Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле - Александр Юрченко

По храму лилось бескрайнее:

«Свете тихий, святая славаБессмертного Отца Небесного,Святого, блаженного.Пришедшие на запад солнца,Видевшие свет вечерний,Поём Отца, Сына и Святого Духа…Ты, Христе, свет тихийСвятой славыБессмертного Отца Небесного,Святого, блаженного».

Душа Курицына согревалась от этих слов доселе не испытываемым теплом, и, ощущая всеобщий духовный подъём, он, неожиданно для себя, начал мысленно вторить певцам:

«Дожив до заката,Мы,В благодарность за это,Воспеваем Святую Троицу:Отца, Сына и Святого Духа».

… Слова эти, казалось, неслись уже над церковным сводом, и, проникая сквозь небесную оболочку, о которой так увлеченно спорили переписчики книг в монастырской библиотеке, направлялись к дальним светилам, а, может быть, и еще выше…

Дело пятое. Борьба за умы: отечественные и иноземные

– И как оно, Фёдор, жить на хлебах монастырских? Не замучили старцы хлебосолами? – прозорливый взгляд венценосца лениво скользнул по износившемуся дорожному кафтану дьяка. Последние десять лет Иоанн никуда из Москвы не отлучался. Да и зачем, когда дело поставлено. Стефан Великий, сродственник его, говаривал о московском правителе, одновременно сокрушаясь о былом величии княжества Молдавского: «Сват мой есть странный человек: сидит дома, веселится, спит спокойно и торжествует над врагом. Я всегда на коне и в поле, а не умею защитить земли своей».

– Разгуляться не пришлось, – отвечал Курицын, отвешивая государю такой низкий поклон, что рукава его кафтана коснулись пола. – Постные дни были. Щи да редька с хлебом. А на праздничную трапезу не остался, спешил с известиями к господину моему.

– Больно прыток, – пробурчал государь. – Мог и остаться, никто тебя в Москву не гнал. Донесли мне, ты в монастыре Святых Таинств приобщился. Слава Богу, а то говорят, с еретиками дружбу завёл тесную, иконам не поклоняешься, в Святую Троицу не веришь.

– Наговор это, Иоанн Васильевич, – отвечал Курицын, потупив взор, в душе удивляясь, как вести о пребывании в монастыре обогнали его в дороге.

– Ладно, не причитай. Сам знаю, что наговор. Завистников у тебя много. Где ты понабирал столько? – Иоанн Васильевич сделал паузу. – Однако знаю, что беседы о ересях ведёшь.

– Помилуй, государь, какие беседы? Иной раз поспорю со знакомцами о нестроении в святых книгах. Только из расположения к любомудрию, не более того. О другом пекусь, как поставить любомудрие тебе, Иоанн Васильевич, на пользу. Науки больше занимают меня: астрономия, звёздочётство и алхимия, устройство земли и моря-океана.

– Ладно, зарядил. Это я так, для словца красного. Что скажешь о жидовине Схарии? Он ересь в Новгород из Литвы занёс? Или не он. Владыка Геннадий одно говорит, попы Алексей и Денис – другое. Кому верить, не знаю.

– Схария, государь, это Захарий Скара, который родом из Крыма и живёт в Кафе. Его род караимский. Потомки они хазар, что на Волге при впадении в Каспий во времена Святого князя Владимира жили. Хазары иудейскую веру приняли и предлагали её Святому Владимиру.

– Слава Богу, не приняли мы её, – Иоанн Васильевич трижды перекрестился. – А ты продолжай, Фёдор. Складно рассказ ведёшь.

– Хранят караимы предания иудейские и знания о небесных светилах, – продолжал Курицын. – С тем и приезжал Скария в Новгород в свите князя Михаила Олельковича, брата твоего, государь, двоюродного по матери. Привёз он книги «Шестокрыл» и «Космографию». По ним астрономии и звездочётству новгородцев учил.

– Ты, Фёдор, чай, не у Скарии премудростям звездочёта выучен? – поинтересовался Иоанн Васильевич как бы невзначай.

Курицын усвоил уже, что ничего государь так просто не спрашивает. Потому, в ожидании дальнейшего, отвечал коротко.

– Нет, государь. Я со Скарией незнаком.

Иоанн Васильевич призадумался.

