Русь Богатырская: былинные сказания - Старостин Василий Адрианович

Дюк Степанович

Славен город Галич на земле Волынской, Славен и богат он несметным богатством. Золотятся-блещут терема-палаты, Высокие башни, звёздные чертоги. Город разукрасил Степан — гость торговый — Изумрудным светом, яхонтовым блеском. Завещал он сыну — Дюку молодому — Не богатством-златом, не куплёй-продажей, Не боярским званьем род свой прославить. Делом богатырским, силой молодецкой! Молод Дюк, задорен и везде проворен. Нет ему, Дюку, никаких заказин! Ни препон досадных, ни оград высоких — Везде силы хватит, смелости достанет: Схватить звезду с неба, достать месяц ясный, Остановить солнце, оседлать тучу! Молодцу под руку, молодцу под силу Гром поймать гремучий да грозой умыться, Молнией сверкучей себя опоя́сать! Бурлит душа в теле волновым прибоем! Сила бьёт о разум — разум затемняет! Где найти забаву, утолить бы душу, Сердце охладить бы, огонь поумерить? Триста стрел перёных Дюк выбирает. Три стрелы особые к ним добавляет, Во чистое поле выезжает. Стаи лебединые, серые утки И кружат, и вьются вокруг Дюка: Спереди-сзади-справа-слева Пестрые пестрины пестрят пред глазами. Дюку птиц ли надо — крылатых летанок? Лебедей не бьёт он, уток не губит. Так только тешится в зелёном раздолье! Дюк пускает стрелы наудалую: Ин без пристрелки, куда ни попало. Расстрелял все стрелы — триста стрел калёных Три стрелы последние выпустил в небо... Не убил ни гуся, ни белой лебёдки, Ни серой-пернатой-малой утки! Дюк и не кручинится, о том не жалеет. Едет в чисто поле, стрелы собирает. Ах, да и собрать-то не мудрое дело: У него те стрелы все золотые! Днём они сверкают, ночью играют! Триста стрел нашел он, трёх найти не может, Трёх ‚та заветных, трёх да особых! Триста потерял бы — о том не жалел бы! Но о трёх потерях Дюк жалеет: Стрелочки простые, не золотые — А и золотых они стрел дороже! Дороги были те простые стрелы: Ведь привез Степан их батюшка на память. А пером орлиным они оперёны. Тот орел особен: не над полем чистым, Не над дубравами ширяет-летает, А над синим морем, над океаном. А детей-орляток выводит на волнах В буре-непогоде на латыре-камне. Ищет-поищет, потерь не находит — Дюк опечален, Дюк расстроен! Шли три калики, нашли эти стрелы. Приносили Дюку, отдали в даровья. «Гой еси, калики, кто вы и откуда, Чтобы знать, кого мне наградить по-царски За ваши находки, за эти за стрелки?» «Дюк ты Степанович, молодой боярин! Нам-то наград твоих, Дюк, и не надо! Идём мы, калики, из Киева-града. Идём мы, калики, в славный город Галич!» «Вот вы, калики, это ваше слово Пришлось по душе мне, сказано на радость. Думушку ношу я да мечту лелею: Побывать мне в городе Киеве надо! Вы мне поведайте, скажите, калики: Далека ли дальность до Киева-града?» «Дюк ты Степанович, богатый боярин! Пешим до Киева дойдёшь за три года. За три месяца на коне доедешь. Только ведь дороженьки прямоезжей нету — На прямой дороге стоят три заставы. Первая застава на горе Горыни — Там стоит Горыниха, лютая Змеиха. Злая пещериха закрыла дороги, Злющими змеёнышами все заполонила. На второй заставе пути заграждают Чёрные вороны — железные клювы. На третьей заставе путников губят Серые волки — булатные зубы! Три заставы эти миновать неможно! А коли минуешь, тогда ты наедешь Ин на препону полютее тех трех. Царь Кандал кандальный с войском несметным — Вышел с походом он на стольный Киев, Кандалы куёт да опутья готовит; Хочет окандалить всю Русь Святую! Ни тебе пройти там, ни тебе проехать! А того Кандала буде минуешь, Там ты увидишь шатёр белый. Там стал заставой богатырь могучий... Трудно до