Дневник, 2006 год - Сергей Есин

«Мне ни разу не приходилось читать в рецензиях на оперу упреки в адрес внешности актера или актрисы. Об этом или стыдливо молчат, или считают мелочью. Между тем несоответствие внешнего впечатления с эмоциональным зерном оперного персонажа есть самое первейшее и самое очевидное преступление перед оперой. Театральное невежество музыкальных руководителей театров (вполне понятно, если никто никогда и нигде их этому не учил, а музыкант с театральным чутьем от природы встречается не часто) переставило акцент в оперном деле на самостоятельность, независимость музыки от действия, конкретных событий и характеров. Еще знаменитый историк оперы Герман Кречмар писал: «Опера хороша, если музыка только служит, опера плоха, если 1> музыка становится самостоятельной». С. 143–145

«Тут возникает мысль о современности искусства актера. Раньше, грубо говоря, в XIX веке, это — передача, изображение характера; а в XX веке требуется собственное актера понимание образа, его личностная транскрипция, своего рода духовная и смысловая парафраза авторской темы».С. 161

«Мнение масс» в решениях проблем искусства полезно как материал для размышлений, но не как глас божий». С. 174

«А между тем у Теляковского в Петербурге в одном театре одновременно работали и Шаляпин и Мейерхольд». С. 175

«Мне кажется, что у русского счастливца — маска на лице, скрывающая очаги боли, или он — пустышка, ограничен в восприятии жизни, как говорится, нищ духом. Но это значит, он и несчастлив».С. 175

18 декабря, понедельник. Я стал перед дилеммой: организовать мой день рождения так же, как я его устраивал каждый год, пока работал ректором, или придумать какой-то новый ритуал. Проблем пригласить весь институт особых не было. Это и не очень дорого: ящик водки, пять пакетов вина, а Альберт Дмитриевич всегда готов помочь мне с закуской — понимает, кормлю в этот день весь институт. Мне показалось это и безвкусным, и как-то вызывающем. Поступил по-другому, благо и водки, уйдет значительно меньше. «Смирновскую» и вино я купил, когда ездил в «Метро» и последний раз был в «Перекрестке». В «Перекрестке» же купил сыра, хорошего сливочного масла, две банки дорогой уже нарезанной на кусочки селедки. А когда утром — это мое правило: день в день — ехал в институт, то по дороге купил еще три торта. Дальше меню, как обычно, разнообразили Светлана Михайловна, и Альберт Дмитриевич: первая целым мешком пирожков, а второй к 12 часа поднос с огромным пирогом и массой пирожков мелких. Ели потом два дня. Из дома я принес огромный классный штопор, который мне в прошлом году подарил Марк, и разделочную доску. Все это разложили на круглом столе на кафедре, тут же были изобретены «фирменные» бутерброды: черный хлеб, намазанный маслом, три кусочка селедки и сверху закрыто все толстым куском сыра.

Веселился и провел день прекрасно. Сразу же утром пришли З.М. и Надя Годенко с подарками: торт и шерстяные носки. Потом Нина Лошкарева с прекрасной розой. Мне всегда жалко, когда Нина тратится из своей просто смешной зарплаты. Были также Миша Стояновский, заложник возникшей когда-то ситуации, Мария Валерьевна, в быту очень милая, но с горящим от желания действовать взором; потом с подарками пришли Людмила Михайловна и Ира Шишкова — они традиционно меня одевают и на этот раз тоже подарили две рубашки. Но, главное, была какая-то спокойная, несуетная и радостная атмосфера, и все минувшее, если было плохое, оно отлетело, и я понял что люблю этих людей, с которыми было прожито так много прекрасных и интересных дней. Даже Ефимович заходил с каким-то подарком, и тоже я был ему рад, хотя никогда не смогу забыть, что слабый человек может сделать, если его попытаться чуть потеснить. Пишу свой дневник и знаю, что он будет героями его когда-нибудь прочтен, я буду осужден, но пусть все-таки знают, что о них думаю. Думаю о них хорошо и люблю их, но я зоркий человек и эта зоркость тоже просит выхода. Знаю также, что мнение мое меняется, но оно всегда по их делам, по отношению к работе и таким неизбывным для меня чувствам, как честь. Но разве я всех уже перечислил? А Сашу Великодного, а Сережу Арутюнова, а дорогую Евгению Александровну, которая пришла с носками, но без любимой мною собаки Музы. А потом пришел Алеша Козлов, и сердце у меня сразу забилось: в руках у него был ящик с только что изданными «Дневниками». «Где слог найду…» А милый Максим Лаврентьев по-гвардейски — и нищий, и щедрый — с бутылкой коньяка! Замечательная крутилась карусель до трех часов, потому что к четырем я обещал быть у Петра Алексеевича Николаева!