– Жаль, хотел от тебя больше узнать. Мне говорили, что не только погибель солнца и луны мог Скария предсказать, но и во врачевании был силён. Просил я друга моего Менгли-Гирея лекаря найти для Ивана. Советует хан Скарию на службу взять. Говорит, тот много хворых крымчаков на ноги поставил. Я и письмо отписал: жалованье ему положил хорошее да обещание дал, коли захочет обратно в Кафу уехать, удерживать не стану. Ну да Бог с ним, со Скарией, – Иоанн Васильевич устало вздохнул. – Винит его Владыка в ереси, а мне до того дела нет. Если лекарь знатный, приму на службу, если негодный – прогоню. Ну ладно…То заботы дней будущих, а у меня день сегодняшний из головы не идёт. Казну пополнять надо, а земельки, с которой деньги идут, маловато. Как там монахи в Кирилловом монастыре? Пошто плохо кормили? Чай, не обнищали?

Курицын повеселел: «Тебе, государь, гостинец от отца Гурия». Он достал из-за пазухи «гостинец», замотанный в тряпицу, и передал Иоанну Васильевичу.

Государь аккуратно размотал его, сорвал сургуч, вынул кипу бумаг.

– Вишь, никому не доверяет Гришка Тушин, то бишь, отец Гурий. И верно поступает. Старцам монастырским можно доверять тайны Господни, людские же – не всегда. Так что нам послал любимец мой? – Иоанн Васильевич разложил бумаги на столе. – Знатным боярином был отец его, знатным монахом стал сын. Говорят, старец Нил из Сорской пустыни его ценит. Да и переписчик Гурий знатный. Вишь, как купчии и дарственные монастырские ловко переписал. Ещё и печатью своей снабдил. Ты, Фёдор, их дьяку Мамыреву передай. Может, зацепку найдёт, как обратно земли забрать. А Гурию я подарю Библию из библиотеки Софьи Фоминичны, пусть премудрость свою пополняет.

На другой день по приезду Курицына слуга его Мартынка исходил чуть не пол-Москвы, оповещая добрых знакомцев курицынских о возвращении государева дьяка из монастырской поездки. За ним в отдалении, слегка прихрамывая, шёл убогий монашек, лица которого было не видать; он постоянно нагибал голову, крестился и отбивал поклоны возле каждой церкви, а их немало было на пути следования Мартынки. В некоторые курицынский слуга заходил, иные пропускал. Монашек внутрь не входил, отирался у входа, сливаясь с многолюдной толпой – московский люд в ожидании конца света, до которого оставалось три года, становился всё набожней. Каждый стремился к жизни вечной, замаливал грехи, нёс слугам Господним кто кухонную утварь, кто крынку парного молока, а у кого были червонцы в изобилии, тот не скупился и на более щедрые дары. Мартынка захаживал не только в церкви, но и в боярские дворы, к служилым людям военного звания, отметился даже на государевом дворе, который охранялся стрельцами, вооружёнными пищалями – государь московский теперь отдавал предпочтение стрелковому оружию, хотя лучники и арбалетчики ещё составляли большую часть войска. Правда, к великокняжескому терему он и близко не подходил, ограничившись летописной палатой дьяка Василия Мамырева.

На заборах домов, куда заходил слуга Курицына, монашек рисовал углем незаметный крестик, на церквях, разумеется, знака не оставлял. Ближе к обеду пути Мартынки и монашка разошлись; первый подался на Тверскую улицу к дому Курицына, второй – в Кремль в митрополичьи палаты. Мартынка, вернувшись в господский дом, был накормлен дворовыми девками сытным обедом: зелёными щами, жареной рыбой и варёной репой. Монашек, зайдя в митрополичьи хоромы, удовлетворился коркой ржаного хлеба и чашей медовухи для согрева – день выдался морозным. Сняв припорошённую снегом рясу и клобук, он расправил плечи и размял спину, превратившись из согбенного монашка в крепкого румяного молодца с хитроватым выражением лица. Через полчаса Мартынка, как было заведено, вздремнул, видя во сне родной город Пешт и его окрестности, а монашек докладывал митрополиту Зосиме, какие дома по поручению Курицына обходил Мартынка.

Вечером в палатах Фёдора Васильевича Курицына собралось человек двадцать гостей. Среди прочих – седовласые протопопы кремлёвских церквей Алексей и Денис, брат Фёдора Васильевича – дьяк Иван-Волк Курицын, любимый переписчик книг великокняжеских Иван Чёрный, старший сын князя Патрикеева Василий, богатый купец Игнат Зубов. С тех пор как Курицын вернулся из королевства Венгерского, собрания в доме дьяка проходили каждую неделю по воскресениям. Жена Курицына вместе с детьми в такие вечера уходила ночевать к батюшке и матушке, дворовые люди ещё в субботу получали два свободных дня – кто использовал их для потех и развлечений, кто отбывал на побывку к родителям и родственникам. Дома оставался лишь Мартынка, заменявший всех и вся без остатка – и кучера, и стряпуху, и сторожа, и прибиральниц.