Черный Гетман - Александр Трубников

— Ну так за чем дело стало? У иудеев хитроумных да мусульман коварных нужно учиться, как заповеди с клятвами обходить. На то и попы, чтоб епитимьи накладывать да грехи отпускать.

— Может и так. Но я же на иконе родовой клялась. Вот она, и сейчас здесь в углу стоит. Клятву словами опутать да обойти, словно камень, на дороге лежащий, задача не велика. Да только как дальше жить? Икону из дому убрать, чтоб не глядела вечным укором? Род наш проклят и без того. Заговоренная — что чумная, много ли счастья Ольгерду принесу?

— Так то оно так. Да больно уж мне жаль вас обоих. И зачем только покойный Иван тебя в честь селения этого злополучного назвал? Говорил же я тогда, не называй дочь в честь поместья. А он в ответ: примета мол, добрая. Вот и вышло все таким добром, что хоть в петлю лезь. Будь проклят тот день, когда брату пожаловали этот Ольгов…

Не слыша дядю, Ольга глядела на исчезающие в лесу конные фигурки. Глаза ее застилали слезы.

Враг моего врага

Ольгерд пустил коня к береговой кромке и с сомнением оглядел неширокую водную преграду:

— Это и есть что ли Днепр?

— Нет, пан Ольгерд, — отозвался, подъехав, Сарабун. — Борисфен чуть дальше, за островом, а сие перед нами протока, рекомая Чертороя.

— Чертороя? — усмехнулся Ольгерд. — Однако. Такое название заслужить еще нужно…

— Так и есть, — перекрестился лекарь. — Место это издавна почитают как гиблое, нехорошее. Мол черти здесь в полную луну воду роют, от того и буруны на воде. Говорят, что на Ивана Купала тут русалки в камышах пляшут, путников в омуты манят. Ох, скорее бы перевоз…

К тому времени, когда из-за длинной отмели появилась большая барка, приводимая в движение десятком дюжих гребцов, у небольшой деревянной пристани скопилось изрядно путников. Были здесь пешие богомольцы, идущие на поклон к пещерным мощам, возвращающиеся в город мещане, купец с двумя укрытыми рогожей телегами, да несколько служивых людей, среди которых Ольгерд с радостью и удивлением вдруг обнаружил знакомое лицо.

— Шпилер? Живой!

Молодой, небедно одетый всадник, услышав свое имя, обернулся. Глаза его расширились в изумлении.

— Ольгерд! Ты ли это?

— Как видишь.

За время, прошедшее с тех пор, как они расстались в лесу, Шпилер не только возмужал, но и определено добился некоторых жизненных успехов. Добрый походный конь, которого он вел за собой на поводу, ничем не напоминал давешнюю клячу, сам искатель приключений был одет в новый кунтуш, а на ногах у него алели щегольские сафьяновые сапоги. Его оружие было под стать одеже: торчащий за поясом добрый голландский пистоль, кривая татарская сабля и притороченный к седлу кремневый мушкет ясно говорили о том, что бывший товарищ по несчастью времени зря не терял, сумел-таки за прошедший год поднабраться опыта и стал настоящим бойцом.

"Не к Душегубцу ли на службу пошел?" — с тревогой подумал Ольгерд. Но, глядя на открытое сияющее лицо Шпилера от мысли своей почти отказался. Рассудил про себя так, даже если в разбойниках состоит, тем лучше — сам же на главаря и выведет.

Шпилер, отметая все подозрения, светился искренней радостью:

— Но как же ты спасся, Ольгерд? Оставлен ведь был израненный, в дремучем лесу.

— Повезло, — не вдаваясь в подробности ответил Ольгерд. — Путники случайные подобрали. Но как тебе-то удалось из плена уйти?

— Сбежал, — улыбнулся Шпилер. — Только не сразу, а погодя. После того, как тебя помирать бросили, Душегубец более потех не устраивал, на привалах не рассиживался. Шли мы без продыху аж до самого пограничного Путивля. Город обошли стороной, углубились в степь на полсотни верст, а там, оказалось воров наших басурмане ждали. Продали им разбойники весь ясырь, да двинули в брянские леса.

— Тебя татарам, стало быть, не отдали?

— Нет, слава богу. В цене не сошлись. Их мурза предлагал за меня мало денег, как за галерного раба, а Дмитрий же хотел как за шляхтича. Спорили оба до хрипоты, чуть за сабли не взялись. Душегубец так и не уступил. Ругался он страшно, голову мне срубить хотел с досады. Потом остыл, приказал меня с собой взять, стало быть на выкуп. И поехали мы в воровской острог.

Ольгерд с трудом удержался, чтоб не вцепиться в шпилерово плечо.

— Так ты, значит, логово его видел? Где оно?!

