Карты миров. Дети Соловорана - Елена Витальевна Пономарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапно Дагон прервался. В его горле стоял комок, и слезы душили, не давая продохнуть. Большой мужчина плакал перед маленькими детьми. Мужчины в этих краях скрывали слезы, это считалось проявлением слабости. Но над его слезами никто не засмеялся. Дети сидели очень серьезными. Один за одним, они потянулись прочь из избушки в свои дома, к своим матерям. Каждому хотелось обнять свою маму, прижаться к ней крепко-крепко, и не отходить от своего очага.
Глава 11. Под воду
В деревне стояла жара. Кучи комаров спешили отложить свои личинки в местной запруде, от чего пребывание вечером на свежем воздухе после заката становилось невыносимым. По всем домам стояла духота. Люди с нетерпением ждали ночи, чтобы впустить прохладу в жилища.
Лето было временем трудов. Дети все были заняты. Девочки помогали матерям в полях, ходили небольшими стайками в лес за кореньями и ягодами, которые потом сушились в хижинах на зиму. Мальчишки бегали за отцами и старшими братьями на охоту. Они были на правах собак, держась неподалеку от взрослых с очень важными лицами. Более старшие юноши готовились к осеннему посвящению в мужчины. Казалось, все забыли о чужаке, поселившемся в этих краях и о его сказках. Наверно, он и не был таким уж чужим для всех. Работал мужчина исправно. Был хорошим, опытным следопытом и метким охотником. Не раз его рука убивала загнанного зверя. Делал он это быстро и, казалось, с жалостью, бормоча себе под нос непонятные заклинания. Вскоре все прониклись к нему уважением и больше не косились в его сторону. Даже Ар-аппа прекратил недовольно ворчать, когда чужак наградил его сердцем кабана.
В избушке Шуе все тоже текло своим чередом. Теперь, когда в доме появился мужчина, старушка чувствовала себя спокойно. Конечно, и до этого ее не обделяли заботой – в ее доме всегда был хворост и куски мяса. Она ведь была шаманкой как-никак. Остальным старикам доставалось гораздо меньше. Если старик оставался один, потеряв кормильцев, то его предоставляли самому себе. И если он был немощным, то, в лучшем случае, мог рассчитывать лишь на объедки.
И все-таки судьба у Шуе была несладкой. С детства она испытывала одиночество. Они с матерью жили далеко от краев, где водились люди. Из-за этого долгое время она жила как бы сама по себе. Однажды, когда Шуе выросла, она уплыла на одном из кораблей прочь от родного дома. Жажда открытий гнала ее вперед. Много раз она возвращалась назад, к матери. И столько же раз уплывала прочь.
В молодости Шуе была необыкновенно хороша собой. Сила и красота привлекали мужчин, которые хотели в ней видеть надёжную опору. Но она встретила крепкого и умного мужчину и вышла за него замуж. Он отвез ее в свою деревню, где у них родилось двое сыновей. И хотя дом стоял на отшибе, женщина не чувствовала себя оторванной от жизни деревни, даже после смерти мужа. В год, когда дикий кабан протоптал тропу через нижний овраг, случилась беда. Сыновья шаманки пошли на охоту на медведя и в борьбе за жизнь хозяина леса покинули мир живых. Шуе осталась совсем одна. Привычный для неё отчужденный образ жизни, походы за травами, лечение больных помогли выжить. Вскоре старейшие признали её как шамана, так она заняла место, уготованное ей с самого рождения.
Но сейчас, когда появился Дагон, одиночество отступило, и старая женщина стала счастливее. Долгими вечерами она рассказывала удивительные истории, а капитан внимательно ее слушал. Но главную историю – про самого капитана, они берегли для ребятишек, которых Шуе очень любила, хотя виду и не подавала.
И вот, в очередной жаркий вечер, когда запруда извергла из себя множество кровососущих насекомых, дети собрались в доме Шуе вновь. Глядя на большую тень капитана Дагона и на его лицо, освещенное жарким пламенем очага, они ждали продолжения рассказа, который начался с того, что:
«Лиид плакала. Казалось, что она переживает утрату близких вновь. Я видел ее, такую маленькую, беззащитную, и чувствовал, как мое сердце плачет вместе с ней. Успокоившись, она продолжила свое повествование:
«Дело было сделано. Теперь бревна предстояло перенести к реке. Они были тяжелые, неудобные. Постоянно скатывались с веток, где им надлежало почивать всю дорогу до реки. Я тащила их, а сама все время озиралась по сторонам, все больше превращаясь из гужевой силы в охотника. Голод обострил слух и обоняние, принуждая высматривать пригодную к пище добычу. Мимо пролетела жирная муха. Я проводила ее взглядом. Мне тогда показалось, что она-то была скорее достойной пищей для росянки, чем для меня. Хотя, через пол-часа, я уже так не думала… Наконец, между кустарником и рекой открылась полоса метров сто из пожухлой травы. А в ней прятались запасы пищи, состоявшие из побегов молодого чеснока и горьковатых кореньев. Конечно, воду на огне было не подогреть. Но глядя на поджаренные корешки, я даже немного посмеивалась в предвкушении трапезы.
По завершении трапезы, прутья были связаны в косы-веревки, а бревна веревками в плот. Трогая податливые стволы длинных, как лоза, веток, я напевала песню, что пели в моих краях женщины за работой:
Почем мне знать, где будет край,
Когда дойдешь ты до конца.
И если скажешь мне «прощай»,
Не отворачивай лица
На славной розовой заре
Порог ты хижины моей
Лазурным светом озари,
Затмив камина жар углей.
Когда плот был готов, я сделала в центре небольшое укрытие для спины из веток и мха, погасила костер и, сев на плот, оттолкнулась от берега. Река, как любопытный ребенок, тут же подхватила плот, точно неуклюжую корягу, и понесла вперед. Ее журчание убаюкивало, и я крепко заснула.
Долго ли я плыла или нет, мне было
