Роднички - Николай Верещагин

Постепенно из разговоров Антон уяснил, что гулянка была по случаю приезда в гости какого-то родственника Башковых, кажется, двоюродного брата Павла. Что-то башковское угадывалось и в нем: крутой выпуклый лоб, маленькие, но живые серые глаза, но он был как-то поглаже, холеней остальных, — он был единственный здесь при галстуке. Звали его Леонид, жену его, крашеную блондинку с прической «бабетта», звали Марусей. Как Антон понял, Леонид этот окончил институт и теперь работал где-то на большом заводе, куда и Павла звал с собой. Разговор об этом несколько раз возникал за столом, но, как часто бывает в компаниях, за тостами, шутками и нестройными криками терялся, перебитый какой-нибудь новой темой, а потом начинался снова.

— У вас на большом заводе что, — говорил Павел с заметной горячностью. — У вас одного другим заменить можно, и ничего не изменится. А меня здесь никем не заменишь. Я здесь один. У вас что, приборы понатыканы, режим заданный, где что — самописец покажет. Анализ взял — жди, что лаборатория скомандует. Шихта тоже не твоя забота. А у нас тут автоматика дедовская: у меня все на глазок, а допуски минимальные.

— Что же, по-твоему, приборы — это плохо?

— Да разве я говорю, плохо? Но с автоматикой оно проще. А у нас здесь, сам знаешь, ученые книжки не помогут: они про другие домны писаны. Значит, нужна особая сноровка. Тут только тогда и поймешь, что к чему, когда с шестнадцати лет, как я, возле домны покрутишься. Я ведь, помнишь, после восьмилетки выпросился-таки к отцу в подручные.

— Да, отец твой был мастер, — поддакнул один из гостей. — Мастер! — повторил он значительно, и все согласно закивали.

— У меня секретов никаких нет, — развел руками Павел. — Мне что отец показывал, я помню. Сам примечаю, запоминаю, а вот объяснить не могу. Оно, конечно, могу, но тут и понять ведь надо. Вот Вася Шишлов у нас толковый парень, техникум кончил, а понять меня не может. Я ему объясняю, то, се показываю, как течет металл, как цвет меняется, а он не видит. Еще обижается. «Ты мне, говорит, самописец поставь, тогда и знать буду. А то, говорит, может, я дальтоник». Черт его знает! Я вижу — он не видит.

— Ты кустарь, Паша, — цепляя вилкой пельмень, сказал Леонид. — А кустарям теперь ходу нет. Закроют завод, что делать будешь?

— Не закроют. Он еще нужен. На большой-то завод я всегда перейти могу. Меня вон на Новолипецкий звали горновым, пожалуйста. А техникум добью — тем более.

— Закрывать завод надо, — с сожалеющей интонацией но уверенно заявил Леонид. — Технология дедовская, производительность по нынешним временем мизерная. Руду вам возят с Качканара, кокс с Тагила, коэффициент низкий, себестоимость велика. Нерентабельно, неразумно… Это не я говорю — допустим, это в главке говорят. Реально?..

— Не закрывать, а реконструировать, — упрямо возразил Павел. — Легко ты рассуждаешь: закрывать. Родничковское железо двести лет давали, а теперь закрывать. Значит, порушим все, а сами разбежимся? Куда народу податься? Меня-то везде возьмут, а остальным?.. Ты вот уехал, тебе и дела нет. А я не хочу уезжать.

— Как это мне дела нет! — возмутился Леонид. — Вот приехал же…

— Приехал, — сердито сказал Павел. — В отпуск, по грибы.

— Ты кустарь, Павел, и рассуждаешь как кустарь. А ты парень с головой, тебе расти надо. Дело говорю: давай устрою к нам в цех?..

Сначала, как только приехал, Антон и сам относился к заводу снисходительно, смотрел на него как на забавный анахронизм, но теперь ему было жаль завода — с ним было связано все в Родничках: и уклад, и люди, и прошлое, а Роднички ему нравились. Он видел, что остальные за столом тоже сочувствуют Павлу, но и Леонид пользовался здесь уважением — все-таки вышел в люди, инженер. А с инженерным дипломом на заводе был только директор.

— Ну, так будешь перебираться к нам? — спросил Леонид, как бы давая понять, что все это только разговоры, а вопрос о закрытии завода в скором будущем надо считать почти что решенным.

— А кто же здесь без меня будет работать?

— Как кто? Пожал плечами Леонид. — Найдется кому.

— Не найдется, — весомо сказал Павел. — Некому, кроме меня. Старики — которые померли, которые на пенсии, молодежь поразъехалась. Без меня тут, кого хошь спроси, дело не пойдет. Мы вот даем одну двадцатую процента от общей выплавки в стране. Ладно, мы не гордые. Но зато наша двадцатая процента, и без меня ее не получишь.

