Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди - Фёдор Раззаков

— Этого человека надо задержать! — обратился он к водиле, показывая на убегающего "сыщика". На что таксист ответил:

— Он меня просил в аэропорт его отвезти, а у меня смена кончается. А ты что в таком виде бегаешь? С бабы, что ли, соскочил?

Вернувшись к себе в номер, Колкер тут же набрал на телефоне "02". Трубку поднял дежурный по ГУВД. Узнав о том, что с ним разговаривает супруг самой Марии Пахоменко, страж порядка внимательно выслушал сбивчивые объяснения композитора, пообещал во всем разобраться и минут через десять перезвонить. Дежурный не обманул. Спустя несколько минут он позвонил и сообщил, что в уголовном розыске Челябинска действительно работает майор Хайруллин, что это исключительно серьезный сотрудник, даже имеющий награды за службу. Однако со вчерашнего дня этот самый товарищ Хайруллин… находился в отпуске и в данный момент должен был греть свое бренное тело на одном из пляжей Сочи. Короче говоря, выходило, что приходивший в гостиницу — человек никакого отношения к органам внутренних дел не имел и явно замышлял что-то недоброе по отношению к популярной певице. Поэтому уже с утра следующего дня рядом с Пахоменко появился охранник — подполковник милиции в штатском.

Но история на этом не закончилось. Спустя некоторое время, когда певица и ее супруг уже благополучно добрались до родного Ленинграда, Колкеру пришло письмо из ГУВД Челябинска. В нем сообщалось следующее:

"Во время пребывания на гастролях в нашем городе вы чуть не стали жертвой матерого бандита. Дело в том, что работник нашего уголовного розыска майор Хайруллин перед вылетом на лечение в город Сочи напился… Этим воспользовался злоумышленник, завладев его служебным удостоверением и авиабилетом. Сейчас бандит задержан. Он трижды судился за кражи и изнасилования. Выношу вам благодарность за проявленную бдительность и личное мужество. Вы предотвратили трагическое развитие событий. Сердечный привет Марии Леонидовне.

Начальник ГУВД города Челябинска, полковник Рождественский. Майор Хайруллин из органов уволен".

Но вернемся к хронике ноября 71-го.

23 ноября Ролан Быков уехал в Москву из Дома творчества кинематографистов в Репине. Там он появился неделю назад, чтобы на местной публике "обкатать" свою роль в пьесе "Медная бабушка" (кстати, ее автор — Леонид Зорин — тоже находился в Репине, где работал над доработкой сценария фильма "Гроссмейстер", который вскоре должен был начать снимать режиссер Сергей Микаэлян). Однако "обкатка" роли давалась Быкову с трудом: то его требовали к застолью, то отвлекала от "вхождения в образ" юная фанатка, ходившая за актером чуть ли не по пятам. Но все же в конце концов Быков свою роль, что называется, "добил". Последнее чтение состоялось в широком кругу — собрались почти все режиссеры, бывшие на тот момент в Репине. Чтение прошло с большим успехом, хотя дочитать пьесу до конца Быкову не удалось — концовка оказалась утерянной.

Итак, 23 ноября Быков уехал в Москву, а два дня спустя во МХАТе состоялось его окончательное утверждение на роль. В тот же день Зорин получил телеграмму от Михаила Козакова с этой новостью и торжественно зачитал ее на ужине в столовой Дома творчества. Присутствующие встретили эту весть с ликованием.

Эльдар Рязанов продолжает работу над фильмом "Старики-разбойники". Как мы помним, устав ждать снега во Львове, он со съемочной группой вылетел в Москву. И тут, как назло, синоптики объявили повсеместные снегопады, метели, в том числе и во Львове. Что было дальше, рассказывает О. Аросева:

"Мы кинулись во Внуковский аэропорт, а нас не выпускают по причине нелетной погоды. Сутки сидим, домой в город ехать опасаемся. Женя Евстигнеев спит на подоконнике.

Наконец выпустили. Во Львове счастливый Эльдар нашел то, чего так страстно желал для финала: туман, белый снег и т. п.

Прилетев, тут же, ранним утром, мы все это быстро отсняли, вернулись в гостиницу и решили праздновать завершение работы. В восемь утра ресторан еще закрыт, но нам его отперли, вчерашней холодной закуски на стол накидали, бутылки с водкой поставили… Женя Евстигнеев увидел на эстраде оставленные музыкантами инструменты и сел за барабан и тарелки. Вот тут-то я впервые услышала и увидела, какой потрясающий Евстигнеев был джазовый ударник…"

В те же дни в газете "Советская культура" была помещена любопытная заметка в защиту… домино. В те годы эта игра была чрезвычайно популярной. Резались в нее практически везде; по всей стране мужское население с воодушевлением забивало "козла". Мой отец, например, ходил в соседний двор в Гороховском переулке, где существовала целая группа заядлых "доминошников", проводивших часы напролет за игральным столом (по будням в хорошую погоду играли с семи до одиннадцати вечера, по выходным — с утра до глубокой ночи с перерывом на обед).

