Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Александр Солженицын

В страхе открыла. Вошло четверо молодых мужиков, среди них Руль, так и шарит по ней голодущими глазами. Сели, стали требовать пустяковое какое-то объяснение, упрекали в нерадивости, – даже не верилось, что из-за такого пустяка пришли, да и были под самогоном.

В этот раз обошлось. Но каждый вечер теперь дрожать?

Да не только Руля, она стала бояться уже и своего недоучки переростка Кольки Бруякина, – уже и он осмелел смотреть на неё так же.

После этого ночного прихода в совершенном ужасе стала Юля.

А Липа Лихванцева сказала ей по сочувствию:

– Ой, бежала б ты, Ульяна, от нас до беды! Уезжай к себе в Тамбов, часом!

107 (из реплик той весны)

– Свобода речи! свобода собраний! свобода союзов! – но если кто вам скажет, что можно их добиться мирным путём – плюньте тому в глаза! (Из выступления на первомайском митинге)

– Нонче слобода: что захочу – то и делаю.

– Да здравствует Интернационал! – А что это такое? – Значит: интересы нации.

– Вам Дарданела нужна? а нам на хрена?

– Барбанел? Так у Милюкова там имение.

– Он в Россию в железном ящике приехал, чтоб никто не знал. А ящик – с дырочками. Неделю через Германию маялся.

Солдат в тыловом гарнизоне: – Да я б царя своими руками удушил!

– Ну, царя у нас не будет, а кто же будет главный? – А вот ребублика, это значит: три года в царях походит, хорош – ходи ещё, а не хорош – по шее.

– Немедленное приступление к организации.

– Столько тут партиев, что голова кругом.

– Пока у нас партии борются, а будут ли дрова на будущую зиму? Вон, крестьяне не дают леса рубить.

– А какая прохрама у них?

– Лизарюция.

– Буржувазия.

– Слушай слово, поминай десять, время такое: не раздражай!

– На нас теперь Яропа смотрит. Случае чего будет смеяться.

– Если в темноте кричат „мама!” – это новый милиционер кричит, испугался.

– Которы носят польты с бобриком – тем правое боле не будя. Переворот это и значит: которы наверху были – те вниз.

– Монастыри в пехоту перегнать, а ихнюю деньгу – на нашу питанию.

– Ещё неизвестно, повторяется история или не повторяется.

– Билеты? К чёрту билеты! – буржуазная привычка.

– Начальник станции? Повесить его!

– Пусть республика, но дайте мне уверенность, что с меня шкуры не сдерут.

– Погоди, обзаконят, кому чьё.

– Нельзя проехать невредимым по железной дороге. Как в этом году в Кисловодск?…

– Совет рачьих и собачьих депутатов.

– Нехай будет република, но шоб царём Николай Николаич.

Баба в платочке на митинге: – И правда, что за правительство новое, ежели селёдка по-старому 25 копеек?

Ходит рукописное стихотворение „Городовой”:

О, появись с багрово-красным ликом,С медалями, крестами на груди,И обойди всю Русь с могучим криком:„Куда ты прёшь? Подайся, осади! ”

– Сейчас все так напуганы, что спроси, какую газету читаете, – „П… п… преимущественно П… Правду”.

– Он из партии КВД: Куда Ветер Дует.

Солдат: – Не пойму, почему кадеты – без погонов и взростные.

– Чего ж царя с кредитных билеток не уничтожают?

– Без нексий, без ебуций.

– Заблудился я середь новой жизни, ничего не пойму. Всё позволено, а ничего нету.

– Заплюём немцев семячками!

– Хавос, господа, хавос.

Подписываясь на Заем Свободы,

вы таким образом удешевляете жизнь!

108

Как же неустойчивы и недолговечны наши человеческие настроения. Всего, может быть, одни полные сутки, ну двое, и досталось Павлу Николаевичу насладиться одержанной 21 апреля победой. К отчётливому собственному сознанию, что это действительная, реальная и историческая победа, – добавился и рой телеграмм со всех концов России, где приветствовали его мужественную решимость отстаивать достоинство демократической России в неразрывном единении с великими демократиями Запада, благородное стремление доблестного министра-гражданина (точно как пишут про Керенского)… Лишь при вашем содействии заключённый мир станет вечным… Просим не оставить родину в опасности и не обращать внимания на требования недозрелых… Пусть весь мир знает, что в вашем лице Россия имеет человека, который… Мужайтесь, Павел Николаевич!

