Том 23. Письма 1892-1894 - Антон Чехов

1) Видно, что за свою повесть Вы принимались 20 раз; она похожа на гладкую живописную дорогу, которая в 20 местах прерывается туннелями. От старой постройки уцелел одинокий столб — Наташа; затем новый, но брошенный столб — ростовщица-помещица. Затем глубокий овраг, который Вы зарыли наполовину, — это область чудесного. От прошлого уцелели также указания на женитьбу Виталина и проч.

2) Начинается действие в театре, с воспоминаний Виталина. Всё, что происходит в начале, есть, так сказать, продукт памяти Виталина, которому я могу верить и не верить. Его манера вспоминать и рисовать себе прошлое делает ему честь: у него художественное воображение. Он художник и даже психолог. Но верить ему, что Варя такая и сякая, я погожу; я подожду, что скажет от себя автор. И Вы говорите от себя, но где кончается память Виталина и где начинаетесь Вы, неизвестно, так как Вами не положена внешняя граница.

3) Два героя, действующих в разное время; из них второй является уж после того, как со сцены исчезает первый. Это двоит повесть, двоит и образ Вари. Мне было бы приятнее, если бы вместо Мурина приехал Виталин. Виталину ведь никто не мешает претерпеть метаморфозу и захотеть в попы. Было бы приятнее и потому, что целомудренный Мурин не колоритен, да и не верит ему читатель, так как он ничего еще не испытал и не имеет истинного представления о грехе, а стало быть, и о страдании. Легко тому рассуждать о целомудрии, кто ни разу еще не спал с женщиной! Запойный пьяница, толкующий о пользе трезвости, заслуживает больше доверия, чем приличный молодой человек, который во всю свою жизнь не пил ничего, кроме молока и лимонада. Моралисты-теоретики до такой степени раздражают меня и мою греховность, что пиши я Вашу повесть, то взял бы и заставил Мурина употребить горничную. Так вот — нельзя ли вместо Мурина выпустить Виталина? Пусть Виталин в конце застрелится, но это все-таки лучше, чем Мурин. Да Вы и сами чувствуете в Мурине что-то не то, так как разговор его с Варей самое неинтересное место во всей повести — не по содержанию, а по вялости действия.

4) Тирада о Толстом должна подлежать исключению безусловно. Во-первых, Варя, которая, как Вы пишете, читала много путного, не могла раньше не знать учения Толстого, и, во-вторых, тирада эта отнимает у богословского разговора его общий характер, т. е. самое интересное. Да и кажется мне, что имена живых могут украшать лишь газетные и журнальные статьи, но не повести. Имена подвержены неумолимому закону моды. Теперь как-то коробит, когда читаешь про даму в турнюре или кринолине, так точно через 10–15 лет, пожалуй, читателю покажется неуместным толкование о толстовщине. И опять-таки повторяю: никто не поверит Вашему Мурину. Ему ли говорить о непротивлении злу? Ему не поверят, и всё то, что он говорит, отнесут к Вашему желанию высказаться и припишут Вам. А Толстой, хоть и великий человек, но не стоит того, чтобы Вы занимались им даже когда пишете повести, т. е. в часы, когда Вы наиболее объективны и свободны.

Больше никаких замечаний не могу сделать, хоть зарежьте.

Галлюцинация Мурина сделана отменно. Жаль только, что Варя не стукнула его по голове подсвечником. Всё прекрасно, и я глубоко убежден, что повесть будет иметь успех, и от души рад этому, так как, быть может, беллетристика понравится Вам и Вы будете находить в ней отдых. Никакого другого лекарства от скуки и дурного настроения я не посоветовал бы Вам так охотно, как писание пьес и повестей. Это занятие тихое, кропотливое и любопытное уже потому, что имеешь дело не с цифрами и не с политикой, а с людьми, которых сам выбираешь по личному своему произволу. Да и талант будет прыгать у Вас в душе и беспокойно переворачиваться, пока Вы не дадите ему удовлетворения. Право, дурного ничего нет в том, что Вы написали «Татьяну Репину», а хорошего много; то же самое можно сказать и о повести. Значит, повесть выйдет в свет в сентябре или октябре? Это необходимо.

Нового ничего нет. Послал Вам много писем в Франценсбад, но ответа не получал. Пишите мне, пожалуйста, подлиннее.

Холера in status quo[13], ни сильнее, ни слабее.

Всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Лейкину Н. А., 13 июля 1892*

1201. Н. А. ЛЕЙКИНУ

13 июля 1892 г. Мелихово.

13 июль. Ст. Лопасня.

