Карл Маркс. История жизни - Франц Меринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам Маркс уже 25 марта — день, когда в Кёльне получено было известие о закрытии «Рейнской газеты», — пишет Руге: «Меня это не удивило. Вы знаете мое мнение о цензуре. Я считаю закрытие „Рейнской газеты“ вполне последовательным шагом, вижу в нем прогресс политического сознания, и это меня примиряет. Кроме того, атмосфера в газете была слишком душная для меня. Тяжело холопствовать даже ради свободы и бороться булавками вместо прикладов. Я устал от лицемерия, глупости, грубости властей, устал подлаживаться, гнуть спину и придумывать безопасные слова. Итак, правительство снова отпустило меня на свободу. В Германии мне больше нечего делать. Здесь изменяешь самому себе».
Людвиг Фейербах
В этом же письме Маркс извещал о получении сборника, в котором он поместил первую свою политическую статью. Сборник этот был в двух томах и носил заглавие «Анекдоты» (очерки по новейшей германской философии и публицистике), изданные в начале марта 1843 г. Литературным бюро в Цюрихе. Издательство это было основано Юлиусом Фребелем, как убежище для бежавших от немецкой цензуры.
В этом сборнике еще раз проходит перед читателями старая гвардия младогегельянцев, хотя уж и не стройными рядами. И среди них выступает смелый мыслитель, похоронивший всю философию Гегеля; он объявил «абсолютный разум» отжившим духом богословия и, следовательно, чистейшей верой в привидения и полагал, что все тайны философии разрешаются созерцанием человека и природы. «Предпосылки к реформе философии» Людвига Фейербаха, напечатанные в «Анекдотах», были откровением и для Маркса.
Фейербах имел, несомненно, огромное влияние на умственное развитие Маркса в молодости, и Энгельс впоследствии вел начало этого влияния от знаменитой книги Фейербаха «Сущность христианства», вышедшей в свет уже в 1841 г. Об «освободительном влиянии» этой книги, которое надо было пережить самому, чтобы составить себе представление о нем, Энгельс говорит в следующих словах: «Мы все были в восторге, и все стали на время последователями Фейербаха». Но в тех статьях, которые Маркс помещал в «Рейнской газете», еще не чувствуется влияние Фейербаха; Маркс «восторженно приветствует» новое миропонимание, несмотря на все критические оговорки, только в «Немецко-французских ежегодниках», которые стали выходить в феврале 1844 г. и уже в самом заглавии своем обнаруживали некоторую связь с ходом мыслей Фейербаха.
«Предпосылки», несомненно, уже содержатся в «Сущности христианства», и в этом смысле несущественно, если Энгельс и ошибся в своих воспоминаниях. Но не безразлична его ошибка тем, что она затуманивает духовную связь между Фейербахом и Марксом. Фейербах не переставал быть борцом оттого, что чувствовал себя хорошо лишь в одиночестве и на лоне природы. Подобно Галилею, он полагал, что город — тюрьма для натур, склонных к созерцанию; напротив того, жизнь в деревне, на свободе, развертывает книгу природы перед глазами всякого, кто умеет читать ее. Подобными словами Фейербах защищался всегда от нападок на его уединенную жизнь в Брукберге; он любил сельское уединение не в смысле старой миролюбивой поговорки: «Счастлив тот, кто живет в тиши», а потому, что в одиночестве и тишине черпал силы для борьбы; как мыслитель, он чувствовал потребность сосредоточиться, уйти от шумной житейской суеты, для того чтобы она не отвлекала его от созерцания природы, великого первоисточника жизни и тайн ее.
Живя в сельской тиши, Фейербах все же принимал участие в великой борьбе своего времени и стоял в первых рядах борцов. Его статьи в газете Руге были самые резкие. В «Сущности христианства» он доказывал, что не религия создает человека, а человек религию, что существа высшего порядка, созданные нашей фантазией, лишь призрачное отражение нашего собственного существа. Когда эта книга вышла в свет, Маркс выступил на арену политической борьбы, и она привела его на базар житейской суеты; такую борьбу нельзя было вести тем оружием, какое выковал Фейербах в своей книге о христианстве. Но в то время, когда гегелевская философия оказалась неспособной разрешить материальные вопросы, с которыми столкнулся Маркс в «Рейнской газете», вышли фейербаховские «Предпосылки к реформе философии»; они нанесли смертельный удар гегелевской философии, как последнему прибежищу, последней рациональной опоре богословия. Этим они произвели глубокое впечатление на Маркса, хотя он и оставил за собой право критического отношения.
В письме от 13 марта он пишет Руге: «Фейербаховские афоризмы мне только тем не нравятся, что он слишком много говорит о природе и слишком мало о политике. А между тем то единственный союз, при посредстве которого нынешняя философия может стать истиной. Но, вероятно, произойдет то же, что было в шестнадцатом веке, когда наряду с восторженными поклонниками природы были восторженные поклонники государства». И действительно, Фейербах в своих «Предпосылках» лишь мимоходом касается политики, причем скорее идет позади, чем впереди Гегеля. И тут его продолжателем становится Маркс, исследовавший гегелевскую философию права и государства так же основательно, как Фейербах исследовал его философию природы и религии.
И еще в одном месте письмо Маркса к Руге от 13 марта показывает, как сильно было в то время влияние Фейербаха на Маркса. Как только для него стало ясно, что он не может писать под гнетом прусской цензуры и дышать в прусском воздухе, он сразу же решил не уезжать из Германии без своей невесты. Уже 25 января Маркс запрашивает Руге, может ли он рассчитывать, что найдет работу в «Немецком вестнике», который Гервег в то время собирался издавать в Цюрихе; но издание не осуществилось, так как Гервега выслали из Цюриха. Руге предложил тогда другие планы совместной работы, в том числе общее редактирование преобразованного и переменившего название «Ежегодника», и звал Маркса приехать в Лейпциг по окончании его «редакционной пытки» для личных переговоров о «месте нашего возрождения».
В письме от 13 марта Маркс принимает предложение приехать, а «пока» высказывается о «нашем плане» следующим образом: «Когда Париж был взят, некоторые предлагали посадить на престол сына Наполеона, учредив регентство, другие — Бернадота, третьи, наконец, Луи Филиппа. Но Талейран ответил: или Людовик XVIII, или Наполеон. Это — принцип, а остальное все — интрига; так и для меня, кроме Страсбурга или, в крайнем случае, Швейцарии, почти все другое не принцип, а интрига. Книги больше чем в двадцать листов пишутся не для народа. Самое большое, на что еще можно было бы рискнуть, — это издание ежемесячного журнала. Если даже нам и разрешат снова издавать „Немецкие ежегодники“, они будут в лучшем случае слабым отголоском покойного журнала, а для наших дней этого недостаточно. Наоборот, „Немецко-французские ежегодники“ — это был