Киева, Дюк, добраться!» «Вам за всё, калики, доброе спасибо, Счастливо прибыть бы вам в город Галич! Не забыть зайти и к Дюку во дворину, Хоть на постой бы, хоть на угощенье!» Славный Дюк Степанович матушку просит: «Матушка-голубушка‚ ты моя радельница! В Киев-град поехать дай благословенье! Ты ль меня, матушка, родила удачливым: Силою во силу во Святогорову! Доблестью родила в Илью Муромца! Смелостью — в Алёшу, красотой — в Чурилу! Славою-богачеством — в батюшку Степана! Мне ль с таланом-удалью, с молодецкой силой Не быть у Владимира в Киеве стольном! Дай ты мне, матушка, в путь благословенье!» Мать родная Дюку отвечала: «Я бы тебя, дитятко, в поход отпустила! Я не побоялась бы за судьбу счастливую: Знаю, растопчешь на пути змеёнышей! И волков, и воронов всех ты пересилишь! Доблестью да силою сомнёшь рать Кандалову| Одного страшусь я, об одном горюю... С этого страха, с этого горя Не пущу тебя я до Киева-града. Не пущу, не дам я благословенья! Потому не дам я, не пущу в дорогу, — Ты, моё дитятко, хвастливым родился! Ты хвастлив-занослив, во спорах задорлив. В Киеве похвастаешь мною и не к месту! Вознесёшься золотом, всем своим богатством! Перед людом киевским, паче пред боярством! А бояре в Киеве — ох, завистны: Изожгутся завистью, злобною изжигой; Изведут, дитя моё, тебя не за денежку, Не за грош-подушечку погубят завистники! Нет, не дам, дите моё, я благословеньица Ехать тебе в Киев-град ко князю Владимиру!» «Свет-государыня‚ мать моя родимая! Ты меня, молодца, дома не удерживай! Дашь благословенье — я с ним поеду! И не дашь — поеду в Киев, город славен!» Выбрал Дюк Степанович коня на конюшне, Выбрал по душе он коня Вороного: Грива ниспадает до сырой землицы. А хвостом широким землю покрывает, Путь заметает: славен конь у Дюка. Вот конь снаряжен, ездок — наготове: В латах, при кольчуге, при всем оружье. Блещет убранством золотым-жемчужным, В дорогих каменьях, яхонтах сверкальных, В дивных изумрудах конь и всадник. Прянул конь, помчался по чистому полю. Солнце в поле светит днём сиянным. Тёмною ночью звезды мерцают, Месяц изливается светлым сияньем. Нет, это не солнце! Нет, это не месяц! Нет, это не звёзды светят и сверкают! Блещет-сверкает богатырь удалый: Дюк Степанович мчится в чистом поле! Вот она, вот она, первая застава: Страшная Горыниха на пути-дороге. Расползлись змеёныши, ладят изжалить, Молодого витязя Дюка погубити! «Конь Вороной мой, соколом взвейся! Отряхни змеёнышей, обойди Змеиху!» Заскакал-запрядал добрый конь по змеям: Этих подавил он, от тех отряхнулся; Лютую Змеину облетел по небу! Змея шипанула, Змея рыканула — Только и осталась при своей злобе: Молодец умчался молнией сверкучей! Удалому молодцу грозная застава И ещё дорогу всю позаставляла: Чёрные вороны — железные клювы — Небо позакрыли, солнце заслонили. Ладят они молодца насмерть заклевати... Славный Дюк Степанович — не будь же он промах: Щитом приукрылся, палицей отбился! Заставу проехал — цел-невредим он! Третья застава — серые волки: Страшные пасти, булатные клычищи. Скачут-нападают-воют-окружают. Быстр конь, прыгуч он, а волки — быстрее! Да и тут же витязь Дюк не потерялся: Меч-кладенец он вытащил из ножен. Дюк сечёт их справа, Дюк их слева рубит! Спереди давит, сзади топчет! Вот и миновал он волчью заставу! Вот и поотбился от зверей клыкастых! Теперь Дюк Степанович — на большой дороге. Да а всё проезду, нет по ней проходу: Царь Кандал с могучим войском отборным Дюку на пути стал грозною стоянкой. Он оружье точит, кандалы готовит; Хочет окандалить Кандал Русь святую. Дюк недолго думал, выскочил на гору. Триста стрел повынул, подготовил к бою. Три стрелы оставил и для запасу. Звучною трубою протрубил он трублю. На бой богатырский вызвал рать чужую. Все кандалаки вспрянули-повстали, Двинулись с боем, грохотом-громом. Молвит Дюк Степанович таковое слово: «Дело тут — не шутки: не гуси, не утки! Зря мне стрел не тратить, а бить без промашки!» Дюк — он и молод да меток и ловок. Лук вынимает, стрелу налагает. Стрелочку пускает со напутным словом: «Стрелка золотая, моя громовая! Ты лети-ка, стрелка, не в синее небо. Не в чистое поле, не в океан-море! Ты лети-ка, стрелка, в первую сотню: Положи ты, стрелочка, сто кандалаков! Сто — для начала: только для пристрелки! Стрелочка вторая, порази ты двести!» С высоты-высотки, с небольшой горёнки Мечет Дюк Степанович смертельные стрелы. Тает и редеет кандальная сила. Вот уж из противников царь один остался. Тут-то у Дюка и кончились стрелы. Только три орлиных остались в запасе. Царь Кандал могучий — он идёт на Дюка. Дюк стрелой из лука в правый глаз метит: Царю попадает, глаз выбивает. И с лицом кровавым царь не уступает. Дюк стрелой второю царя ослепляет. Но могуч и крепок царь иноземный: И слепой идет он с рыком звериным, Лезет-напирает страшный-разъярённый. А из стрел у Дюка там одна осталась. Вот её, последнюю, Дюк вынимает, В сердце Кандалу её направляет. Замертво падает царь Кандал, сражённый! Вот путь-дорога Дюку пооткрылась! А при дороге — белая палата, Медная крыша, золотые окна! Дюк, тебе тоже это — застава. Только калики о ней не сказали. Дюк в палату входит. Там девица — чудо. Чёрные очи, чёрные кудри По плечам по белым вьются-ниспадают. Не гляди ты, витязь, не обольщайся: Красота у девы колдовская! Дюк глядит на деву. Разум меркнет! Сердце холодеет, воля вянет! Вот он безвольный, вот он вялый: Побеждён без битвы, сражён без оружья. Очи вы очи! Чёрные кудри! Что за яд вы льёте в душу молодую? Вы какой отравою травите сердце? Ох, красота, лих бесовская сила, Тяжкою тревогой на сердце ложится! Душу молодую душит-ослепляет Дочь царя Кандала злобная Маринка. Разум победителю, пыл охолаждает: «Пленником у пленницы я не буду!» — Про себя сказал он, подошёл к девице. Взял её в любовницы, не взял в жёны! Думала-гадала Маринка, мечтала: «Сделаюсь любовницей — буду и женою! Сделаюсь женою — возьму власть над мужем! Возьму власть над мужем — отомщу я Дюку За отца Кандала и за все обиды! Будет он кровавыми, Дюк, слезами плакать!» День прошел ли, два ли — Дюк отрезвился. Да и спозаранку от Маринки скрылся. Проснулась Маринка, спохватилась Дюка... Ищи ветра в поле, слови своё слово. Собери на улице снег прошлогодний! Ну уж тут Маринка и возлиховалась: Злоба разгорелась, душа раскипелась — Посыпались искры, выскочило пламя! На горе горынской лютиха Змеиха Увидела искры, углядела пламя. Лихая горыниха лихотой пещерной Взвизгнула-взыграла, к пламю полетела: «Слушай‚ Маринка! Слушай, царевна! Беду твою, горе, я поразгадала! Я тебе, Кандаловна, допомочь сумею: Будешь чародеить, зелья готовить! Выучишься — станешь людей обращать ты Во зверей рыскучих и во птиц летучих. И сама сумеешь кстати обернуться, Улететь от лиха пёстрою сорокой! Зельем смертельным, волхованьем чёрным Погуби ты Дюка, околдуй Добрыню! Я тебя царицей поставлю над Русью!» Дюк в это время в чистом поле На шатёр наехал, зычным криком крикнул; «Что за невежа во шатре-то спит тут? Выходи, невежа, побороться с Дюком!» Вдруг шатёр раскройся, богатырь и выйди И скажи он Дюку таковое слово: «Давно поджидаю с Дюком побороться — Дюковой изведать храбрости да силы!» Тут и догадался, Дюк смекнул да понял: Сам Илья Муромец вышел перед Дюком! Дюк атаману низко поклонился: «Солнышко на небе одно над Русью! На святой Руси-то богатырь один есть: Славный Илья Муромец — доблестный витязь!» Воротился Добрыня Никитьевич Из посольства с Алёшенькой Поповичем. Привозили на Русь они мир, не войну! Тут Владимир-князь пообрадовался. Приказал-созвал он почестный пир. На пиру-то пированы порасхвастались. Всяк хвастает, кто во что горазд. А один богатырь Илья Муромец — Он сидит, он ничем не похвастывает. Говорит ему Владимир-солнышко: «Ты что, атаман Илья Муромец, Ты сидишь-молчишь, не разговариваешь? Али пир тебе нынче наш не в пир? Али радости наши не радостны? Али нечем тебе нас порадовать?» «Гой еси ты, Владимир Красно Солнышко! А пир-то мне нынче в полный пир! А радости наши радостны! А есть чего рассказать мне вам! А есть чем мне и похвастаться! Был в походе я, был в дозоре я; Против недруга я заставой стоял. Я слыхал, я видал, там царь Кандал На святую Русь кандалы ковал. А теперь ему да не ковать ему! На Руси ему да не бывать ему!» Говорит тут Владимир Красно Солнышко: «А спасибо тебе, Илья Иванович. Вот ещё одну победу богатырскую Ты принес на Русь — её себе на честь; А мне, Владимиру, на славушку! А налью-ка я чашу заздравную...» «Нет, постой-кася ты, Володимир-князь! Дивно было мне на заставе стоять И глядеть на рать на Кандалову. Не на то дивиться: сила-то велика; Не о том говорить: моя зудела рука — Выйти рать воевать да врага побивать! Дивно то было мне: ведь у нас на Руси Народился ещё молодой богатырь. Он могуч, он красив, он удал, он богат! Он смел, он умел, он весь в золоте! Прилетел-налетел на Кандалову рать! Он разбил-разгромил молодец-удалец! Мне и делать уж там было нечего! Вот я перед вами и похвастаюсь Юным витязем Дюком Степановичем! На помин-то он скор: сам вон въехал на двор! И встречать-привечать мы пойдёмте его!» — Славно Дюка Степановича встретили, Усадили на место на почётное. И пошел разговор-столованьице, Пированье-гулянье, застольный шум. Захмелел на пиру Дюк Степанович. Позабыл все наказы материнские. Позабыл опасенья все матушкины. Позабыл упрежденья родительские. Позахвастался-погордился он, Повозвысился Галичем над Киевом: «У тебя-де, солнышко Владимир-князь, В стольном Киеве всё не по-нашему! Ведь у нас-то во городе во Галиче, У вдовицы у Матрёны Тимофеевны, У моей у государыни-матушки Мостовые мостовинками повымощены. Все калиновыми они повыровнены. Для укрепы вбиты гвоздики головчатые. Для красы, для басы, чистоты-красоты Поразостланы сукна багрецовые! Что у вас тут во городе Киеве? Горбылём мостовые повымощены, Сосняком-лежняком мощены-скрещены. Ой, худы ваши мостишки корневатые, Суковатые-виловатые! Вместо гвоздиков — колья деревянные! А коню моему что вы задали? Пустозёрного овсишечка зяблого! А у нас-то во городе Галиче, А у матушки моей у государыни, Не хотят кони есть и не только овса, Не хотят и пшена белоярового!» Ой, хвастонюшка, что ты порасхвастался? Аль детинушка во хмелинушке? Погляди ты: бояре косопузые — Они все на тебя поуставились; В них зависть-злость гложет каждую кость! Приготовят ещё приготовинку, Дюк, тебе от неё не поздоровится! А не видит ухмылок боярских Дюк! Он не слышит издевок насмешливых. Он завод свой ведет да на весь на народ: «Ты, Владимир-князь стольнокиевский, Велика про тебя идет славушка! Только Киеву против Галича Все равно что звезде против солнышка! У вас пиво-то без проветрия — Во подвалах оно в бочках затхнулося. А у нас-то пивцо — оно свежим-свежо! У вас в Киеве печки кирпичные. А поды-то в них да все глиняные. Помелёшки у вас все мочальные. Оттого-то у калачиков у киевских Все корочки с пеплом, с