— Если бы, — Шпилер развел руками. — Везли-то меня туда, да только не довезли. На второй день пути, как в лес заглубились, устроили разбойники большой многодневный привал. Душегубец со Щемилой отъехали куда-то по тайным своим делам, вот разбойники и почуяли волю, да на радостях перепились. Что с них взять, если на страхе жить привыкли? Тут я улучил момент, свел лошадь, что пошустрее, и дал ходу. В сумке седельной кошель обнаружился с двумя сотнями талеров, так что на первое время хватило.

Ольгерд оглядел собеседника с головы до ног и хмыкнул.

— Двести талеров, говоришь? Если прикинуть, сколко стоит все, что на тебе надето, так серебро разбойничье в кошеле твоем похоже, словно тесто взошло. Хватило его не только на первое время, но и на второе…

Шпилер, ни капли не смутившись каверзным допросом, гордо поправил полу отороченного соболями кунтуша,

— А я тогда на эти талеры и не роскошничал. До городка ближайшего доскакал, нанял охочих людей, за татарами вслед кинулся. Они-то с ясырем шли непрытко, так что догнали на пятый день. Отбили полон, взяли трофей небедный. Саблю вот эту самую я у мурзы забрал. Стал думать, что делать дальше, решил от добра добра не искать. Остался в польной украйне, что меж Курском да Путивлем, собрал молодцов, начал ходить по лесам да степям. Места разбойные, шаек малых бегает там числом поболе, чем деревень в округе. Так вот и стал вольным охотником. Потом сговорился с засечным воеводой, чтоб на постой в крепости приходить, порох с пулями от него стал получать. А как опыту ратного поднабрался, пошел на службу проситься в Белгород. Тамошний воевода мне для начала поручение дал, на Дон съездить, к казакам… — на этих словах Шпилер понял что сболтнул лишнего и осекся.

— Да ладно уж, — усмехнулся Ольгерд. — В тайны твои мне лезть недосуг. Расскажи лучше, как здесь оказался.

— С Дона был послан в Киев, оттуда в Москву. Сейчас со срочной депешей бегу из Москвы в Киев, к воеводе, князю Куракину.

— А что, в Киеве теперь воевода московский правит?

— Он самый. Сразу же после Переяславской рады и поставлен. Только князь в самом городе силы никакой не имеет — сидит себе в замке на Киселевской горе, подати принимает да переговоры ведет. Гарнизон здешний составляет казацкий Киевский полк. Торговое сословие, блюдя Магдебургское право, подчиняется выборному бургомистру, у мещан свой войт, а монастыри, так те и вовсе по своему укладу живут. А сам ты теперь где, Ольгерд? Понимаю так, что теперь казакам служишь?

— В Любецкой сотне товарищем состоял. Сейчас вот еду к старшине, на службу проситься.

— Тогда тебе в Куреневскую слободу

Тем временем барка пересекла Черторою, обогнула отмель и вошла в глубокую затоку, в дальнем конце которой обнаружилась точь в точь такая же как и на оставленном берегу деревянная пристань. Путники оживились и стали готовиться к выгрузке, разговор старых знакомцев прервался.

Сарабун, ждавший в стороне, чтобы не мешать беседе, вернулся к Ольгерду, поехал рядом.

— Был ли в ты Киеве раньше, пан Ольгерд?

— Не приходилось.

— Ну тогда примечай. Хоть старая княжья столица давно уж не лучшие свои дни считает, все же нет на Руси города краше. Впрочем, что тут рассказывать — сам смотри!

Они вышли на другой берег острова. Ольгерд посмотрел. И охнул. Прозрачно-голубое, чуть тронутое осенью небо, по которому были разбросаны редкими клочками снежно-белые облака, перечеркивал гусиный клин. И этот клин, длинный и размашистый — весь, от тяжелого неутомимого вожака, до летящих по краям легких суетливых погодков, целиком отражался в глади раскинувшейся перед ними большой воды. Водную гладь, шириною не меньше чем в полверсты, кое-где подернутую рябью, то здесь то там пересекали ряды поплавков, удерживавших рыбацкие сети.

Привычный ему Днепр, в верхнем своем течении струящийся незнатной лесной рекой, каких на Руси десятки, здесь, под Киевом, вобрав в себя воды Сожа, Припяти и Десны, раскинулся под зеленой холмистой грядой размашистым важным боярином.

Теперь близость большого города ощущалась во всем. Перевоз был поставлен на широкую ногу — путников, собирающихся сразу с нескольких концов длинного лесистого острова, ожидали две большие барки и не меньше десятка разнобойных малых суденышек, чьи хозяева, наследники легендарного Кия-паромщика, перекрикивая друг друга, зазывали к себе бесконных: "К нам давай, пан — господин! Переплывем — зевнуть не успеешь, а плату берем вдвое меньше против купеческой…"