Судьба моряка - Ханна Мина

В тот день мне тоже удалось уйти одному. Я не хотел, чтобы кто-нибудь видел, чем я занимаюсь, знал, куда я хожу, в каких магазинах бываю. Я хотел, чтобы эти вещицы существовали только для меня одного. Мысль о том, что моряки обнаружат антикварные магазины, вселяла страх. В этом деле я не мог допустить конкуренции, к этим вещицам я стал относиться, как относятся к женщине: только я имею право владеть ими, у меня не должно быть соперников, я не могу, чтобы к ним прикасались другие, трогали их или отняли. Я старался, чтобы источник, где я беру эти волшебные сокровища, оставался неизвестным и чтобы на них не смотрели люди даже в эти дни, когда магазины закрыты и не откроются, пока не закончится праздник.

Я попросил бокал коньяку: пить пиво было еще рано. В клубе не было никого, кроме меня. Бармен говорил по-английски, я перекинулся с ним парой слов, прогулялся по холлу, постоял у маленького киоска, торгующего местными сувенирами, а часов около десяти покинул клуб, чтобы совершить свой ежедневный обход, не рассчитывая наткнуться на какую-нибудь открытую лавку.

Стояла весна, я дрожал от холода, но коньяк делал свое дело, и вскоре мне стало тепло. Улицы были полны народу, навстречу текли шумные толпы, пестрели праздничные украшения. Магазины все еще закрыты, только на тележках или прямо на постеленных на тротуаре ковриках продавалась еда. Изредка сквозь толпу пробирались машины, велосипедисты тащили маленькие тележки. Говорят, в недалеком прошлом их волокли рикши, затем из уважения к человеку это отменили, но тележки продолжают существовать, ведь с транспортом в стране трудно, так что подобные тележки — одна из достопримечательностей стран в той части света.

Неожиданно я увидел, что деревянная дверь одного из магазинов приоткрыта. Этот магазинчик я знал, часто в него заходил, купил здесь буддийские четки с сотней бусинок из красивого дерева ююбы — чем боль ше ими пользуешься, тем ярче они блестят. Они могут служить ожерельем женщине и четками с тридцатью тремя бусинами мужчине, годятся они и для украшения комнат. Мне хотелось купить еще одну такую связку, пополнить ею свою коллекцию.

С волнением я подошел к приоткрытой двери. Мной овладело страстное желание войти в магазин и хотя бы посмотреть, что там есть: так не хотелось возвращаться снова с пустыми руками, как это было накануне!

Нет, это не я открыл дверь. Я действовал совершенно бессознательно, предоставив своим рукам, которые вообще-то знали, что магазин закрыт и открывать его нельзя, приоткрыть дверку. Затем я протиснулся в щель, вошел и плотно закрыл за собой дверь. Шаг, другой — и я оказался в центре просторного магазина. На полках вдоль стен было полно прелестных вещиц, деревянные столы завалены всевозможными диковинами, много их было и на полу у стен, из картин сделана перегородка, отделявшая торговый зал от внутреннего помещения, заставленного фаянсовыми изделиями, резным деревом, фигурками людей и животных, большими вазами с рисунками и орнаментом, старинными бронзовыми кувшинами для подогрева вина и другими странными и удивительными вещами, радующими глаз.

В магазине никого не было. Казалось, я проник в волшебную пещеру или заколдованный грот, будто мне снится, что в моих руках столько разных ценных вещей, что ими можно загрузить небольшой корабль, и стоит лишь только выбрать, что нравится, и я обеспечу себя на всю жизнь.

Я застыл в изумлении. Случившееся было выше моего понимания. Что это — счастливый случай? Судьба? От цементного пола в магазине несло холодом. Но еще холоднее было от охватившего меня страха, от одиночества, от удивления, от всего этого странного происшествия. Я не знал, что сделать, чтобы побороть страх, как благополучно выбраться отсюда. Мне уже ничего не хотелось — только бы спасти свою душу, вырваться из этого ужасного положения.

Страх порождает тревожные мысли, они растут и множатся. В те странные минуты я вдруг вспомнил обо всем, что слышал о законах этой страны, в моих ушах отчетливо прозвучало предостережение капитана. Я понял, что, проникнув в закрытый магазин, я совершил нечто большее, чем обыкновенную оплошность. Никто не имеет на это права, а тем более иностранец.

Если его накроют, то обвинят в грабеже или в чем-нибудь похуже, упрячут в тюрьму, бросят в камеру к преступникам, языка которых он не знает, и никто за него не заступится.

Что делать, о господи? В ужасе я уставился на окружающие меня огромные фигуры. Мне почудилось, что они скалят зубы, готовы на меня зарычать, завопить, отчего сбегутся люди со всего базара. Другие злобно смеялись, глаза буддийских скульптур бешено вращались, их многочисленные руки тянулись, чтобы схватить меня. А что, если сработает сигнализация, возвещая, что в магазине объявился вор!

Я попятился, намереваясь уйти. Мне померещилось, что снаружи меня уже ждут и, как только я открою дверь, на меня набросятся, схватят, потащат по улицам и будут издеваться надо мной до самого полицейского участка.

Страх охватил меня, парализовал способность думать. Я будто прирос к полу, не мог сделать ни шагу. Внезапно раздался какой-то стук. Свершилось! Они пришли, чтобы схватить меня. Побуждаемый инстинктом самозащиты, я бросился вперед, пытаясь укрыться за скульптурами или прилавком, ища палку или что-нибудь потяжелее, чем можно защититься. Неожиданно я оказался в какой-то нише — и здесь увидел зрелище, заставившее меня вздрогнуть. В углублении стоял стол, на стенке висело зеркало, перед ним женщина расчесывала волосы. Она распустила их во всю длину, пышные волосы завесой скрывали голову, плечи и тело почти до пояса; черные, мягкие, волнистые, они покорно струились под гребешком, как нежные шелковые нити. По ее обнаженным рукам, по пальцам, держащим гребень, я понял, что женщина молода, что одного лишь присутствия здесь при столь сомнительных обстоятельствах вполне достаточно для того, чтобы меня осудили. Если она крикнет, подаст какой-либо знак, взывая о помощи, я попаду в ловушку. Мне остается только бежать или драться. А может быть, мой единственный шанс — убийство? Потом я спрячусь здесь, а ночью незаметно выскользну из магазина.

Говорят, во время опасности человеческий мозг действует четко, бурно работает мысль. Вполне с этим согласен: я сам пережил такой момент. Мой скованный страхом мозг неожиданно быстро заработал, стал лихорадочно искать выход. Сердце бешено колотилось, я торопливо огляделся, готовый что-то предпринять, и вдруг увидел лежащий на столе нож.

Тихо, очень тихо, в полной тишине, в которой я отчетливо слышал, как стучало, рвалось из груди мое сердце, я сделал шаг вперед, боясь на что-нибудь налететь, и, когда нож оказался в моей руке, меня охватила бурная радость. Теперь пусть только пикнет. А если шевельнется — убью. Убийство вырвет меня из цепких лап обстоятельств. Я ненавижу убийство, ненавижу кровопролитие. Но что мне оставалось делать? Это был единственный выход из столь трудного положения. Меня оправдают. Нелепое стечение обстоятельств вынудило меня совершить этот шаг, я был одержим отчаянным желанием спастись. Об отступлении я не думал.