Искандер Фазиль - Фазиль Абдулович Искандер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь нам надо ехать в милицию — а Кемал что делает? Ни один человек в мире не угадает, что Кемал будет делать через минуту. Он берет у этого милиционера бутылку, вынимает из кармана платок, обливает его чачей, ставит бутылку на землю и, повернувшись к фарам своей машины, начинает чистить свой пиджак. Милиционер ждет, преступник ждет, я жду, а он спокойно чистит свой пиджак, хотя если уж в мире что-нибудь нуждается в чистке, так это его беретка. У меня душа к горлу подошла.
— Что ты делаешь? — говорю. — Другого места не нашел?
Спокойно продолжает чистить. А милиционер волнуется и правильно делает, потому что те, что ищут тракториста, могут наткнуться на нас, и тогда неизвестно, что будет.
— Да я тут, — мямлит Кемал, — пока этого кабана вытаскивали из кабины, мазутом обмазался.
Наконец почистил пиджак, но, главное, послушайте, что дальше делает. Вообще, если с Кемалом связался, — или умирай от стыда, или умирай от смеха. Закрывает бутылку пробкой и несет в свою машину. Что ему в руки ни попадет, все тащит в свою машину. Слава богу, тут милиционер опомнился.
— Извините, — говорит, — но бутылка с чачей проходит как вещественное доказательство.
А Кемалу что? Не получилось сегодня — завтра получится. Я думаю, если сунуть ему в руки динамит, завернутый в газету, он его тоже потащит в свою машину. Он считает, что, раз он живет на зарплату, все его должны обслуживать.
Наконец садимся в машину и приезжаем в милицию. Там составили акт, и по этому акту тракторист должен был уплатить Кемалу тысячу рублей. Тракторист без слов подписал акт. А что ему? Платить все равно будет дядя.
— Сколько машин опрокинул? — спросил лейтенант.
— Четыре, — говорит тракторист.
— Признайся, если больше, — говорит лейтенант, — а то потом хуже будет.
— Клянусь дядей, четыре, — говорит тракторист.
— Другие убежали, — добавляет мальчик.
— Дорого твоему дяде обойдется это хулиганство, — говорит лейтенант, — но на этот раз ты сядешь в тюрьму… Или я уйду с работы…
Лейтенант задержал тракториста, а своему помощнику приказал отвезти мальчика домой и по дороге проверить все опрокинутые машины. Мы тоже поехали.
— По-моему, — говорю Кемалу, — ремонт тебе в тысячу рублей не обойдется.
— Ничего, — говорит Кемал, — у них денег куры не клюют… Лейтенант понял, что я на зарплату живу.
Только доезжаем до Орехового Ключа, и вдруг у поста останавливает милиционер. Подходит. Кемал открывает окно:
— В чем дело?
— Права, — говорит милиционер, пригибаясь к окну.
— А что я нарушил? — спрашивает Кемал.
— Пьяный сидишь за рулем, вот что нарушил.
Кемал начинает хохотать.
— Смейся, смейся, — говорит милиционер.
— Я уже целую неделю в рот рюмки не брал, — говорит Кемал.
— Повезу на экспертизу — хуже будет, — говорит милиционер.
Ну, думаю, поздно едем — значит, едем с пирушки, решил на нас деньги заработать. Но он не знает, что из Кемала деньги на тракторе «Беларусь» не вытянешь.
— Пожалуйста, поехали, — говорит Кемал и открывает заднюю дверцу. Милиционер уже просунулся, и тут я у него спрашиваю:
— Откуда ты взял, что он пьяный?
— От него водкой воняет, — говорит милиционер, — даже с дороги слышно.
И тут я понял, в чем дело.
— Стой, — говорю, — это не он, это его пиджак.
— При чем пиджак? — удивляется милиционер. Тут я ему рассказываю, как Кемал чистил свой пиджак, а он не очень верит и на закуску, которая за сиденьем лежит, одним глазом смотрит.
— Снимай пиджак, дай понюхать, — говорю Кемалу. Кемал хохочет и от смеха не может снять пиджак, а милиционер ждет. Кемал сунул ему пиджак. Милиционер понюхал его один раз, понюхал его второй раз и молча закрыл дверцу машины. Недоволен, что мы не попались.
Кемал надевает пиджак, и мы едем. Снова повалил снег, и впереди почти ничего не видно. А Кемал едет посреди шоссе. Я боюсь, что он столкнется со встречной машиной.
— Почему посередине дороги едешь, — говорю, — держись правой стороны.
— Покрышки, — бубнит Кемал и километра через два добавляет: — По краям шоссе колдобины…
— Чего ты покрышки экономишь, — кричу ему, — когда такой снег идет! Столкнемся со встречной!
Надулся, но все же перешел на правую сторону. И только мы проехали метров двести, как вдруг из-за эвкалипта, стоявшего возле дороги, вываливается пьяный эндурец и падает почти прямо под колеса. Кемал нажимает на тормоза, мы выскакиваем, думаю — все, убили человека. Нет, шевелится. Весь рукав разодран до самого плеча. Он ударился о то крыло машины, которое раньше ударил трактор. Кемал все-таки молодец. Недаром летчиком был. Успел тормознуть.
Мы подняли пьяного, но он ничего сказать не может, мычит хуже Кемала. Я его растряс как следует, и он немножко пришел в себя.
— Ребята, — говорит, — довезите домой… Деньги дам сколько хотите…
— Деньги не надо, — говорю, — но где ты живешь?
— От шоссе, — говорит, — первый поворот направо, и сразу мой дом.
Сажаем его в машину и едем. Он спит. Кемал свернул на повороте, и едем по проселочной дороге. Снег идет, почти ничего не видно. Наконец увидели первый дом. Толкаю нашего пассажира.
— Нет, — говорит, — мой дом дальше будет. Теперь я его все время толкаю, чтобы он не пропустил свой дом.
— Вот мой дом, — говорит он наконец и начинает рыться в кармане пиджака. А то, что рукав разорван до самого плеча, не видит. Мы, конечно, не дали ему заплатить и высадили его.
Разворачиваемся и снова выезжаем на трассу. А Кемал опять выехал на середину шоссе. Но я теперь ничего не говорю. Боюсь — опять пьяный под колеса попадет.
— Что такое? — удивляюсь я. — Никогда не видел столько пьяных эндурцев.
— Наверное, у них сегодня какой-то праздник, — говорит Кемал.
— Нет, — говорю, — у них сегодня никаких праздников.
— У них, — спорит Кемал, — есть такие праздники, о которых ни один человек не знает.
Он меня учит эндурским праздникам, когда я пятьдесят лет живу с эндуркой!
— Слушай, — говорю, — нет у них сегодня никаких праздников. Просто распустились люди. Палку Большеусого забыли!
Кемал ничего не отвечает, и я уже думал, что он согласился со мной.
— У них, — вдруг повторяет он, — есть такие праздники. о которых ни один посторонний человек не знает.
— Какой, — говорю. — у них может быть праздник? Назови!
Молчит, молчит, а потом опять за свое.
— Может, праздник освобождения от турецких янычар, — говорит, — может, еще
