Вечерник - Владислав Дорофеев

Вчера, когда, кажется, что уже небо остановилось над головой, когда ветер застыл наподобие распятия, когда страницы любви унесены ветром, вот только тогда у нас получается сохранить привязанность, а признательность выразить всем, кто нас любит и хранит.

Подожди, не уходи! Кричу я в гору! В ответ только стон. И уже нет ничего, чтобы мне показалось странным или кислым. Когда под ногами небо, а лето уже кануло в короткую подворотню, когда свет в окно бьет стрелой, а сила выражена улыбкой, а взгляд высказан семенем, выпавшим из клюва птицы, а дом твой встал на обочине дороги, только тогда я поворачиваю голову и вижу, что солью покрыты поля, в которые ты вошел.

Чувствуешь, как бьется твое сердце, знаешь, как сладко поют твои губы, видишь, как спело поднимается твой живот. Нет, не останавливайся, не кланяйся, но умри раз и навсегда, пройди дорогой назад, нагнись и соверши, встань и упади, предай и прости. Нет нам прощения, нет нам дома, нет нам любви, нет уже ничего, чтобы не казалось таким добрым и таким пошлым. Кажется, я просыпаюсь, кажется, у меня горят глаза и, кажется, я снимаю с себя все одежды, в которых ты родился. Нет, подожди, ты еще должен сбросить крылья. Они не гнутся, нет, они не складываются. Сбрось свои крылья, встань в ряд с ничтожеством, встань в ряд с собой. Силу свою окороти и налегке выйди в сад, в саду найди свою розу, сорви ее и подойти к воде и войди в воду, и опусти розу в воду, и закрой глаза, и пропой молитву себе, восхваляй себя и только себя, пожалей себя и только себя, останови себя и только себя, забудь себя и только себя. Но не умирай.

Детство свернулось улиткой в доме, который тебя ждет, в доме, который ты основал, когда не знал ничего. Детство у тебя вызывает ощущение жизни, которую ты никогда не поймешь, которую ты никогда не простишь. И даже уже ничего не страшно. И нет ничего, чтобы меня не успокоило. Остановись, наберись мужества, стань трусливым и терпеливым, возьми грех на свою душу, прокляни себя и укройся с головой попоной греха. Кроме тебя нет никого в этом мире, нет ничего в этом мире, нет и тебя. Нет и меня. Ах, как мне хорошо, когда я встаю утром рано, как мне тепло от своих соплей, которые текут из глаз вместо слез. Шутка – это ты, которая повернулась ко мне лицом. Зверь – это железо, которое нужно перековать, которое надо уничтожить, потому что оно крепче горла, которое надо покорить так же, как если бы это был город, в который пришла орда.

Все, я заканчиваю поток из сна. Я прекращаю падать туда и тогда, когда нет больше смысла в том, чтобы гореть или горевать.

Холодно будет всем, кто тебя не поймет, холодно будет тем, кто себя не любит, холодно будет тем, кто не умеет грешить. Слышишь – это поет свирель, чувствуешь, это не поет свирель. Так было, так будет. Я поднимаю руки, чтобы тебя обнять, а руки падают и шорох шагов за спиной обнаруживает присутствие просьбы. А коридор уже не кажется длинным, а поле уже не кажется зеленым. Ты понял тебя. Я забыл любовь, в которую поверил. Ты будешь один, но никто нас не пустит вперед.

А ты сделай усилие, встань, обернись, почувствуй. Увидишь, у тебя получится.