Простите, добрейший Николай Александрович, что я так долго не отвечал на Ваше письмо. По случаю холеры, которая еще не дошла до нас, я приглашен в санитарные врачи от земства*, дан мне участок, и я теперь разъезжаю по деревням и фабрикам и собираю материал для санитарного съезда. О литературной работе и подумать некогда*. В 1848 г. в моем участке была холера жестокая; рассчитываем, что и теперь она будет не слабее, хотя, впрочем, божья воля. Участки велики, так что всё время у врачей будет уходить только на утомительные разъезды. Бараков нет, трагедии будут разыгрываться в избах или на чистом воздухе*. Помощников нет. Дезинфекции и лекарств обещают безгранично. Дороги скверные, а лошади у меня еще хуже. Что же касается моего здравия, то я уж к полудню начинаю чувствовать утомление и желание завалиться спать. Это без холеры, а что будет при холере, посмотрим.

Кроме эпидемии, я ожидаю еще эндемическую болезнь, которая будет у меня в усадьбе непременно. Это — безденежье. За прекращением литературной работы у меня прекратились и доходы. Если не считать трех рублей, которые я сегодня получил за триппер, то мои доходы равны нолю.

Рожь удалась вполне на всех 14 десятинах. Уже убирают. Овес, благодаря последним дождям, поправился. Гречиха великолепная. Вишен тьма.

Сейчас восьмой час вечера. Надо ехать к земскому начальнику, который собрал для меня сход. Сей земский начальник, мой сосед (3 версты), кн. Шаховской, молодой человек 27 лет — фигура колоссальных размеров и с зычным голосом. Он и я — оба на сходах упражняемся в красноречии, разубеждая скептиков в целительной силе перцовки, огурчиков и т. п. У ребят поголовно понос, часто кровавый.

Ну, будьте здоровы. Гонорар высылайте в г. Серпухов*, ибо на Лопасне нет почтового отделения. Серпухов, село Мелихово — вот и всё.

Будьте здоровы еще раз. Кланяйтесь Вашим. Д-р Сиротинин живет по соседству со мной на даче.

Ваш А. Чехов.

Егорову Е. П., 15 июля 1892*

1202. Е. П. ЕГОРОВУ

15 июля 1892 г. Мелихово.

15 июля. Ст. Лопасня.

Добрейший Евграф Петрович, ничего хорошего я написать Вам не могу*, так как не знаю ни одного врача, который теперь не был бы занят, а студентов-медиков знакомых у меня нет. Если же и встречу кого-нибудь из медиков, то мое посредничество едва ли будет иметь успех, потому что врач едва ли согласится ехать в уезд за 250 р.

Мы тоже хлопочем во всю ивановскую. У нас в Серпуховском уезде врачей так мало, что во время холеры уезд будет сидеть почти без помощи. Заграбастали и меня, раба божьего, и назначили санитарным врачом*. Разъезжаю теперь по деревням и читаю лекции. Послезавтра на санитарном совете будем решать вопрос: где можно достать врачей и студентов? И, вероятно, никак не решим этого вопроса.

Значит, Вам не удастся отдохнуть после голодовки. Досадная и грустная история.

Еду сейчас в монастырь просить, чтобы построили барак. Будьте здоровы и небом хранимы. Вашим поклон.

Ваш А. Чехов.

Мизиновой Л. С., 16 июля 1892*

1203. Л. С. МИЗИНОВОЙ

16 июля 1892 г. Мелихово.

16 июль.

Вы, Лика, придира. В каждой букве моего письма Вы видите иронию или ехидство. Прекрасный у Вас характер, нечего сказать. Напрасно Вы думаете, что будете старой девой*. Держу пари, что со временем из Вас выработается злая, крикливая и визгливая баба, которая будет давать деньги под проценты и рвать уши соседским мальчишкам. Несчастный титулярный советник в рыжем халатишке, который будет иметь честь называть Вас своею супругою, то и дело будет красть у Вас настойку и запивать ею горечь семейной жизни. Я часто воображаю, как две почтенные особы — Вы и Сафо* сидите за столиком и дуете настойку, вспоминая прошлое, а в соседней комнате около печки с робким и виноватым видом сидят и играют в шашки Ваш титулярный советник и еврейчик с большой лысиной, фамилии которого я не хочу называть*.

Маша давно уже уехала на Луку вместе с Мамуной. Один проезжий доктор говорил мне, что сам он наблюдал под Харьковом, а именно в Мерефе, два случая холеры. Если слухи об этом дойдут до Сум, то Маша убежит оттуда. Жду ее к 20 июля. Уехать я никуда не могу, так как уже назначен холерным врачом от уездного земства (без жалованья). Работы у меня больше чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам и проповедую там холеру. Завтра санитарный съезд в Серпухове. Холеру я презираю, но почему-то обязан бояться ее вместе с другими. Конечно, о литературе и подумать некогда. Утомлен и раздражен я адски. Денег нет, и зарабатывать их нет ни времени, ни настроения. Собаки неистово воют. Это значит, что я умру от холеры или получу страховую премию. Первое вернее, так как тараканы еще не ушли*. Дано мне 25 деревень, а помощника ни одного. Одного меня не хватит, и я разыграю большого дурака. Приезжайте к нам, будете бить меня вместе с мужиками.