Вселенская пьеса. Дилогия (СИ) - Евгения Федорова

Зло, вымученно, я сел на кровати, сбив в сторону одеяло, под которым было слишком жарко, прошел босиком к окну, открыл балконную дверь и вздохнул полной грудью пропитанный ночной прохладой и росой воздух. Неужели воздух чист? Неужели в двухстах метрах от дома поблескивает серебристой чешуей ряби маленький пруд, с которого ветер приносит едва уловимый запах рыбы и ряски? Неужели Москва осталось такой, какой я ее помнил? Москва маленьких спальных районов и высоченных тополей, Москва окраин и квасных ларьков. На самом деле, эти сердечные чувства принадлежат не городу, а самому человеку. Люди проносят с собой воспоминания по всей жизни, чтобы подкрепить колоннами чего-то привычного свою зыбкую позицию в мире. Вот и я помню свое детство, пятиэтажку, утонувшую среди берез и тополей, аллею, ведущую к магазину, тропинку, по которой можно пройти к помойке. Самое дорогое — дорожка через пустырь, который зарос деревьями, сиренью, крапивой и снытью. Там можно было вволю играть в прятки. Достаточно было захотеть, и я мог вспомнить самые незначительные детали. Теперь мне было почти двадцать, я столько всего увидел, познакомился с огромным количеством разных людей. Все это притупило мои воспоминания, заменило одни на другие.

Я додумывал детали, которых, наверное, никогда не было, но это было самое дорогое, чем я когда-либо владел. Мое детство, отец с мамой, улыбающиеся мне ранним, ясным утром, когда мы не думали о беде, не думали о том, что может случиться, и просто жили. Тогда самой заветной моей мечтой было выпрыгнуть из окошка первого этажа дома, где мы жили, на зеленый ковер сныти. Но ведь родители запрещали!

Я взял сигареты и вышел на балкон, закурил, вслушиваясь в ночь, стараясь не обращать на усталость и изнурительную головную боль внимания. Пьяный перестал петь; тихо ворча и шурша шинами по асфальту, проехала под окнами то ли синяя, то ли черная иномарка. Она казалась маленькой с высоты восьмого этажа, не игрушечной — это иллюзия — просто маленькой, вовсе не такой дорогой, каковой являлась на самом деле. Просто незначимой. Как и большинство наших поступков.

Внезапно за моей спиной тихо открылась дверь, и я без труда узнал в полумраке Юлю. Сразу стало ясно, что она не раздевалась, не ложилась, дожидаясь, пока заснет мать.

Я торопливо подтянул трусы и приветливо махнул ей рукой.

— Не спишь? — тихо спросила девушка, стараясь смотреть мне в лицо. — Разница во времени?

— Да там всего три часа, — я покачал головой, — скорее просто так устал, что уже заснуть не могу.

— Ты не против… — Юля замялась, потом договорила, — мне тоже не спится, поговорим?

— Конечно, — я послал окурок прочь с балкона, вернулся в комнату, пройдя мимо сестры, надел джинсы, повернувшись к ней спиной.

— Угостишь меня сигаретой? — робко спросила Юлька, когда я закончил с брюками. В первое мгновение мне захотелось спросить, знает ли мама, но я заставил себя промолчать. Кто бы мне такой вопрос в семнадцать лет задал, я бы его уважать перестал.

— Каково это, жить одному в чужом городе? — спросила Юля через некоторое время. Ей явно не хотелось молчать.

— Честно?

Она кивнула.

— Очень одиноко. Можно в совершенстве знать язык и не чувствовать себя неуютно. Можно научиться думать на неродном языке, но ведь там все совершенно другое! Привычки, манеры поведения. Ты как бы становишься единственным другим в целом неправильном мире.

— Так уж плохо? — удивилась она. — Зачем же тогда?

— Потому что это полезно для будущего. К тому же, интересно. Помогает развеяться, отвлечься, сосредоточиться на чем-то другом.

— А я бы хотела уехать из дома, — засмеялась Юля. — Может, и не в другую страну, но хотя бы в другой город. Подальше от матери, сама, без опеки и излишнего внимания. Тяжеловато, когда в твою жизнь постоянно лезут, все время расспрашивают, заставляют делать тебя что-то против воли, считая это правильным. И вообще…

— Только чтобы родители были живы, — тихо сказал я. — Я тоже об этом мечтал… раньше. Пока не понял, не на словах, на своей шкуре, что такое жить одному. Что такое возвращаться домой, в пустой дом, где все напоминает о прошлом, но тебя уже никто не ждет. Когда никто тебя не встречает, никто не приготовит ужин, да что там, никто даже продукты не купит. Вот такое у меня было потрясение, Юлька, я ведь до определенного момента думал… ну, или привык, что еда в холодильнике появляется сама собой. На самом деле, на жратву эту не столько деньги надо заработать, их надо еще и купить. Это со стороны кажется, что когда живешь один, ты свободнее. Фикция какая-то, потому что, получая маленькие свободы — возможность ложиться когда вздумается, делать, что хочешь, приводить друзей и… — я искоса посмотрел на нее, — курить дома, ты попадаешь в западню обязанностей куда более глобальных, чем невозможность гулять до утра с подругами.

