Искушения Господа нашего Иисуса Христа - Михаил Тареев

Но если мысль о злом, как о факте, не может, запятнать святости Бога, Который даже необходимо созерцает всю сумму мирского зла (das Denken einer Thatsache, auch wenn sie bose ist, kann ja nicht sündhaft sein, — sonst wäre auch Gott nicht heilig, der die ganze Summe des Bösen überschaut) [158], но Который не искушается злом (Иак. I, 13), то, очевидно, она сама по себе еще не составляет искушения. Искушением она становится с того момента, с которого начинается борьба, с которого приступающее зло начинает производить действительное впечатление на настроение, но тогда и само искушение становится злом. Мысль о злом не может быть искушением Безгрешного; она может быть искушением только для того, в ком встречает расположение ко греху, в ком сталкивается со страстью, или похотью. Следовательно, если всякое искушение начинается мыслью о злом, то Христос или имел в Себе похоть и тогда Его искушения могли быть действительными, или же, не имея похоти, совершенно не мог испытывать искушений. В раннейших статьях и первых изданиях своего труда Ульман, незаметно для себя, усвоял Христу способность обольщаться страстью. Один из его немногих критиков, Устери [159], довел до ясного сознания Ульмана, что с его точки зрения необходимо признать во Христе ιδια επιθυμια, как условие действительности искушений. Тогда Ульман, устраняя от себя эту мысль о страсти во Христе, постепенно и механически исправляя свой взгляд, пришел к таким выражениям, которые не допускают действительности искушений Христа. И это он сам сознал. Он понял, что мысль о злом для того, кто не имеет расположения ко злу, не может быть искушением, что теоретический выбор между ложною и истинною мессианскою идеею еще не был бы искушением; для сего надлежало, чтобы ложная, мессианская идея имела что нибудь действительно обольщающее и подкупающее [160].

Описание процесса искушения у Ульмана не ошибочно, да и не ново. Его мы встречаем у многих аскетов и моралистов. Так напр., св. Ефрем Сириянин различал следующие моменты в приступе искушения: приложение — простое напоминание о предмете искушения, сдружение — принятие помысла и как бы занятие им и с удовольствием соединенное собеседование с ним, с трасть — вследствие сдружения, образовавшийся навык, к помыслу, борьба, соизволение, самодеятельность, пленение [161]. Подобное находим у Фомы, Кемпийского [162], Нила Сорского и др. Но аскеты н моралисты говорят о „страстных помыслах“, которые тревожат нас помимо нашей воли [163], они говорят о действии страсти [164]. Искушение страстью или похотью, составляет один вид искушения: ограничение им всей области искушений и составляет ошибку, которая дает себя знать в применении вопроса об искушениях к Господу Иисусу. — Подводя насильно всю область искушений под один вид обольщения злом, Ульман по необходимости приходит к таким представлениям о природе зла, которыми понятие греха низводится из области свободно–разумной жизни в область чувственную и преобразуется в понятие материальной заразы. Он представляет зло в качестве какой–то объективной заразительной материи: тот или другой факт сам по себе может быть злым; зло может приступать к человеку, производить впечатление на его настроение; действуя на мысль человека, оно может мыслиться, как нечто внешнее, и только после продолжительного, по крайней мере, более одного момента, пребывания в уме, оно может и даже должно заразить “запятнать” всего человека; оно производит искушение, выступая из какого–нибудь внутреннего или внешнего пункта жизни и непосредственно прикасаясь к человеку и под. Ульман придает большое значение тому обстоятельству, что искушение Христа продолжалось только момент. Этому обстоятельству придают решающее значение в вопросе о безгрешности искушений Иисуса Христа многие другие из западных богословов, у которых решение этого вопроса редко обходится без выражений „die Halfte eines Augenblicks“, „momentane Verdunkelung des Bewusstseins“ и пр. Все это указывает на непригодность установившегося взгляда на зло, как на материальную заразу, и на грех, как на заражение: все это вопиет против взгляда на обольщение злом, как на единственный критерий действительности искушения.

30. Так похоть — в смысле ли чувственной похоти, или душевных страстей, включая сюда и те, в которые развиваются самые благородные потребности человеческой природы — не может рассматриваться субъективным основанием искушений в применении их к Иисусу Христу. На ряду с похотью другою столь же всеобщею субъективною причиною искушений служат немощи нашей природы. Если страсть не могла быть субъективным основанием искушений Иисуса Христа, то не могли ли таким основанием служить немощи природы? Последнее признают английский богослов Брюс и германские Гесс и Франк.

