Дело медведя-оборотня - Георгий Персиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Расскажете? – встрепенулся Барабанов, отвлекаясь от намазывания ломтя толстым слоем меда.
– А что не рассказать? Так люди говорят, секрета тут большого нету. Колдун, который послабее, тот в волка перекидывается, волколак значит. Эти чары, пожалуй, попроще будут. А если чародей сведущий, сильный и опытный, то может и в медведя превратиться. Чтобы такие чары совершить, нужно в ночь полнолуния отыскать пенек и воткнуть в него три ножа, а после через этот пенек перекинуться. А чтобы снова человеком стать, нужно то же самое в обратном порядке сделать. Правда, такое для волколаков больше подходит. А вот беролаки, для этих же чар, через ствол склонившейся березы перекидываются или через шкуру медвежью, так люди говорят. Тут-то сила его колдовская вся и понадобится. Оборотиться – дело не сильно хитрое. Опасность приходит, когда колдун в обличье зверя кровью напитается, тогда нужно всей силой разум человеческий удерживать. Потому что иначе колдун сам себя позабудет, и про пенек, и про ножи, и дороги обратно ему не сыскать. Навеки суждено в звериной шкуре ходить. Только это все древние сказания, в нынешней жизни такого не бывает, – поспешил напомнить знахарь, увидев, что гость с наисерьезнейшим выражением лица азартно записывает его слова в блокнот. – Так прадед моего деда рассказывал, а тому дед его деда. То были времена храбрые, богатырские. А теперь люди обмельчали… Нет больше ни богатырей, ни чародеев, и ты, мил человек, можешь хоть всю ночь через пенек кувыркаться – медведем не станешь.
– В мыслях у меня не было медведем становиться, – немного обидевшись, ответил Барабанов и отложил блокнот в сторону. Но глаза его горели интересом, и весь научный нигилизм неожиданно оказался забытым перед удивительным миром сверхъестественного, природу которого так соблазнительно было изучить и понять. – Ну хорошо. Люди теперь измельчали, это я понял. Но раньше-то, раньше сила волшебная существовала? Я имею в виду, такая сила, которая по мановению руки чародея горы сдвигает?
Старец посмотрел на своего гостя очень долгим, испытующим взглядом из-под кустистых седых бровей и медленно, но уверенно кивнул.
– А что это за сила? И откуда она берется? Как выглядит? Вот что я понять хочу.
– Если сильно хочешь, значит, поймешь. – Крыл теперь с большим интересом разглядывал своего странного гостя, удивляясь серьезности его намерений. – Может, ты, мил-человек, в ученики ко мне хочешь пойти?
– Может, и хочу, – неожиданно для себя выдал Барабанов, с вызовом глядя на знахаря.
– Хорошо. Попробую объяснить. У тебя и у самого сила есть, это я сразу почуял. Только она не наша, не людская. Мы, люди, к той силе только присоединяемся и используем. Вот, к примеру, ветер дует – деревья гнет, сила великая. А человек мельницу ставит и силу эту могучую по своей воле использует. Или вода, поток мощный несется, валуны переворачивает, а человек и тут подлаживается к этой силе, строит лодки, плоты. Берет ревущий огонь от лесного пожара и заячью тушку на нем жарит – тоже сила. Так же и сила колдовская, у человека ее нету, но он, ежели умеет, может ее использовать и сильнее становиться. Это если совсем по-простому рассказывать. Хотя такое не рассказывать, а показывать нужно. – Старец снова пристально поглядел на Нестора: – Ну что? Говори, где болит?
– Болит? Тут вот. – Барабанов, уже ничему не удивляясь, указал на свою многострадальную поясницу. – Застудился вчера ночью под дождем.
– Случается. – Крыл, не говоря больше ни слова, отвел гостя на двор и уложил на скамью. – Сейчас будет горячо, но ты ничего, вытерпишь, главное глаза закрой, так оно полегче будет.
Нестор молча подчинился, вытянувшись на спине с закрытыми глазами. Знахарь положил ему на поясницу свою широкую ладонь и принялся едва слышно шептать что-то на языке, который был гостю не вполне понятен. Он уже начал понемногу дремать, когда вдруг почувствовал, что ладонь Крыла нагревается. Сначала это можно было списать на естественные процессы, но постепенно жар стал таким, что терпеть оказалось невозможно, Барабанов даже заподозрил, что старик тайком приложил ему к спине раскаленную печную заслонку, только вот ни печки, ни огня во дворике не было. Он терпел изо всех сил, пока из закрытых глаз не брызнули слезы, и уже готовился просить пощады, когда знахарь неожиданно убрал ладонь и все прекратилось.
Барабанов испуганно потрогал спину, ожидая нащупать волдыри от ожога, но кожа была гладкая и чуть теплая, а боль в пояснице прошла совершенно. Пораженный до крайности, он метнулся к своему заплечному мешку и извлек оттуда тщательно сберегаемую драгоценность – бутыль настоянной на меду водки – и с почтительным поклоном протянул ее Крылу. Тот с довольным кивком принял дар, осторожно поставил на стол и наконец ответил на немой вопрос гостя.
– Сила у меня есть, но сила невеликая, – скромно признался старец. – От солнышка эта сила идет да от огня. Мертвого не воскрешу, живого не убью, а вот ток крови из раны замедлить могу, например. Только если рана неглубокая. Если она посерьезнее – там заговорами не отделаешься, надобно чем-то зажимать. А что делать? Так везде. Чародейской силы мало, нужно руками помогать, а если они бестолковые, то и не выйдет ничего.
– А у оборотня какая сила? – не унимался Барабанов, распаленный новыми удивительными знаниями.
– У оборотня сила дикая, неуправляемая, беспредельная. Похожа чем-то на мужицкий запой. Терпит-терпит оборотень, а раз в месяц до самого предела доходит. Потом – Ах! Бух! – сыщется незнамо где, раздетый догола, ничего не помнит. А чаще баловать ему тоже нельзя – пропадет, так зверем и останется. Вот оборотни и взяли себе вроде как за правило, ждут до полной луны, а там уж безобразничают всласть до беспамятства. И сила эта темная, человеком непостижимая…
Сказав о непостижимости силы, Крыл многозначительно покосился на бутылку медовухи, стоявшую на столе.
Глава 13
Утром все собрались в муромцевском номере, который на время расследования превратился в некое подобие штаб-квартиры. У одной из стен, закрывая отклеившийся обойный лист, на табурете стояла картина, до этого висевшая над кроватью. Поверх картины, на которой был изображен луг с пастушками, Муромцев прикрепил несколько листов бумаги, смастерив тем самым подобие школьной доски. Кусочком угля он, смешно прикусив кончик языка, старательно
