Революция, которую мы ждали - Клаудио Наранхо

Посмотрим, как мне удастся вернуться к теме из этого отступления… Я уже говорил, что вклад эннеаграммы в анализ личности состоит в том, что она даёт знание о характере намного интереснее, чем другие школы. Порядок следования характеров на эннеаграмме дает каждому возможность лучше понять контекст Карта эннеаграммы представляет собой треугольник и шестиконечную фигуру наподобие звезды, вписанные в окружность, которая таким образом оказывается поделённой на девять равных частей. Концы шестиконечной фигуры связаны между собой в следующем порядке: от единицы линия ведёт вниз, к четвёрке, далее — вверх правее к двойке, а оттуда влево, к восьмёрке, затем вниз к пятёрке и левее вверх к семёрке, а от нее к единице…

Сейчас не будем говорить о причине этих связей, но это очень интересная тема: когда кто-то видит вещи в контексте, он начинает понимать, как связи с соседними явлениями делают ярче тот пункт, который человек хочет рассмотреть. Например, почему смертные грехи широко известны? Они потеряли всякую актуальность несколько десятилетий назад, стали восприниматься как что-то устаревшее, один из пунктов катехизиса; нельзя сказать, чтобы люди были сильно заинтересованы в том, чтобы их лучше понять. Когда-то смертные грехи являлись частью культуры: когда Данте писал свою «Божественную комедию», то, помещая гордых в одну часть чистилища, а завистливых — в другую, он понимал, что в пределах этой культуры люди будут узнавать себя, зная, что в них преобладает тот или иной грех; существовала идея, что одни люди в первую очередь гордецы, а другие — завистники и т. д. Почему о грехах знали все без исключения? Потому что религиозная культура была очень живой, и главные специалисты по теме греха, которые разработали эту доктрину наилучшим образом, — Отцы-пустынники, — были весьма уважаемы и признаны как авторитеты в христианском мире.

В течение долгого времени учение о смертных грехах было неписаным знанием. Первым, кто писал на эту тему, был монах IV века Эвагрий Понтийский, который назвал грехи заблуждениями. Уже в то время существовала идея, что грехи — это ошибки, хотя слово «грех» намекало на траекторию, при которой снаряд попадает не в «яблочко», а в «молоко»: этим военным термином я обозначаю и отклонения психической энергии. Похоже, что описание грехов не имело христианских корней: на них нет никаких ссылок в Евангелии, и я нашёл точнейшее перечисление грехов в оде Горация, жившего более или менее в одно время с Христом. Поэтому, в христианстве ещё не появилась идея грехов, в классической культуре она уже была известна. Откуда греки узнали о ней? Видимо, существовал эллинистический эзотеризм, чьи корни имеют вавилонские истоки. По крайней мере, так говорил человек, который научил меня этому: Оскар Ичазо.

Сейчас, благодаря эннеаграмме, грехи стали снова актуальны — хотя ещё совсем недавно они казались такими скучными… Проблема в том, что религиозная традиция говорит о них как о преступлениях: церковный авторитаризм криминализирует грех. Но нас больше интересует то, как исправлять ошибки в тот момент, когда мы их различаем. Сложно понять, что грехи являются препятствиями для нашей жизни, когда мы воспринимаем их как нарушение Божественного закона: если человек живет так, чтобы не гневить Бога на небе, он забывает о своих интересах. В йоге не говорится: «Не делай этого, не делай того», как в библейских заповедях. В йоге как будто бы есть негласный закон ничего заранее не предписывать: перед началом медитации говорится, что люди должны контролировать свой разум и поэтому постараться не обманывать, не наносить вреда.

Я помню шутку, в которой сравниваются различные национальные особенности: объявлен конкурс на как можно более действенную просьбу не курить в автобусах. Немец говорит прямо: «Курить запрещено». Американец убеждает: «Однажды ты должен сказать "Нет!"» А еврей просто спрашивает: «Что ты от этого выиграешь?» Йога учит похожим образом: «Что ты получишь, если пойдешь туда, когда лучше идти сюда?» Это по большей части стратегическая система, она не использует язык авторитарного приказа. И мне кажется, что одной из причин, почему многие люди ей интересуются, является то, что человек знакомится с ней в контексте самопознания, когда понимает, что грехи — это не нарушение божественного завета. Трудно быть счастливым или войти в измененное состояние сознания, если ты слишком амбициозен или слишком сосредоточен на собственном имидже… Поэтому, когда люди начинают понимать значение смертных грехов и для них это жизненный вопрос, они видят, что грехи — не что иное, как паразиты разума, которым они отдают свою энергию. Это сторонние силы, захватившие мозг, они поражают тех, кто слишком себя защищает, и происходит это до тех пор, пока мы не поймём, что желание защиты — всего лишь детское восприятие, идущее от недостатка материнской заботы, от эмоционального холода, который ощущал ребёнок. И решив, что цель его жизни — почувствовать это недостающее тепло, человек тратит на его поиски слишком много усилий, теряя возможность, например, быть более сильным, теряя смелость, идя по жизни словно нищий, стараясь не приобретать, а экономить.