Не поймет, — грустно подумал я, — никто не понимает, пока не придет срок, и это не упадет на голову. Она может сказать, что понимает, но это тоже будет обман. Она обманет не только меня, но и себя.

Сестра не ответила, что понимает. Она жалобно посмотрела на меня и сказала:

— Я уверена, ты прав, только это так сложно. У меня уже много лет ощущение, что я живу в родительском плену, а когда отец вдруг… исчез, мама стала, кажется, еще жестче.

— Юлька, какие твои годы?! Тебе ведь семнадцать, да?

Она косо улыбнулась, давая понять, что не это главное, но все же ответила.

— Многие мои знакомые девушки уже живут отдельно. Им родители жилье снимают, кому квартиру купили, кто сам крутится, как может. Я бы не сказала, что они несчастливы, как раз наоборот! Может, я и тороплю события, наверное, все приходит в свое время. Говорят, с мамой легче решать личные проблемы, но я так любила отца… он был мне главным советчиком и другом. Я первая заметила, что с ним что-то не так. Подъехала к нему: «Папа, папочка, что такое, ты грустишь?»

А он мне вдруг: «Я уже не могу грустить, Юлек, тут такое произошло, детка, что во мне все умерло».

«Папочка, — говорю я (ведь он же врач, хирург, да еще так серьезно относящийся к своей работе! Все же понятно! Кого-то вытянуть не смог с того света, где-то ошибся и теперь сходит с ума), — ты же хороший врач, — говорю. — Ты столько жизней спас, почему же так? Ты не виноват».

А он мне: «Конечно, не виноват. Тот, кто ничего не делает, он не виноват. Но когда у тебя на глазах вот так происходит…»

«Как? — говорю я. — Расскажи, тебе легче станет».

«Не могу, дочура, мне легче не станет, тебе тяжелее будет. Папка глупость сделал, не сдержался, я иначе не мог. Врачи, военные, они в зоне риска, Юленька. Папа просто устал…»

Она помолчала, я не перебивал.

— Что-то он такое увидел, что-то произошло и отец не смог исправить, не смог что-то сделать, это сломало его. Он метался в поисках смысла, но самые близкие люди стали ему чужими, почему так, не знаешь?

— Потому что ваше тепло уже не способно было согреть его, — глухо отозвался я и замолчал, ожидая продолжения, но на глаза Юли ее навернулись слезы и я деликатно отвернулся.

— Стас — хороший человек, я очень его люблю. Он стал мне опорой, когда родители погибли. У тебя хотя бы осталась мать, — я с силой провел по глазам ладонью.

Случай… судьба… стечение событий…

У Стаса теперь нет семьи. У Стаса теперь нет цели. У Стаса нет жизни и вот он я, решивший промолчать. Вот, когда все меняется.

— С отцом можно было говорить всегда на чистоту, с матерью нет, — наиграно равнодушно сказал сестра.

— А почему бы тебе не позвонить ему сейчас? Ведь он же не пропал без вести, может, что-то измениться!

Она безнадежно вздохнула:

— Отец стал чужим человеком, совершенно другим. Умышленно отстранился и, если я позвоню, будет только хуже. Боже, как же тяжело на душе!

— Юль…

— Тебе не понять! Ты еще его не видел, а потом ты и раньше плохо его знал. До смерти твоих родителей вы были с ним знакомы весьма посредственно.

Я зажмурился от остроты ее слов, словно пощечина, словно удар ниже пояса. Когда мои родители были живы, мне на всех было плевать. Я давно смирился с неожиданной смертью, но, каждый раз, когда мне напоминали об этом, сердце сжималось и становилось тошно жить. Одиноко и холодно жить. Сейчас — особенно сильно. Но это потому, что я устал, потому, что у меня болит голова, и я оказался так далеко от своего корабля.

Это страшно, когда ты не можешь сказать то, о чем думаешь, когда понимаешь, что это не тот человек, которому стоит что-либо рассказывать. Юльке не понять, что ее отец не умер, он просто надломился и… постарел? Он увидел что-то, что обломало ему крылья, помогающие парить свободно, быть легким и веселым. Мне придется назвать это… случаем. Не случайностью, а случаем, который поможет мне забрать Стаса в экипаж своего корабля. Это шанс, который предопределенность дала мне.