Насколько несомненно, что, по смыслу церковного учения, человеческой природе Иисуса Христа не могла быть присуща похоть, настолько же решительно слово Божие и святоотеческое учение усвояют Ему наши естественные немощи. В каком же объеме эти последние были Ему свойственны? Какого рода немощам Он подлежал? По ясному и определенному выражению церковного учения у Св. Иоанна Дамаскина Господь Иисус принял на Себя естественные и беспорочные немощи, или страсти, τά φυσικά και αδιάβλητα πάθη. „Исповедуем, пишет он, что Христос воспринял все естественные и беспорочные страсти человека. Ибо Он воспринял всего человека и все, что принадлежит человеку, кроме греха. Ибо этот не естествен и не всеян в нас Творцом, но производно происходит в нашей свободной воле вследствие диавольского посева и не владычествует над нами насильно. Естественная же и беспорочные страсти суть не находящиеся в нашей власти, которые вошли в человеческую жизнь вследствие осуждения, происшедшего из–за преступления, как напр. голод, жажда, утомление, труд, слеза, тление, уклонение от смерти, боязнь, предсмертная мука, от которой происходят пот, капли крови [165] и проч.

Немощи природы, или естественные страсти, порождают для нас многочисленные и трудные искушения; такие же искушения могли проистекать от них и для Иисуса Христа. Естественные немощи, пишет Брюс, служат достаточным основанием искушений. Кто способен испытывать голод и жажду, удовольствие и страдание, надежду и страх, радость и печаль, тот по самой природе подлежит искушениям, потому что он может находиться в таких обстоятельствах, когда он должен сделать выбор между несправедливым поступком и между отказом в удовлетворении какого–нибудь своего невинного желания, или потребности [166].

Однако одно указание на естественные и беспорочные немощи еще не решает вопроса о характере искушений Иисуса Христа, об их силе и подобии нашим. Дело в том, что немощи, служа субъективным условием искушаемости человека и в этом отношении соответствуя похоти, как параллельное с нею явление, еще не определяют критерия действительности искушений и не составляют параллели для обольщения злом или злого пожелания, которое выставлялось в качестве критерия в указанных выше учениям. Говоря иначе, естественные немощи допускают различное применение к вопросу об искушениях Иисуса Христа, сообразно с тем, что они служат основанием для различных искушений, по крайней мере по–видимому. К естественным немощам может приурочиваться и искушение пожеланий, или обольщение злом, и искушение веры: один из–за бедности склоняется к воровству или убийству, обольщаясь богатством, а другой ради страданий бедности, от которой не может освободиться по отвращению ко всякого рода нечистым средствам, теряет веру в людей и даже в Промысл. — Этот пункт образует распутье, на котором расходятся выше названные богословы: Брюс видит в немощах основу для искушения пожеланий, а Франк и Гесс приурочивают к ним искушение веры. Первый удерживает тот же критерий действительности искушений — обольщение злом [167], вторые стремятся указать иной.

Одно и тоже обольщение злом может утверждаться или на похоти, или на естественной немощи. Каждая похоть имеет в своей основе какую–либо естественную потребность; при известных условиях каждая немощь может увлекать ко греху с силою, почти равною напряжению похоти. Один влечется к воровству страстью, а другой нуждою бедности. Различие только в том, что похоть сама по себе греховна, а немощи безгрешны. — Если так, то не могутъ ли естественные немощи обосновать безгрешные искушения, или искушения Безгрешного, вполне такие же по смыслу влечения к злому, как и наши искушения похотью? Вопрос, по–видимому, только в силе тех и других искушений. Этот вопрос и ставит Брюс.

То обстоятельство, что искушения Иисуса Христа были безгрешны, не делало их незначительными по объему и слабыми по степени (narrow in range and slight in degree) в сравнении с нашими искушениями. В пояснение этого английский богослов выставляет то положение, что одно и то же искушение может возникать в различных в нравственном отношении причин, так что отсутствие какой либо особой причины искушения [168] в данном случае еще не гарантирует совершенно от искушения [169]. И трус и храбрец одинаково могут подвергнуться искушению отступить от боя: один по слабости своего духа и по низкой привязанности к жизни, другой вследствие непроизвольной чувствительности природы или по благородной заботе о своей семье. — Один может подпасть искушению отнять у ближнего жизнь по гневу или по корысти, а для другого может быть искушением принести в жертву собственного сына в силу чрезмерной любви к Богу и по вере показать тем преизбыток этой любви. Таким могло быть искушение Авраама. — Искушение избрать из двух предстоящих путей жизни ненадлежащий может определяться противоположными мотивами, в одном случае честолюбием, а в другом страхом пред страданиями, ожидающими человека на лучшем пути. Таково было искушение Христа избрать мирской путь мессианства. Но не только, — по мнению Брюса, — одного и того же рода искушение может быть вызвано противоположными в нравственном отношении причинами, а даже искушение, проистекающее из святого источника, может быть несравненно сильнее, чем то, которое возникает из греховной похоти [170]. Так, на какой–либо обман в торговом деле несравненно легче решаться человеку невысокой нравственности, чем человеку твердых нравственных убеждений, хотя внешние обстоятельства были бы одинаково стеснительны для того и другого. Греховные наклонности, делающие человека более способным к падению в искушении, не увеличивает тяжести искушения, а скорее уменьшают ее. Известно, что искушаются добрые, а не злые. Искушение предполагает борьбу со злом и возникает от затруднений, которые встречаются при этой борьбе. С этой точки зрения Христос подобен христианам, которым Он может сострадать в немощах в двух отношениях: в противоборстве злу и в терпении великих затруднений на пути этой борьбы [171].