— Ты, Леонид, тоже подумай, — не выдержав, вмешался старик Лунгин. — Конечно, нам куда тягаться с Магниткой да с Тагилом. Да только, когда энти-то заводы строили, там ведь много железа надо было. А кто его давал? Да мы, маломощные. А теперь нас побоку? Ненужны мы?.. Несправедливо, неладно, не по-людски это…

До сих пор Антон прислушивался к разговору, не очень вдумываясь в смысл его, но последние слова Лунгина чем-то поразили его. Он вырос в Магнитогорске, в городе больших заводов, больших масштабов и громкой индустриальной славы, и иного себе не представлял. До приезда в Роднички он даже не знал, что существуют такие вот маленькие заводики, где доживает свой век почти музейная техника, где старики еще по привычке считают чугун пудами, а не тоннами. Он думал, что такие заводики были давным-давно, а потом в тридцатых годах они куда-то сразу пропали, исчезли, а вместо них возникли Кузнецк, Магнитка, Уралмаш, счет пошел на миллионы, на десятки и сотни миллионов тонн. И только сейчас, после слов Лунгина, ему вдруг пришло в голову, что ведь и вправду, когда строили эти гиганты, строили его родной город, которого со всеми его мощными домнами, мартенами и километровыми прокатными станами каких-нибудь сорок лет назад и на карте не было, когда строили этот город, то ведь и в самом деле много железа нужно было, и не только железа, но и кирпича, цемента, машин. А кто их давал? Да все эти безвестные, скромные «старички», все эти Каменские, Висимо-Уткинские, Билимбаевские, Чусовские и Родничковские заводы и заводики. Потому и безвестны теперь они, когда-то тоже державшие на себе страну, что отдали все этим индустриальным гигантам, которые победно и стремительно встали здесь же, на Урале, заслонив их своей мощью.

Была какая-то несправедливость в том, что вся слава досталась тем, кто «строил» и ничего не осталось тем, кто «подавал кирпичи». Ведь и тот могучий индустриальный город, в котором он вырос, в сущности, всю славу присвоил себе. А на самом деле, маленькие безвестные заводики, заложенные еще Петром Первым, плавили для той великой стройки чугун, ковали гвозди, варили сталь и точили детали для машин. Значит, и Петр строил Уралмаш, Магнитку!.. — вдруг подумал он, и эта мысль поразила его. — Да, совсем не зря коптил небо этот основанный еще в далекие петровские времена заводик, совсем не зря существовали Роднички.

Ему вдруг захотелось как-то выразить свою благодарность заводу, этим симпатичным людям, которые здесь работают, с которыми ему так хорошо, так тепло сейчас за одним столом — и, когда Леонид бросил очередную реплику насчет закрытия завода, а Павел стал ему возражать, Антон вдруг громко поддержал его и заявил:

— Дайте мне сказать!..

Он зачем-то встал. Все взгляды обратились к нему. И, волнуясь, глядя на обращенные к нему лица людей, боясь, что не сможет выразить, сформулировать, объяснить им то, что сейчас понял, уяснил себе, он все-таки начал:

— Я вырос в городе, где большие заводы, — волнуясь, сказал он. — Я даже не знал, что еще бывают такие заводы, как ваш. Но правильно сказал Лунгин Варфоломей Федотыч, что, когда те заводы строили, когда мой город строили, то железо давали вы. Я хочу выпить за вас, за Роднички!.. Я не специалист, я не знаю, как лучше, но… Мне кажется, что Роднички должны быть всегда… Давайте выпьем за то, чтобы Роднички были всегда!..

Несмотря на сбивчивость и недостаточную ясность его выступления, его выслушали внимательно, смотрели одобрительно, хотя некоторые и чуть удивленно. Валентин через стол подмигнул ему, и даже Зиночка смотрела на него ласково. Антон чокнулся со всеми, одним махом выпил свою стопку и взволнованный сел.

— Молодец! — сказал Павел и обнял его за плечи, качнув в свою сторону. — Правильную речу толкнул! Давай еще по одной…

Капитолина Ивановна, уже давно обеспокоенная тем, что гости все говорят и ничего не пьют, не едят, живо поддержала его:

— И правда! Вино-то, чать, выдохлось уже. Пельмешки горяченькие подоспели. Кушайте, гости дорогие, кушайте!..

Снова зазвенели стаканы, замелькали вилки, поднялся несвязный веселый гул. Антон с Кешей тоже выпили по полной стопке — им уже не хотелось отставать. Выпив, Антон почувствовал, что пьянеет: лицо как-то отяжелело, щеки горели, но было весело и уютно сидеть за столом, слушать громкий говор гостей — гости все ему нравились, все лица такие веселые, добрые, и даже Леонид хороший парень, только немножко гордится и любит поучать. Кеша сидел рядом — тоже красный как помидор, наивно моргая своими белесыми ресницами и блаженно улыбаясь.