Земля надежды - Филиппа Грегори

— Нет-нет, — вежливо сказала Эстер. — Конечно, я могу подписать сейчас.

Она взяла ручку и подписала документ.

— А теперь я отправляюсь спать, — сказала она. — Спокойной ночи, джентльмены.

Джон кивнул, открывая сундучок с монетами.

— Вот, — сказал он. — В знак нашего доброго сотрудничества.

Эстер увидела, как он передал Элиасу старинный гуртованный[50] шиллинг.

— Ты отдаешь одну из наших монет? — удивленно осведомилась она.

Эшмол поклонился и спрятал монету в карман.

— Я очень благодарен, — сказал он.

Он казался гораздо трезвее, нежели Джон.

— Я буду хранить ее с величайшим тщанием, как драгоценный памятный подарок и как задаток.

Эстер медлила, будто хотела спросить, что же такого Джон ему наобещал. Но кто-то из мужчин открыл перед ней дверь и низко поклонился. Эстер присела в реверансе, вышла и поднялась наверх, в спальню.

Вначале ее разбудил грохот распахнувшейся двери в спальню. Джон неверными шагами ввалился в комнату, а затем тяжело рухнул на кровать. Она открыла глаза и увидела, что он сразу же заснул, на спине, даже не раздевшись. Эстер на секунду подумала, что надо бы встать, раздеть его и уложить в постель. Но потом улыбнулась и повернулась на бок. Джон редко напивался пьяным, и она не видела причины, почему бы ему не проснуться поутру, испытывая легкий дискомфорт.

Когда он проснулся в темноте, то на секунду вообразил, что находится в своем самом страшном сне — потеряв возможность унаследовать дело своего отца и продолжить его имя. Он выбрался из узкой кровати, не разбудив Эстер, которая повернулась и протянула руку на его подушку.

Он натянул туфли и пошел вниз. Гостиная, такая развеселая всего лишь несколько часов тому назад, была теперь темной и неприветливой. Пахло выдохшимся пивом и табачным дымом. Огонь прогорел до темных углей. Он дунул на угольки, и наградой ему стало красное сияние. Он подкинул в очаг горстку растопки, сухое дерево сразу занялось, и тени высоко заметались по стенам комнаты.

На столе лежал документ, внизу стояла его собственная разборчивая подпись, а рядом с ней — культурным округлым почерком подпись Элиаса Эшмола. Он дотронулся до восковой печати. Воск был твердым и холодным. Пути назад не было. Подпись на месте, печать на месте, документ на месте. В нем очень ясно говорилось, что после смерти Джона Традесканта Элиас Эшмол наследует все экспонаты коллекции и все растения в саду. Джон собственной рукой отдал свое родовое имущество, он отдал свое имя, он отдал свое наследство, и теперь вся его работа и работа его отца ничего не стоили.

— Я не хотел этого, — тихо прошептал Джон.

С дарственной в руке он вышел в холл. В белой ночной рубахе, как призрак, по ступеням спускалась Эстер.

— Ты заболел? — спросила она.

Он молча покачал головой.

— Я сделал нечто ужасное и страшное.

Ее глаза немедленно нацелились на контракт в руке мужа, подписанный ею по его повелению.

— Ваше дело с господином Эшмолом?

— Он сказал, это будет дарственная на редкости, чтобы они перешли университету в Оксфорде после нашей смерти. Он сказал, там коллекции присвоят наше имя, и все всегда будут знать, что мы были самые первые, кто открыл коллекцию для посетителей со всего мира, и что у нас были самые прелестные, самые редкие, самые прекрасные экспонаты. Он сказал, что я подписываю документ, по которому передаю ему редкости как опекуну. И он проследит за тем, чтобы университет получил всю коллекцию в целости и сохранности, и что назовут ее Музеем Традескантов.

Наверху послышался скрип приоткрываемой двери.

— Давай выйдем, — прошептала Эстер, как будто только в саду они могли чувствовать себя в безопасности.

Она открыла дверь на террасу и выскользнула в ледяную ночь, не обращая внимания на то, что босые ноги ступали по холодящим доскам пола.

— А там не так написано? В этом документе? Он, что, не обязан именно так и поступить?

— Я просто подписал, — тупо сказал Джон. — Я просто согласился с ним, было бы прекрасно, чтобы коллекция находилась под присмотром университета. И поэтому я подписал. И тебя заставил подписать.

— Но что же там написано на самом деле?

— Я прочитал невнимательно. А он — юрист. Он специально составил бумагу так, чтобы все было неясно. Там говорится, что коллекция полностью переходит к нему. И там нет ни слова об университете. Он — не опекун, он сам получает все. И когда мы умрем, все будет принадлежать ему. И он может делать с этим все, что захочет. Или отдать своим наследникам. Боже мой, Эстер, он вообще может разрознить коллекцию и продать ее по частям.

Она ничего не могла сказать, она была в ужасе. Лицо ее побелело, как ночной чепчик, как ночная рубашка.

— И я тоже это подписала. — Слова ее были еле слышны.

Джон снял с крючка накидку, в которой работал в саду, закутал в нее Эстер, потом повернулся и, опершись на перила террасы, взглянул на сад. Он думал о тех долгих часах, которые проводил его отец, опираясь на те же перила и глядя на деревья, на свою любимую каштановую аллею.

Ночь была добра к саду, деревья стояли красивые, как черное кружево на фоне неба, которое начинало медленно голубеть. Где-то в ветвях редких сливовых деревьев завела свою песню зарянка, и ее назойливо звучащая в ушах, призрачная песенка придавала еще большее очарование общему молчанию. В глубине сада, рядом с озером разочек коротко крякнула утка, потревоженная во сне, и снова стало тихо.

Джон уронил голову на руки, и образ сада исчез из его глаз.

— Когда я умру, все это будет принадлежать ему, Эстер. Он был таким умным и всегда готовым помочь, и я думал, что тоже поступаю очень умно. Теперь моя голова готова расколоться на части, и я знаю, что ты вышла замуж за полного кретина. И не будет больше коллекции Традескантов, которая понесла бы имя моего отца в будущие поколения, ее теперь назовут Эшмоловской[51] коллекцией, а о нас все позабудут.

На секунду ему показалось, что сейчас она набросится на него с бранью и кулаками, но она отвернулась и начала читать документ при свете уходящей луны. В бледном лунном свете она выглядела совершенно больной от потрясения.

— Я нарушила обещание, данное твоему отцу, — сказала она почти шепотом. — Я сказала ему, что буду беречь твоих детей и редкости. Я потеряла Джонни, а теперь я потеряла и редкости.

Джон покачал головой.

— Ты ничего не потеряла, — страстно выпалил он. — Джонни умер, думая, что короли — блистательные герои, а не приспособленцы-распутники. Он умер потому, что не смог вынести жизни в том новом мире, который эти приспособленцы строили. И это все случилось из-за меня. Ты здесь ни при чем. Я сделал все это по собственному недомыслию. Потому что я думал, что Эшмол умнее, чем я. И поэтому я радовался, что он — мой друг. И поэтому я хотел, чтобы он помог мне с каталогом нашей сокровищницы. А теперь я так жалею, что вместе с сокровищами отца я не унаследовал его осторожности. Потому что я не смог сохранить одно без другого.