Но вернусь к пресловутой заметке. Начиналась она с сердитого письма некоего пенсионера Ситнова из Ставрополя, в котором тот ругал на чем свет стоит это самое домино. Цитирую:

"Вы много пишете про культурного человека и гармоническую личность. А почему до сих никто не обращает внимание на такое вредное и очень распространенное занятие, как игра в домино? Вместо того чтобы пойти в кино, театр, почитать книгу или, на худой конец, посидеть у телевизора, человек часами забивает "козла". С этим надо кончать…"

Однако редакция не согласилась с мнением своего уважаемого читателя и устами кандидата философских наук В. Пименовой весьма доходчиво объяснила, что домино — игра не вредная, а в каких-то своих проявлениях очень даже полезная. Действительно, чего плохого было в том, что в сильно пьющей стране тысячи мужчин, вместо того чтобы "ханку лакать", проводят время за игрой в невинное домино? Кстати, сам генсек Леонид Брежнев был большим любителем "забивать костяшки". Вот как об этом вспоминает его телохранитель В. Медведев:

"В домино Леонид Ильич резался, нарушая собственный строгий режим, до часу, иногда до двух ночи. Подходила его жена Виктория Петровна, возмущалась:

— Прекратите! Какая это игра? Он отвечал примирительно:

— Да чего ты? Нормальная игра. Садись. Она садилась и тоже втягивалась. Играли двое на двое: Леонид Ильич с Рябенко (начальник охраны генсека. — Ф. Р.) против Виктории Петровны с доктором. Иногда он выбирал в пару доктора. Случалось, соперники незаметно поддавались, Леонид Ильич побеждал и в хорошем расположении уходил спать…"

Но вернемся к хронике событий ноября 71-го.

В воскресенье, 28 ноября, Борис Бабочкин записал в дневнике:

"Нахожусь под громадным впечатлением от "Ракового корпуса" (роман А. Солженицына. — Ф. Р.), прочитанного залпом. Вот в этом романе — все мои убеждения, все мои размышления, воспоминания, весь он — как бы мой, как бы мной написан. Какая радость узнавания и какая горечь, какой трагический осадок, какой страшный и, вместе с тем, какой человечный, добрый результат! Какое влияние — поистине благотворное! Вот парадокс: литература идейная в самом высоком смысле слова, очищающая, воспитывающая, пробуждающая добрые чувства у нас под запретом. Она нелегальна. А выдуманная, пустая, "составленная" умозрительно и, уж конечно, не искренне, а с корыстным расчетом — выдается за истинную литературу "социалистического реализма".

Сколько же мы забываем страшного, если оно прошло мимо нас, не задев прямо. И как стыдно за все, чему вольно или невольно, но в чем-то содействовал — пусть только молчанием. Да и не только молчанием. Самый постыдный поступок моей жизни — это когда после убийства Кирова (декабрь 1934 года. — Ф. Р.) в двадцать четыре часа из Ленинграда высылали "бывших" и тетя Катя Корчагина подошла ко мне: "Боря, надо что-то делать, хлопотать — высылают Марию Александровну Потоцкую с племянником. Они оба служили в Александринке". А я ответил: "Нет, я за них хлопотать не буду. И тебе, тетя Катя, не советую".

Хоть и знаю теперь, что никакие хлопоты не помогли бы, а стыдно до слез, что я мог так сказать, мог так думать…

И эта книга, написанная больным, отверженным и совершенно героическим человеком, заставила еще раз вспомнить и покраснеть и пожалеть о многом. Хорошо, что совесть моя давала мне твердость не делать зла, — плохо, что совесть не давала мне сил делать добро. Гнусный приспособленческий нейтралитет и удовлетворение от сознания своей "порядочности". Правда, я всегда ходил по краю, но что это меняет? Может быть, честнее было все-таки погибнуть, а не быть пособником всех кошмаров, всего ада, который нас окружал, да и теперь еще окружает — в более мягких дозах и формах.

Прочитав книгу, сравниваешь людей. Впечатление от книги еще усилилось, когда понял, к кому относятся стихи рязанского поэта Евгения Маркина "Белый бакен" в десятом номере "Нового мира". Какие чудные стихи! Какой молодец! Есть еще на земле честные смелые люди. А Исаичу (Солженицыну. — Ф. Р.) будут стоять памятники на Руси, как великому писателю, великому учителю, великому человеку. Еще отрезвеет народ, страна… Неужели нет? Тогда и жить не нужно. Тогда это не страна, а "раковый корпус".