Сегодняшний интерес к самопознанию вырос из нового движения, возникшего после Гурджиева, который, говоря об эннеаграмме, имел в виду этапы развития в некой абстрактной форме. Многие из нас искали источник этого знания. Я был одним из учеников школы Гурджиева, и все находившиеся там были очень заинтригованы: мы не понимали жизни Гурджиева и не понимали его учения, рассказанного как будто наполовину. Кто здесь знает о Гурджиеве? Мне бы хотелось, чтобы вы подняли руку. Примерно половина. Для тех, кто не знает о нём, я бы сказал, что Гурджиев был экстраординарным человеком своей эпохи, человеком, который как будто не был известен, он производил впечатление учителя, не играя при этом никакой роли. Он никогда не выступал как представитель чего-либо, было непонятно, откуда у него такой авторитет. У него не было дипломов, вроде тех, что вешают у себя в кабинетах психологи, бумажки с именем университета, который они когда-то закончили. Гурджиев появился незадолго до русской революции 1917 года как человек, наделённой большой природной властью. Нам казалось, он не хотел, чтобы за ним шли. Многие замечали, что его лекции обычно проходили в больших шумных кафе, где было очень трудно слушать и слышать его: как будто он ставил для людей барьер, чтобы им приходилось делать дополнительное усилие, чтобы что-то воспринимать. Со временем стало ясно, что его учение испытывало множество влияний и он умел делать хороший синтез. Одно из основных влияний на него оказал христианский эзотеризм, о котором я немногое могу вам рассказать, потому что об этом вообще мало что известно. Некоторые из нас искали этот загадочный источник, надеясь на живую связь, и одним из факторов, дающих эту надежду, была опубликованная ещё при жизни Гурджиева книга под названием «Вестник грядущего добра», в которой высказывалась идея, что существует загадочная школа, стоящая за историей. Гурджиев считал, что эта школа проявит себя в мире, который скоро наступит, который вот-вот должен появиться. Некоторые заблуждались, как знаменитый искатель Дж. Г. Беннетт, когда появилось движение Субуд[15] и он привез его в Англию, полагая, что это соответствует предсказаниям Гурджиева. Субуд — это дисциплина спонтанной самоотдачи: казалось, что она в совершенстве дополняет учение Гурджиева о добровольном сверхусилии. Но потом выяснилось, что это нечто другое. Недавно я был в Лондоне, меня пригласили выступить в школе П.Д. Успенского, ученика Гурджиева; и я убедился, что изначальное учение переродилось, впитав другие стили, связанные с суфизмом и иными школами.

В поисках более прямого контакта с учением Гурджиева я столкнулся с книгой Идриса Шаха «Суфии». Автор, казалось, выходит напрямую на источник, через который я получил доказательства существования школы, практикующей этот метод. Позже я узнал, что Оскар Ичазо владел им. Я заинтересовался Ичазо по разным причинам, но, по правде говоря, главный из них был абсолютно нерационален. В 1969 году я приехал в Майами на выходные, где читал курс гештальттерапии в местном университете. Когда закончился семинар, я спросил у нескольких человек в группе, где бы они мне порекомендовали остановиться в Майами, поскольку только тогда я осознал, что до следующей моей лекции в Чикаго у меня оставалась свободной целая неделя. Чем я мог занять себя в эти дни? Правильная мысль — остаться — пришла в последний момент, и я сказал сам себе да, раз я хотел писать, здесь как раз будут идеальные условия для этого. Поэтому я спросил, где лучше остановиться, и мне порекомендовали отель «Макаллистер». Я перевез туда вещи, позвонил домой в Беркли, а моя жена говорит: «Пришла телеграмма от некоего Оскара Ичазо. Хочешь, я её тебе прочту?» У меня никогда не было контакта с Оскаром Ичазо. Я слышал о нём, но мы с ним и словом ни разу не перемолвились. Я попросил жену прочесть телеграмму: мне предлагалось связаться с Дженни Переда в отеле «Макаллистер» в Майами в четверг. Миновала среда. На следующий день я спросил, приехал ли такой человек в отель, но он не приехал. Я вышел, чтобы позавтракать, и после медленно возвращался в гостиницу, разглядывая витрины. Уже в номере мне пришла в голову идея для книги, которую я писал — «Божественный ребёнок и герой», и я принялся за работу. Где-то в полдень я сказал себе: «Надо позвонить и узнать, приехал ли Дженни Переда». Я снял телефонную трубку и услышал голос Дженни Переда, который в этот момент звонил мне. Поэтому мне не потребовалось анализировать происходящее, — я принял это как знак. С Ичазо постоянно случались подобные совпадения, поэтому я его терпел, хотя он был во многом совершенно невыносим. Я пришел с готовностью и надеждой встретить настоящего учителя. Прежде для меня учителем был великий Фриц Перлз, который говорил: «Я приму как проводника кого-то, когда интуитивно почувствую, что этот человек соответствует мне, а не по какой-то иной внешней причине». Я никогда не чувствовал ничего подобного с Ичазо, никогда не говорил себе: «Это мой учитель, с ним я хочу работать, ему я могу довериться».