угольями. Ваш калачик в рот не взять, не жевать, На зубах песок-угодья запохрустывают! А пекут калачи люди чёрные, Люди чёрные-подневольные. Я на ваши калачи и глядеть не могу! А у нас-то во городе во Галиче, А у матушки моей у государыни, Все печки — они все мура́вленки. А поды-то в печах все серебряные. Помела-то у нас все шелковые. А калачики — они крупчатые: Один как съешь — другого хочется! Съешь другой — по третьим душа заболит! А печёт-то ведь те калачики, Их сама печёт моя матушка, Государыня Матрёна Тимофеевна. И затворит, замесит, и посадит в печь! Не прислуга, а сама — печея́-смотрея́!» Эти речи Владимиру-Солнышку За беду пришлись, не показалися: Ретиво́е у него взволновалося, По лицу ала кровь расходилася. И вставал из-за стола белодубова Щап[21] боярин Чурило сын Пленкович. Говорит Чурило таковы слова: «Ты не слушай, Владимир Красно Солнышко, Хвастуна-болтуна пустомельного! Не боярин Дюк к нам наехал-то, Налетела ворона погуменная. Он сам-то у холопа в холуях живет! Он сам-то у халупника[22] клячонку угнал; Он сам у беданюхи животишки накрал. А тем-то Дюк и похваляется!» Отвечал Чуриле Дюк Степанович: «Ты‚ Чурило, ты — чурка горбоногая! Ты — чурбан с глазами, ты — болван с усом! Я своим-то именьем-богачеством Да весь Киев-град ваш повыкуплю! И повыкуплю, да в залог возьму! Княженецкие палаты с молотка пущу!» Пуще прежнего разгневался Владимир-князь. А бояре повскакали, расшумелися: «В погреб взять-посадить бахвальщину! Пусть хмель из башки там повыветрится!» А и тут вставал Илья Муромец. Говорил Илья таковы слова: «А не надо нам садить во подвал молодца: В нём ухватка, в нём смелость богатырская! Хоть и спесь в нём есть, она боярская!» Ещё пуще бояре расшумелися: «А и кто ещё за Дюка за хвастливого Головою своею поручится, Что все слова — не враница его?» Отвечал атаман Илья Муромец: ‘Я за Дюка поручусь — головой за него! Мы пошлём посла в славный Галич-град Ко честной вдове Матрёне Тимофеевне. Мы пошлем считарей да описывателей! Пусть сочтут, пусть опишут все богатства они. Все считанья-списанья привезут в Киев-град, Считачём мы назначим Чурилушку! А послом пошлём мы Добрынюшку! И бояре пускай отправляются!» Говорил тут Добрынюшка Никитьевич: «А знавал я Степана Ивановича! Купца-отца того Дюкова! По морям, по ордам, по всем землям с ним Много я со Степанушкой повыездил! А про Дюка скажу — он не хвастает: Он всю говорит правду-истину! А коли князь Владимир Красно Солнышко От нас того нынче требует — Я готов: я поеду в славный Галич послом! Инно опись ведёт пусть Чурилушка. А я буду там во свидетелях!» Выходило посольство на широкий двор. Выходило оно, снаряжалося. Во далекую дорогу отправлялося. А был на дворе Дюк Степанович. Он писал-составлял письма скорые. Он завёртывал-запечатывал‚ В перемётные сумочки закладывал, На коня Вороного приторачивал. Отпускал коня Дюк Степанович На всю на свободушку на полную. Побежал-поскакал конь один на Волынь, Прибежал Вороной в славный Галич-град, Прилетел ко Матрёне Тимофеевне. То не белая берёза всколыхнулася, Не под ветром вихревым покачнулася. Всколыхнулася-покачнулася Родна матушка, мати Дюкова: «Видно, вживе нет Дюка Степановича! Знать, сложил где-то он буйну голову!» Горько плакала Матрёна Тимофеевна. Подходила к Вороному, рассёдлывала. Находила сыновние весточки. Как читала она, перечитывала. Воссияла Матрёна, возрадовалась: Просит сын снарядить Вороного коня. С ним прислать ему одежду самолучшую — Не праздничную, подорожную. Просит Дюк ждать к себе ещё послов-считарей — Повстречать их всех со роскошеством. Поглядела Матрёна Тимофеевна На восточную на сторонушку: