогини смешанное чувство радости и тревоги не покидало ее весь день.

— Кром! До чего же хороша ваша герцогиня! — сказал Конан, пробравшись обратно через толпу к Рыжему Бёрри, когда колесница скрылась из виду и народ хлынул на площадь. — Правда, эта сверкающая скорлупа, в которую она забралась, не дала мне ее как следует рассмотреть, но какие глаза! Какие губы! Счастливчик этот герцог!

— Ого, я вижу, что и ты не уцелел! Многие знатные рыцари носят в сердце такую же занозу, и для кое-кого из этих несчастных я даже сочинял славословия в честь обожаемой богини! Вот послушай: