Скрещение судеб - Мария Белкина

Ну, а книга Цветаевой, над составлением которой тогда, осенью 1955 года, работала Аля вместе с Тарасенковым и Казакевичем? Что стало с книгой?!

Ее постигла та же судьба, что и прижизненную книгу Марины Ивановны, сданную ею в 1941 году в то же издательство. Книга не вышла!

Еще в 1956-м, 11 февраля, Аля успела написать Тарасенкову в санаторий Узкое: «Я дозвонилась до Сучкова.[188] Он мне сказал все то же, что вам уже известно, то есть, что сборник включен в план, а план на утверждении в Главиздате, что инстанция эта невредная, но «вы же сами знаете, что бывают всякие неожиданности», и так далее. Прослышав про неожиданности, я живу тихо-тихо… и жду себе конца месяца, а там как господь…»

После смерти Тарасенкова письма о книге Марины Ивановны шли уже ко мне. 23 февраля 1956 г.:

«…Мамина книжка, говорят, движется, недели через две будет окончательно решено, как и что, то есть будет утвержден план издательства, и тогда все прояснится. Меня это очень волнует, так хочется, чтобы все с книжкой было хорошо…»

Пока Але приходится воевать еще только с редактором книги Марией Яковлевной Сергеевской, о чем она и пишет Эмику Казакевичу — 27 апреля 1956 г.:

«…Маша Вам, наверное, рассказала, что я дерусь с Сергеевской. Она выкинула из сборника несколько лирических стихов, под предлогом непонятности — в том числе одно из лучших стихотворений «Писала я на аспидной доске» — она не понимает, что в последней строфе говорится об имени, написанном внутри обручального кольца, не проданного в голодные годы… Она не понимает стихотворения «Занавес». Она не понимает антибуржуазной сущности «Оды пешему ходу», направленной против «безногого племени» богачей — «паразитов пространства», «алкоголиков верст»… Больше же всего ее пугает слово «скоропадские» — она в нем видит родственников гетмана, а не прилагательное к роковым скоростям, кончающимся падением. Она также выкинула стихотворение «Деревья», где рассказывается о «кварталах хорошего тона» в Париже, за то, что оно кончается словами: «Людовик — чего глядишь? Погиб — твой город Париж!» — как это можно, когда мы уже целую неделю дружим с французами? А главное, она выкинула лучшее стихотворение из цикла «Стихов о Чехии», потому что оно называется просто «Германия», а не «фашистская Германия»…

Господи, каким это все кажется чудовищным бредом! Но ведь было же, было…

Аля возмущается, гневается и заканчивает письмо так:

«Это я все вот к чему: Вы в среду будете в Гослите; Вы, вместе с Тарасенковым, который уже не может вступиться, — крестные отцы этой книги, так вступитесь Вы. Вы проделали всю войну и знаете ту Германию, о которой говорится в этом стихе. Поэтому прошу Вас заступиться и за «Германию» и за (это уже в ином плане) «Писала я на аспидной доске». Остальное, что Вам послано, — на Ваше усмотрение. Я еще Эренбурга на них натравлю. И надеюсь, что мы объединенными усилиями покажем «кузькину мать» — и выпустим книгу моей…»

По-видимому, Але удается «отбиться» от Сергеевской, ибо в том же 1956 году, 6 августа, она сообщает мне: «Мамина книжка в производстве без особых пока что «происшествий», за исключением того, что «Царь-Девицу» все же выкинули. Но лиха беда начало!..»

И 2 сентября 1956 г. Эренбургу: «Мамина книга тихо продвигается по гослитовским дорожкам, оформление уже готово, видимо, скоро сдадут в печать».

Но, увы, дальше все меняется, книга остановлена. Есть письмо ко мне, написанное 28 июля 1957 года:

«С книгой одни огорчения, вы, наверное, и так все знаете, да что и говорить. Тираж, видимо, ограничится единственным экземпляром верстки, которым я владею и который Анатолий Кузьмич уж как бы у меня выманил! Впрочем, и без меня бы достал. Да, Машенька, такие делишки…»

А «делишки» были такие — весной 1957 года подверглись разгрому сборники «Литературная Москва» (№ 1 был подписан в печать в феврале 1956 г.; № 2 — в октябре 1956 г.). Сборники эти начала издавать группа московских писателей, решив, что наступила пора некоторого «потепления» после двадцатого съезда партии (февраль 1956 г.) и пришло время, когда наконец стало возможным, конечно, «в меру дозволенного», говорить правду о нашей жизни, о нашей действительности. Но эта «мера дозволенного» показалась недозволенной. Особый гнев вызвал рассказ А. Яшина «Рычаги», очень честный и правдивый. Раздражение вызвали и другие вещи, напечатанные в этих двух сборниках. Третий сборник, подготовленный редколлегией, так и не вышел…

А во втором сборнике критике подвергалась статья Эренбурга о Цветаевой. Эта статья должна была предварять цветаевскую книгу, верстка которой уже была. Казакевич, возглавлявший редколлегию сборников «Литературная Москва», сам того не подозревая, поступил неосмотрительно, привлекая внимание к имени Цветаевой до того, как ее книга вышла.

Заинтересовались книгой! Нашлись «бдительные» товарищи, которые испугались за читателей. В ЦК было послано письмо. Есть записка Бориса Рюрикова, заместителя заведующего Отделом культуры ЦК КПСС. 4-го апреля 1957 года он пишет директору издательства (Котов уже умер, вместо него был Владыкин), что ему — т. е. Владыкину — «направляется по договоренности копия письма Е. Серебровской».

Серебровская, член Союза писателей, категорически протестовала против того, чтобы статья Эренбурга служила предисловием к книге Цветаевой, ибо это «может нанести вред читателю, в особенности молодежи». И опасалась она, как бы в печать не проникли вредные для читателя стихи. «Прошу поинтересоваться судьбой этой книги и в особенности статьей Эренбурга. Седины мы уважаем, но общественные интересы должны стоять выше».

Владыкин распоряжается срочно верстку книги Цветаевой послать на дорецензирование! Книга посылается трем рецензентам — Н. Степанову, В. Огневу и В. Перцову. Первые два рецензента дают очень положительные отзывы о составе сборника и о статье Эренбурга. А Перцов полностью отвергает статью и считает необходимым заказать новое предисловие, а также предъявляет критические требования к составителям сборника. Составителем значится А. Эфрон, ею же подготовлены и тексты. В конце верстки напечатано, что в составлении книги принимал участие Ан. Тарасенков.

Издательство этими рецензиями не ограничивается: с личным письмом Владыкина верстка книги посылается еще А. Суркову. Написал ли Сурков рецензию и что написал — это, к сожалению, неизвестно.

Так заканчивается история неиздания второй книги Цветаевой в Гослитиздате.

Аля мне написала из Тарусы 11 сентября 1958 г.: «Мамина книга явно не выйдет — договорный срок истекает через три месяца, и в лучшем случае придется мне из них выколачивать остатки гонорара — только и всего. Так, видно, «на сегодняшний день» окончатся труды Анатолия Кузьмича, мои и иже с ними. Очень печально. Сейчас наступила (именно наступила сапогом!) эра Софронова, Грибачева, Кочетова и Соболева — конечно, Цветаевой с ними не по пути, и слава богу. Хорошие стихи переживут и этих; роман Кочетова в «Неве» не читала — берегу здоровье, достаточно с меня и… отзывов Литгазеты о своем главном редакторе: «Литературу и жизнь» выписывала три месяца, по прошествии которых подписку не возобновила, решила, что обыкновенная туалетная бумага дешевле обойдется…»