Там пыль пылит да столбом столбит — Видно, едут киевляне-посольники. Тут хозяйка скоренько слуг сокликнула, Дело двинула, приготовилась. Понаехали посольники под Галич-град. На гориночке на высоконькой Все повыстали да повыстроились. И глядит-говорит Чурило Плёнкович: «Оробел-перетрусил Дюк Степанович: Он вперёд послал весть на родину, Чтоб зажгли-подожгли город Галич его! Ведь горит вся Волынь огнём-пламенем, Затемняет пожаром солнце красное... Нам тут делать теперь будет нечего!» А подъехали послы, так увидели: Не пожар горит, не огонь огнит — Это крыши на палатах блещут золотом, Это стены у дворцов во драгоценностях; Терема жемчугами-изумрудами И сверкают, и блестят, и высвечивают. Подъезжали послы к дворцу серебряному. Выходила старуха матера-стара: Под правую руку пять девиц ведут! И под левую руку пять девиц ведут. «Кто бы это?» — размышляет Добрынюшка. А Чурила-то уж забегает вперёд; Он бежит-спешит да здоровается: «Здравствуй, Дюкова мать-государыня!» «Я не Дюкова мать-государыня! Я при матери у Дюка — портомойница!» Подходили послы к золотому дворцу. Выходила из дворца матера-стара, Выходила старуха старая. А ведут-то старуху эту двадцать девиц. «Кто бы это?» — смекает Добрынюшка. А Чурилушка вновь забегает вперёд. Он бежит-спешит да здоровается: «Здравствуй, Дюкова мать-государыня!» «Я не Дюкова мать-государыня! Я у матери у Дюка — мукосейница!» Подошли послы к дворцу алмазному Тут и третья старуха матера-стара Выходила навстречу послам киевским. А ведут её все тридцать девиц. А несут над ней зонт-подсолнечник, Им от солнца закрыть лицо белое. Впереди стелют сукна багрецовые. А надето на ней платье дивное. По нему — вся краса поднебесная! Тут Чурилушко давай раздумывать: «Как опять бы мне во просак не попасть?» А Добрынюшка — глянь и догадайся тогда: «Вот это она: матерь Дюкова!» Низко кланялся он да здоровался: «Здравствуй, Дюкова мать-государыня, Ты честна вдова Матрёна Тимофеевна!» «Здравствуй ты, удалой добрый молодец! Ты из коей орды, ты из коей земли? Как тебя, молодец, ещё звать-величать?» «Я из Киева в город Галич — посол. А по имени — Добрыня Никитьевич. Я знавал, я бывал вместе с славным купцом, С тем удачливым Степаном Ивановичем. А теперь я от князя от Владимира. Там приехал к нам твой любезный сын, Славный витязь-богатырь Дюк Степанович. На пиру-то он, Дюк, порасхвастался. Он похвастал тобой, своей матушкой. Да несчетной похвастал золотой казной. Да поспорил Дюк со боярами. Отрядили они в Галич писчиков Описать ваши богатства все животы. Самым главным считарем-переписчиком Будет — вот он: наш Чурило сын Плёнкович!» Три дня писаря всё выглядывали. Три дня писарчуки всё высматривали. Все владенья разглядел Чурило Плёнкович. На четвертый день он сел за стол, Написал Чурило в Киев написаньице: «Ты Владимир-князь Красно Солнышко! Чтобы Дюковы владенья-животы описать, Сосчитать всю его золоту казну, Стольный Киев придётся на бумагу продать, На чернила добавить Чернигов-град!» Воротилося посольство в стольный Киев-град. А Чурилушку того Плёнковича — Разбирает его зависть разбиручая, Разъедает разъеда разъедучая. Хочет Дюка он унизить, осрамить-осмеять: «Мы побьёмся, Дюк, о велик заклад: У кого будет лучше платье цветное?» Отвечает Чуриле Дюк Степанович: «Ой, Чурило ты сухоногое! Кривоногое-горбоногое, Ты басись-хорошись перед бабами! Ты выхаживайся перед девками! А ты с нами, молодцами, и в кон не идёшь! Платье цветное да богатое Надевай ты завтра, Чурка, самолучшее; На обувочки — сапожки зелён сафьян. Я надену своё платье подорожное, А на ноги обую только лапотки!» Надевал Чурило платье