И маститый кадетский лидер Петрункевич слал поддержку: что провокации и темноте не удастся вырвать власть.

Добавились и восторженные клики собраний. Входил ли Павел Николаевич в шеститысячный зал фондовой Биржи – ему кричали: „Да здравствует вождь культурной России!” И это же была истинная правда. И Павел Николаевич отвечал, совершенно растроганный: „Позвольте мне видеть в этом привете торжество государственности над анархией, здравого смысла над политическим доктринёрством, ясной мысли над тьмой неведения.”

А между тем, после первого довольства, вкрадывались и тревоги: а какое же впечатление будет на Западе от этого вынужденного правительственного „Разъяснения”? от этого явного вмешательства улицы и Совета в действия правительства? В русскую власть не перестанут ли верить? Из-за внутреннего раздора Россия на международной арене нуллифицируется? И в самом правительстве – явно ощущается напряжённая интрига Керенского-Некрасова-Терещенки. Вместе с „Речью” и Милюков неосторожно колебнулся заявить, что „Разъяснением” 21 апреля ничего не изменилось, всё осталось по-прежнему, – что за вой поднялся в социалистической прессе, и без того не унимавшейся лаять на Милюкова: „Неужели он сам не чувствует, что висит как ядро каторжника на ногах Временного правительства? Из одного патриотизма он должен перестать быть яблоком раздора.”

Этот единый против правительства и кадетов вой всей социалистической печати, кроме плехановского „Единства”, просто поражал. Им как будто заложило глаза, уши, они как будто не были в Петрограде 21 апреля и никаких уроков не извлекли. Печатали отчётливо ложные свидетельства, что стреляли – сторонники правительства!… Да кто? сам член „расследовательской комиссии” ИК свидетельствовал, что он в ночной уличной суматохе своими глазами видел, чьей пулей был убит солдат, а что от залпа рабочих никто не пострадал. (В „Новом времени” штабс-капитан, 33 месяца на фронте, протестовал, что самый опытный фронтовик не мог бы такого доглядеть.) Никто в социалистической печати не признавал виновным первого оголтелого зачинщика Линде, зато били на уничтожение по кадетам: „культурный охлос”, „панельная публика”, самое Малое виновные в том, что вышли на улицу и подставили себя ленинцам как мишень. В воскресенье 23-го разбрасывались по улицам прокламации прямо от Совета, что всё затеяла „буржуазия” и „чёрная сотня”. И – никто не винил, даже не упоминал ленинцев. Оказывается: это – мещанство желало смуты, а революционная демократия стояла на страже – и вот победила, вот в чём смысл 21 апреля: революционная демократия победила!

И – кого ж это обманет? И неужели такую короткую ложь надеются укоренить в истории?

А большевики, таскавшие плакаты „долой Временное правительство”, теперь нагло заявляли, что и не думали его свергать.

И вот когда был лучший момент правительству проявить твёрдость – и в действиях, и в словах. Но куда там! Разве с этим тряпкой Львовым осмелимся на какие-нибудь действия? – всё сойдёт к улыбке идиота. А принёс Кокошкин твёрдый вариант Обращения – испугались его больше, чем всех левых угроз.

Когда ж это изменилось так непоправимо? Всю жизнь Милюков твёрдой поступью шагал в либеральном строю, и вокруг были единомышленники, ореол из них, – и куда ж они рассеялись? И в какую жалкую компанию министров он попал?

Неуклонно поддерживал его один Набоков. А с Гучковым развалилось – ни контакта, ни понимания. Всегда он был чужой человек.

Сейчас довлело министрам только: как угодить социалистам и как упросить их войти милостиво в кабинет. Их пугал призрак двоевластия, они не хотели так дальше, – а вот всё будет в одних руках…

Тщетно вразумлял их Милюков, что от контроля и вмешательства Совета они всё равно не отделаются, правительство будет неустойчиво, и в перманентном кризисе. Станет только хуже, чем сейчас. И наглядно же видно, что социалисты – трусят власти, чураются. Очнитесь! Мы и есть народное правительство, мы и есть равнодействующая всех общественных сил. Мы и есть – логическое завершение того министерства доверия, которого общество требовало всегда. Мы созданы революцией – и мы доведём страну до Учредительного Собрания!