1994

Когда небо заходило за землю, а свобода казалось такой желанной, что уже ноги не чувствовали головы, а руки уже воспарили за горизонт, тогда нам представилась возможность, которая была равна вселенной. И тогда уже ничто нас не сдерживало, только казалось, что плоскость сна раздвоилась на то, что было потом и то, что настанет. Если только посмотреть так, чтобы степень равенства не казалась постоянной, а сущность сна растворилась в сомнениях и сновидениях, тогда уже ничто нас не сдерживает, кроме вчера и сегодня. Просто нам кажется, что вранье усиливается враньем, а степень зла только степенью правды. Ничто не сильнее, но и сила уже не кажется сильнее слабости. Вчера я потерял силу, но сегодня сила вернулась, чтобы спасти то, что еще можно спасти, чтобы привлечь то, что еще можно понять. Таким я запомню себя, таким, которым я не помню тебя. Лучше меня нет ничего на свете, хуже, чем ты, есть только я. Традиция правды – это когда радостно мне, это когда страдают те, кто не должен страдать, те, кто не умеет страдать. Хочется обрести такое состояние, в котором не нужно страдать от осознания собственной любви к самому себе, от страха перед собственной светлостью, перед собственной тенью, перед собственной жадностью, перед собственной храбростью. И ничто мне уже не поможет. Последняя надежда умерла. Уже только лебедь склонила свою безмозглую голову, и камыши заволновались на берегу. И хочется обнять этот воздух и хочется обрести новую свободу, в которой нуждается душа, ждущая расцвета. Нет ничего, чтобы нас волновало, но есть все, чтобы волнение перетекло в силу чувств.

Не хочу ничего сюжетного, не люблю ничего логичного и последовательного. Лучше умереть, чем говорить правду, лучше пострадать, чем заговорить на чужом языке. Как же так? Спросите вы. И будете совершенно правы. Ибо листая страницы написанной вчера книги, вы обретаете спокойствие, которого нет у правдолюбца.

У меня нет художественного таланта. Я не могу написать рассказ, роман, или любое иное связное и организованное произведение. Я могу только чувствовать и могу пытаться свои чувства передавать от человека к человеку. Слава богу! Спасибо на том. Тонкая характеристика трагедии – это тонкая характеристика человека, это и редкая характеристика взгляда.

«Владислав Дорофеев» – это моя подпись, которая уже не кажется случайной, ибо нет ничего хуже случая, который не кажется больше случая, ибо это уже не случай, а горе беды, которая только вблизи понятна, а вообще-то она сильна и благообразна, но и ничтожна и глупа, как и всякая попытка добиться качества через количество. Нет ничего грандиознее, нежели качество через скачок, через критерий взрыва. Взрыв – это когда уже все сломано и сломлено, когда уже ничто не радует кроме работы на ожидание, но есть последнее усилие, ради которого мы живем. И вот настал миг, и новая процедура качества воцарилась в душе, которой нет названия и нет ей сравнения.

Подними взгляд – ты увидишь свое счастье, к которому дорога лежит только через счастье.

1994

Сегодня я проснулся до рассвета,пытаюсь жить, ведь страх ночной кричит.

Пойду босой по желтому паркету,туда, где зеркало в стекле молчит.

Еще на окнах были ночи шторы,я шел, и бряцали в руке ключи.

1981

Сад

На сонном дряхлом языкебеседуют там рыбы две,в зеленой мглистой чащетела плывут к земной узде.

Из чащи мылкой водянойвыглядывает череп голубой.

И белым кажется ручей,что катит волосы речей,в забытом сумраке печейтвой дом останется ничей.

1982

Колючее окно и за окном разбой.Дождь ищет прыгалку, играет в салки,внизу деревьев шествует прибой,и серо – не отличим лицо от палки.

В полгода раз гуляет столпо грядкам с посвистом собачьим,за ним трясется призрачный, невидимый…в присядку странствуя аллюром лягушачьим.

Вороны мнят, что тишина,считают перья против ветра,сидят коровами, иль бурдюком вина,на ветках яблонь через метр.

Спалили голубой, а облаку неймется,напрасно врет надеждами себе,потащит лодку, как возьметсяза бич отец его, любя.

Объелся ветер белены,траву подмял объятием поспешным,волну погнал волнением кромешным,коричневы глаза его насмешны и тесны.

Дрожь дна и трепетание прохлады,российский полдень и писцы,хрусталь вороны черным хладомунижет пальцев белые кресты.

Теперь уже убьют меня,весна ушла, и лето осенью настало,задергала хозяйка веком, и облако коралломей шею оцепило, покропя.

Калитка высохла, деревья зеленеют,лучи заныли – синие птенцы,опорожнили лодку, мышцы занемеют,вернули дочь слепцы.

