Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942 - Иван Сергеевич Шмелев

флакон? Т. к. она дальше пишет: «2 пакета сухих фруктов!» Ну, не безобразник?! Я тебе сухих бананов фунт, что ли, и — французского чернослива — фунт «для поста»! И еще — «пакетик — очевидно, печение?» Следовательно, взял: коробку шоколадных конфет — слава Богу! — вязигу — ура! м. б. и духи! — 3 пузырька «клюквы», какое-то печенье… не знаю — «дрикотин» ли, где сюрприз для тебя, или — «бретон крепы»..? Уж и забыл, что послал я, т. е. упаковал в картонный короб. Она пишет: «боялся таможни». Он им писал, что «ненапрасно», т. к. французская таможня не желала ничего пропускать в Голландию, — сик! — «сиречь в Германию», несколько человек было задержано. Узнаю у Лукина, какими путями он хлопочет о поездке в Голландию к сыну. Я буду хлопотать. На днях еду к ним, зовут на завтрак. «Очаровал всех»… Посмотрим. Меня это встревожило… дойдет ли до тебя! Мне так дорого хоть пустяком тебя радовать… одиноконькая… оторванная часть моей — нашей! — Души… О, как я стремлюсь все тяжелое снять с твоего сердца, чтобы светлые глаза только светились, светили… ни-когда не туманились от слез! Ты столько выплакала их в жизни, Олюша! Знали бы люди, как творится истинный писатель..! То-лько страданием. Радостными в творчестве бывают лишь не-глу-бокие, не-трогающие, не-захватывающие. Эпикурейцы… Таков, например, Анатоль Франс. Ну, он и есть «Анатоль» и «Франс». Даже «гурман» Мопассан _з_н_а_л, что такое страдание, имел _с_е_р_д_ц_е. Не говоря о Бальзаке, Флобере, Стендале, Шатобриане, Доде, Гюго, Диккенсе, Шиллере643, — Гете — исключительное явление! — его «солнечность», но и у него ско-лько «от горько-познания! — это от _в_д_у_м_ы_в_а_н_и_я» в Жизнь. Пушкин — тоже, но он много пережил горя, а _ч_т_о_ бы дал он, не оборвись жизнь _т_а_к..! Кстати, ты любишь его «Монастырь на Казбеке»644 — «Высоко над семьею гор»..? — А идиоты пронесли его, как «безрелигиозного»! Тогда ему было лет 30! О, прочти! Ольгунушка, читай его, пере-чи-тывай, родная! Это неутомительно и — питает! Умней, _с_в_о_б_о_д_н_е_й — _н_е_ было писателя! Всегда, во всем — _с_а_м! Никогда — «шпаргалок». «Умнейший в России»645, — сказал после беседы с ним Николай I. Всегда читай, как Евангелие. Все-гда. И все новое будешь _в_и_д_е_т_ь!

А наш Чехов, Гоголь — все, все наши, и Достоевский, стоявший перед смертью на «казни»646.

Твоя «грелочка» — чудо. И толста же, шельмочка! И уютна же! Надеваю только по воскресеньям, жале-ю..! И ночью всегда со мной, дышу ею. Целую ее — тебя. Вдыхаю. Сейчас пошел и… швы — духи! Твои, Олель. Как люблю тебя! как нежно-нежно. Как бережно, благоговейно, как святое. Я решил, что «мохры» — для нужной починки, — шерстинки. Храню. Ольгуночка, ешь больше. Фосфор необходим. Ешь ракушки, всякие моллюски… я пристрастился к ним… до жадности. _Н_у_ж_н_ы. Есть то-нкие..! как бы лангуста, но она грубей. Ольгуна, по-моему — и Серов — надо тебе инъекции мышьякового препарата, «антиневрастеник». _Н_у_ж_н_о_ же! Ты страшно ослаблена, разбита. О коренных зубах писал: _н_е_ давай рвать, вранье, «мода», — раз _н_е_ дает чувствовать — вранье. Сама привела пример клинический.