цветное, Изукрашенное-позолоченное. А сапожки на ножки — узорчатые: Щегольские-гогольские-щапливские! Ну и хлыст, ну и хват — сапоги скрипят: Носки — узки, каблуки — высоки, Высоки-остры, голенища — пестры! А кафтан-то, кафтан: он шит, он бран! А во пуговках вплетено у него Там по доброму да по молодцу! А во петельках вплетено у него По девице да по красавице. Как застёгнутся — так обнимутся! А расстёгнутся — поцелуются! Вдоль по улицам да по киевским Вот идёт щёголь-щап, вот купав[23] молодец: Кудри жёлтые рассыпаются, Жемчугом по плечам раскатаются. А лицо у красавца будто маков цвет! А шея-то, будто белый снег! Ан да очи-то ясна сокола, А ведь брови-то чёрна соболя. Заглядаются люди на Чурилушку. Разневестились все невестушки: «Ах, вот бы нам да такого в мужья! Хоть бы в щёку бил да щёголь был!» И глядят, так глядят, аж ломают глаз! Там, где девушки глядят, — там заборы трещат. Где моло́дицы глядят —там оконницы трещат. Где старухи глядят — костыли грызут! Загляделся на Чурилу весь женский пол. Нарядился теперь Дюк Степанович. Одевал он одежду подорожную. Подорожную‚ а надёжную. Надевал Дюк на ноги себе лапотки. Лапоточки у Дюка из семи шелков. А во каждой во клетке-плетениночке Вплетено ещё по камню по яхонту. А кафтан-то у Дюка — он простой, не золотой. Для дороги кафтан был шит и ткан. В нём во пуговках — звери-тигры-львы. А во петельках — змеи лютые! На правом рукаве — леса дремучие. А на левом — небеса да со тучами. На головке у Дюка шапка простенькая. Только пташками вся изукрашена: Соловейками, жаворонками. Вот и Дюк пошёл вдоль по улице. От лаптей, от камней, ярких яхонтов В тёмных улочках-закоулочках Стало вдруг светло да светлёхонько. И принялся Дюк да забавить людей: Проведёт правой ручкой по пуговкам — Зарычат-зазычат звери-тигры-львы. Проведёт левой рукой по петелькам — Зашипят-засвистят змеи лютые. А тряхнёт рукавом Дюк Степанович — Зашумят-загомонят леса тёмные. А другим рукавом он тряхнёт-махнёт — Загремят-засверкают грозы-молнии. А головушкой потрясёт молодец — Запоют-заиграют пташки певчие: Позащёлкают вдруг соловушки, Да зальются жаворонки переливистые. Позабыл про Чурилу инда женский пол. Прозакладывал Чурило свой велик заклад! А неймётся Чуриле, не покоится: Разрывают завидки сердце с печенью. Думал-думал Чурило и надумался; Он ещё хвастовством одним похвастался: «Мы давай, Дюк, поспорим о конской езде! Я как сяду, Чурила-молодец, на коня — В один скок скакну через Днепр-реку! А другим-то я скоком и назад вернусь! А тебе-то, Дюк, да не скакивать! Через Днепр на коне так не прядывать!» Отвечает Чуриле Дюк Степанович: «Ой‚ Чурило, ты дурило глуповатое. Ты горбатое, дураковатое. Ты басись-красись перед бабами! Не тебе, Чурило, с нами в кон идти!» Выезжали добры молодцы на Днепр на реку. Под Чурилой конь — улетунник он: А улётывать и ускакивать Может он под хорошим седоком далеко. Разогнался Чурило, махнул-скаканул: Через Днепр-реку в один скок скакнул. Распалился щап, раскипятился он: Не дал конику ни мигу для отдыха. Поспешил-насмешил людей Чурилушко. Он погнал коня поскорее назад — Не допрянул конь и до полуреки: Так на пол-Днепре в волны грохнулся... Плавай-плавай по волнам, щап Чурилушко! Разогнал коня Дюк Степанович, За один прыжок через Днепр махнул. «Ты‚ мой добрый конь, ты мой верный слуга! На другой на скачок много ль сил у тебя?» Отвечал Воронко: «Я пройдусь-отдышусь, Возрождусь, погоди, и на второй на прыжок!» Понабрался Вороной да и новых сил. Разогнался он, да разбежался он: Перепрыгнул через Днепр за один проскок, Прямо с берега на берег в одночасье смог. На коне Вороном млад не про