Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

– Так, Полла! – наконец не выдержал генеральный директор. – У нас своих забот предостаточно, – без злобы говорил он, – вот твой бюджет, у тебя есть свои работники, сама занимайся своим делом. И помни, больше денег я не дам, ты на самоокупаемости. И еще, твоя деятельность не должна сказываться на моей личной жизни – ты моя жена.

Этот разговор происходил в кабинете Самбиева. Полла сидела боком к нему на стуле для посетителей. Она вся, вплоть до ушей, зарделась, опустила голову; с кокетством брошенная на заманчивую грудь не длинная, но толстая коса безвольно свисла, сникла, как позабытая, за ненадобностью повешенная на стену, вдоволь избитая плеть.

– Я не смогу быть тебе женой, – тяжело глотая, с трудом, шепотом выдавила она. – Я… не рожу. Стон вырвался из ее груди, еще ниже она склонила голову, прикрыла лицо руками, задрожала всем телом.

– Брось! – вскочил Арзо, обогнул стол, обхватил плечи жены, что-то хотел сказать, но в это время зазвонил телефон.

Самбиев бросился к аппарату, Полла выбежала из кабинета.

Вечером после ужина угнетенно-молчаливая Полла поставила в коридоре приготовленную к поездке дорожную сумку мужа. Арзо должен был выехать в Минводы, оттуда лететь в Нижневартовск.

– Я сегодня не поеду, – сказал он.

– А дело? – удивилась жена.

– Дело – для благополучия нашей семьи. Я не могу тебя в таком настроении оставить… Иди ко мне, – и нежно, на ушко: – Что с тобой?

– Я нормальна, – выдавила она подобие улыбки.

– Эх, Полла, Полла! Что я из тебя сделал? Где твоя лучезарная улыбка? Неужели я тебя довел до такого состояния?

– Нет, Арзо, нет! Ты мне все… Это я… Что мне делать? – лбом уткнулась она в его плечо.

– Любить.

– Ах! Как я люблю, как я страдаю.

– Не страдай и меня не мучь.

– Арзо, тебя мучить не буду, и никому не позволю… Что мне сделать?

– Улыбнись…

Рано утром, провожая мужа, Полла спросила:

– А клиникой мне… заниматься?

В ожидании ответа она затаила дыхание, потупила горящий взгляд. Арзо надолго уставился на нее: с клиникой он поторопился, ему не нужна жена-врач, но раз Полла этим заразилась, в этом находит утешение и отвлекается от горестных мыслей, сквозь зубы, сжалился: «Занимайся».

У станицы Стодеревской, что на границе Ставропольского края и Чечни, на усиленном контрольно-пропускном пункте машина остановилась, от прокуренных, резких голосов сидящий на заднем сиденье Албаст Докуев проснулся. Уже рассвело, в затемненное лобовое окно заглядывало еще не жалящее летнее солнце. Ретивая оса залетела в открытую дверь, пронеслась по салону, закружилась вокруг облизанных спросонья толстых губ Албаста, от резких взмахов испуганных рук, заметалась, зажужжала, найдя выход – улетела; воцарив тишину.

Албаст со страхом огляделся: колючая проволока, рвы, дзоты, танк и бронетранспортер. Вооруженные до зубов российские солдаты с озверелыми лицами обступили машину. Увидев предъявленное сидящим за рулем Мараби удостоверение, сдобрились, скучковавшись, о чем-то поговорили, угостились его сигаретами, отпустили.

Буквально через пятьсот метров – следующий пост. Никаких дзотов и строений, только откуда-то притащенный, прострелянный вагончик без окон; во что попало одетые, обросшие молодые вооруженные люди. На плакате «Чеченская Республика – Ичкерия» – снизу волк и еще какой-то непонятный символ. Вся эта картина напоминает Докуеву Албасту сцены из старых пиратско-бандитских фильмов; и если на российском посту он только страшился, то здесь это чувство усилилось несдерживаемой дрожью во всем теле. Однако говорливый Мараби и здесь раскрепощен, снова показывает удостоверение, и они продолжили путь.

Когда посты давно остались позади и уже проехали станицу Ищерскую, Албаст окончательно успокоился, глубоко вдохнул, восстанавливая встревоженное дыхание, спросил:

– У тебя, Мараби, удостоверение одно или несколько, на все случаи жизни?

– Хе-хе, – ухмыльнулся бывший нукер Домбы, лукаво лыбясь, ничего не ответил, притопил газ мощной иномарки, сделал громче вульгарно-простецкую песню чеченского исполнителя на русском языке; с высокими словами, с непонятным смыслом.

– Да, Мараби, – пытаясь перекричать бренчание музыки, крикнул Албаст, – только ты от этой ситуации выгадал.