Я знаю — ты моя, _в_с_я_. Какие ласковые письма! Сегодня — как солнце, согрела. Я успокоился совсем. Я верую. Я молюсь с тобой, у Креста. Я почти счастлив. В голове вот начало звенеть, значит — жарок, — знаю! — это «оспа» взялась. Чешется. 5-й день. А в воскресенье один крупный читатель — а м. б., и будущий — он уже есть! — делец экрана просил позавтракать с ним… — если будет жар — не поеду по ресторанам. Пошлю отказ-пнэй. — Как чудесно ты написала — мы в храме, у Креста… мы просим Его… — Оля, как светла ты, как я _ж_и_в_у_ тобой! С тобой, _з_а_ тобой… я всюду пойду… и на Крест. Я _н_е_ могу без тебя… пусть ты вдалеке, и все же со мной ты. Навеки. Оля, не вспоминай о «повести». Я не думаю о ней, я лишь о страданиях твоих в ней думаю. И она никак не страшна, не мучит меня ныне[260] Ты выше _в_с_е_г_о. Ты всегда для меня оставалась — чистой, а это «темный бунт» вскипал во мне, _и_з_ плохого во мне, смертном-грешном. «Будем детками Христовыми!» — как я это _с_л_ы_ш_у. Это только ты, юная, чистая сердцем, маленькая Олюша, только могла _т_а_к_ написать. Сказать-шепнуть. И о Боженьке. _В_с_е_ понял сердцем. Я — такой же, почти такой же. О, далеко мне до тебя! Но я _в_с_е_ твое понимаю, оно — и мое. Ты — дитя, ты сердцем, душой — так и остаешься. И останься такой, навсегда. Подлинные художники — всегда дети, нет исключений. Всегда найдешь в них — _д_и_т_я. Но не такое чудесное, как ты… о, нет, не такое.

Твое — «расчистить» я так и понял: это никак не от сомнения твоего во мне. Ни-когда по-другому не понял бы. Да, я буду беречь тебя, всегда, весь. Я верю в нашу встречу. Крепко. Безоглядно. Да, _н_а_д_о_ вручить себя Богу. Я в твое внутреннее чувство верю неколебимо. Ты _т_а_к_ нашла — значит, _п_р_а_в_д_а. Ты _н_е_ ошибешься. Это голос святой в тебе. Чей? М. б. папин. Папочкин голос-помощь. Я улыбаюсь Оля, я радостен. Буду счастлив помочь тебе моим миром, моею молитвой, слабой. Верю всем во мне чистым в твою любовь. Ни в чем не сомневаюсь, вот смотри в мое сердце, Олюша, оно — твое, тебе открыто, _в_с_е. Года… пусть, мне все равно. Ты для меня _в_н_е_ времени, я уже говорил тебе. Благодарю, милая, светличка моя, за твое благословение. Прилагаю автограф к «Няне» и к «Свету Разума». И вот первые главы «Куликова поля», запропавшие… — [261]

[На полях: ] Ольгунок, 1 и 2 письма с «Куликовым полем» (посланные, оба, 6 февр. — точно) могли прийти в твое отсутствие? Не допускаю мысли, что застряли. Если не затерялись в Schalkwijk'e, — должны прийти.

Составлю нарочно для тебя — Это из моего душевного опыта. — и в следующем письме — пошлю успокоительные «слова внушения» и укажу, как лечиться ими.

Да, мое внутреннее чувство, как и д-р Серов говорит: необходимо клиническое содержание, лечение и полный уход. Подумай! В Гааге найдешь же хорошую лечебницу! И можешь с согласия врача, бывать в Церкви, раз-два в неделю. Ты будешь _о_д_н_а, можешь писать, думать, решать, вслушиваясь в Господень Глас в тебе. Молю тебя. Иначе не поправишься. Сейчас — временное улучшение. Твой Ваня, всегда.

159

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

1. III.42 11–10 ночи

Золотинка ты моя небесная, чудесная