Дождь слипся с воздухом, как камень,проскребся в рамы, осушил весло,лист морды мокрой утащил под камень,на черных простынях упало колесо.

1982

Как он летит уставший соловей!А яблоня пугает садмертвячиной своей,которую за яблоко принять я рад.

Сирень ослепла, как в грозу,жук мается на веточке усами,жеманный корень бегает внизу,зеленый член скрипит крестами.

Следы дождя из кожи прут цветами,иное дело – тень до земли,пупок развязан у земли,не тужится, а пухнет под ногами.

Ограда валится по линии в тазу,дно таза – след копья, поверьте,размятый циферблат хранит росу,круг виснет сверху, сверьте.

В цепочке серой линии поплылипо пальцам желтым, земляным,накрыли косточки, накрыли,заголосили по полянам по земным.

У ног малины ландыши пасутся,вздымают голые цветами неба суть,помет роняют птицы мудро,цветут, растут и давятся на утро.

Под кожей шерсть очистит ветер,калитка раненая умерла,в сундук засунул негр ветер,шерсть грязная взросла.

Еще я вижу женщину больную,с ногою влажною и голым животом,чужую вижу – утром, вечером, с зонтом,но не пускаю в сад и не балую.

1982

И ветер падает на травы,слегка косынку шевелит,и ветер падает на травы,пока огнем не заболит.

И одуванчик не желает славы,когда нас тифом заразит,и одуванчик не желает славы —земля ему транзит.

Слепые крики, игры поколений,желанный омут, космоса уют,соленый пепел бывших поколений,завещан в сумерках приют.

Зеленый сумерк, желтые круги,и пальцы видит в корне гений,садится на ресницы жук весенний,сгоняя сок в осенние листки.

Лежит весна в постели лета,не спит, и простыни черны,тошнит, у ветра головные боли,ноют кости, и глаза тесны.

Взлетела ласточка с чужою лентой,и кони обратились в круг.Четвертый корень. Обрезайте кончик.Соцветия сжимают круг.

Голубоглазый космос на пороге,корова льет в бидоны молоко,не встать, уже проткнуты рогом,покатим человека колесо.

Тоскует муха над ушами,к зеленой памяти придет река,ешь копчик курицы, и не трещи ушами,слеза моя – потомок у реки.

1982

Свободный голос утреннего мира,за лесом зелень майская остыла,весенние останки кинутого пирагрызут себя, чтобы земля не ныла.

Зеленый обруч дерева подброшен,руками облако свернуло шеи все,рубин тоски для вечера отброшен,цветы поют в невидимой листве.

Коряга облака рыдает безутешнои пачкает водою линии небес,на берегу трут жернова успешно,сдвигает колесо слепой отец.

Росу в мешках положат на корму,бич бронзовый свистит извечно,дочь нагибает спину под корму,как пот слеза зальет увечье.

Соленый ветер – ночь у колыбели,платком махает дерево-отец.«Там травы сохнут и хотят недели», —так пишет крестиком слепец.

Сиреневые черные глаза забылии руки умертвили запах слез,уставился незрячий в тех, кто плыли,косматый, белый, голубой и пес.

Земля по пашне тянет море,орет и пахнет, как земля весной,полозья мажут росы, след мажет море,занюхивает утром облако пустой.

1982

О чем поешь, прелестный соловей?Или зовешь жену себе ночей,иль милая твоя не кажет уж очей,не нервничай, последний соловей.

Не видно солнца в птичиных речах,не плавает с зеленым ветром меж ветвямизабытый день в раскрытых роговых устах,лишь дышит синий воздух под ногами.

Заплакал хилый одуванчик,оплавленные кости по реке плывут,вампир, собравши озеро в стаканчик,вернул земле бессмертия приют.

Гуляют птицы в подземельях белыхв ограде каменных корней,и моют крылья жидким прахом спелым,зачерпывая из горстей гостей.

В пустые зеркала сбирает череп дождь,подставив руки для загробной пены,в ожившие глаза, как в собственные вены,впуская чрез глазницы грязь и пыль, и ночь.

1982

Переводы