– Х-хе-хе, – вновь ухмыльнулся Мараби. – А ваш отец Домба-Хаджи?- искоса с укором глянул он, больше ничего не проронил. Ныне не стесняясь некогда влиятельного старшего Албаста, без его разрешения закурил очередную сигарету, смачно сплюнул, ветер в приоткрытое окно подхватил капельки, до противности слегка оросил лицо сзади сидящего Албаста.

Больше говорить с Мараби было не о чем, до этого поговорили, поругались насчет политической ситуации в республике, поссорились. Давно не бывший в этих краях Албаст внимательно оглядывался.

– Да-а-а, – как бы для себя сказал он, – раньше здесь все было засеяно, сколько скота паслось, а ныне?

– Свободные волки не сеют, не пашут, – надменно бросил Мараби.

– А воруют, – в тон ему поддразнил Албаст.

– Воровали и грабили – вы, а мы сейчас хотим навести порядок.

– То-то и видно, даже столь доходные виноградники в запустении.

– Шариат запрещает производить и тем более пить вино, – серьезно сказал Мараби.

– А наркотики?

Шофер ничего не ответил, только со сморщенным в неугоду лбом, сурово глянул в зеркало заднего вида, потом до фильтра, глубоко втягиваясь, докурил сигарету, бросил в окно, вслед плюнул; и вновь лицо Албаста ощутило мерзкую росу, пепельно-никотиновую гарь.

За станицей Алпатово до Наурской ровная, прямая дорога. Мараби прикрыл окно, включил кондиционер, приятная прохлада поползла по ногам, освежила тело, а потом сознание Албаста. С тоской вглядываясь в скучно-монотонный пейзаж степи родного притеречья, Албаст глянул на часы: еще час-два и он увидит мать – Алпату. По ней одной он ныне сильно скучает. Только мать осталась самым родным человеком на свете. Конечно, все остальные родственники, слава богу, живы-здоровы, но теперь после стольких пережитых потрясений между членами семьи Докуевых легла незаживающая расщелина, которая никак не стянется, не замуруется – нет для этого предпосылок, нет позывов. Да и как сойтись, если в корне поменялась жизнь, изменилось положение, но не осознание.

Так, к примеру, взять этого Мараби. Ну и что, что он сегодня важный чин в службе национальной безопасности, что-то вроде бывшего КГБ в Чечне? Конечно, он сегодня богат, надменен, важен и своим удостоверением свободно козыряет и в Москве, и в Ставрополе, и тем более в Ичкерии. И бизнес его, некогда порожденный и поощряемый им, Албастом, и его братом Анасби, сегодня, говорят, как никогда процветает, баснословные доходы приносит. А занимается Мараби, как и ранее, проституцией, наркотиками, и если ранее все было на полукустарном, подпольном уровне и был он подмастерьем, исполнителем заказов и прихотей Докуевых, то ныне он босс: совершенно безнаказанный, да и кто его в республике теперь наказать может? С размахом развернул он свое грязное дело и теперь, легализуя капитал, наживая доброе имя благодетеля, раздает щедрую милостыню нуждающимся, особенно односельчанам, открывает и строит магазины, кафе, бензозаправки, словом, одной рукой творит, другой травит. И пусть у него теперь огромный дом в Грозном, такой же строит в Ники-Хита, две молодые жены и еще о двух, как шариат допускает, он мечтает, для Албаста Докуева Мараби Докуев, как был нукер отца и их семьи, так и останется. Доказательство тому – попросил Албаст отца по телефону прислать кого-нибудь понадежней за ним в Ставрополь, Домба-Хаджи прислал именно его – верного слугу Мараби. И как ни богат сегодня Мараби, как ни важен, как нос ни задирает, а Домба-Хаджи приказал: видать, все-таки повыше должностью он в иерархии какой-то службы, хоть и Мараби не пешка, как-никак подполковник СНБ. А для Албаста – пусть он хоть генерал, все равно он тот же нукер с восьмиклассным образованием, вечный холуй их семьи, ныне – отъевшаяся мелюзга. И давно, прямо при встрече в Ставрополе, поставил бы на место Албаст этого идиота – выскочку, в крайнем случае, куда следует «послал» бы, так в стратегическом плане нельзя: поводырь нужен, и как ни крути, в минуту опасности свой – родственник, тоже Докуев. К тому же, если отец Албасту в очередной раз денег не даст, может отказать, надоел, то придется к этому нуворишу за подаянием обращаться… Вот так! Такова жизнь! И кто бы мог подумать?! За какие-то два неполные года некогда преуспевающий Албаст стал не только нищим – в долгах погряз. И сам он так не считает, но даже близкие, не стыдясь, вслух твердят – вконец опустился. Может, так оно и было, но прошло. Албаст твердо уверен, что темная полоса его жизни миновала и он потихоньку, с трудом выползает из трясины. Нет, все станет на свои положенные места, все восстановится, и такие как Мараби останутся в нукерах, а он, грамотный, солидный, еще сохранивший природную красоту, зрелый мужчина, Албаст Докуев, вернется на достойные его ума и мужества позиции.