Единственное, отчего было неловко, так это оттого, что через два часа мне надо было встречаться в метро с Женей Луганским. Он везет мне подарок, звонил об этом еще из Ставрополя. Как же замечательно все прошло! У Николаева мне с собой дали еще и половину огромного торта Наполеон. Готовила все Ира: хачапури с мясом и хачапури с сыром, курица, салат, торт — невероятно по обыкновению все вкусно. Мне почему-то так было жалко Петра Алексеевича. Я не всегда разбираю, когда он читал стихи.

19 декабря, вторник. Основное и судьбоносное событие дня произошло вечером. Приехал я довольно поздно, после восьми. Витя со вчерашнего дня, когда он пришел со своей поденной работы в Доме художников, болеет, простудился. Тем не менее, по совету только что приехавшей с диализа В.С., он сварил на ужин картошку и открыл банку тресковой печени. По телевизору в этот момент, по «Культуре» шла замечательная передача с Еленой Образцовой, где она пела оперные арии. Я еще раз хочу напомнить, что Витя, племянник Толика, парень из деревни, который правда учится уже на втором курсе заочного экономического института, но за последние два года ни одной книжки художественной в руки не брал. Никакой музыки, кроме телевизионной и дикой, кроме Круга и разных Глюкоз, ранее не знал. И вот когда я вошел в кухню, Витя, разинув рот, смотрел на экран. Пошло! Но он два года с лишнем слушает наши с В.С. разговоры и наших гостей, видит что мы смотрим, что читаем и что нас волнует. Для меня это важный момент воздействия культуры на личность и зависимость личности от того, что ей нынче предлагают средства массовой информации.

Днем провел два семинара, ибо объединить два курса я все же пока не могу. В час тридцать, как обычно, был первый курс — Денис Власов со своими рассказами-притчами и со своей любовью к Кафке. Все демонстрируют мне свою талантливость, хотя Денис, безусловно, очень талантлив. Семинар пришлось вести очень осторожно, но постепенно ребята, а не я сам, все довольно точно сформулировали. Поняли: никто не хочет, чтобы ты менял манеру, менял свое видение мира, да это и невозможно, но прислушайся к тому, что говорят опытные в литературе люди. Карточки с соответствующими цитатами я принес с собою. Если мы все же пишем для того, чтобы кто-то открыл нашу книжку, то зачем лишать читателя возможности понять текст, вникнуть и получить от этого удовольствие? Первым, как некий «разминщик», выступил бесспорный для Дениса авторитет — Умберто Экко. «В конце концов, всякий текст (как я уже писал) — это ленивый механизм, требующий, чтобы читатель выполнял часть работы за него». Но, оказывается, что есть метод или, если хотите, манера письма, которая позволяет нашей фантазии реализовываться с наибольшей степенью. Тут я начал с авторитета бесспорного для него. Ф.М.Достоевский. Дневник писателя:«Всегда говорят, что действительность скучна, однообразна (…) Для меня, напротив: что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Что может быть даже невероятнее иногда действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые действительность представляет нам каждый день тысячами в виде самых обыкновенных вещей. Иного даже вовсе и не выдумать никакой фантазии». Это уже некоторая оппозиция к талантливым схемам Дениса, к некоторым, без зоркости сделанным растушовкам по краям эпизодов, к устойчивой условности. И тут я привожу еще одну цитату из того же классика. Собственно, вокруг этого все и крутится. Достоевский. Дневник писателя. «Для чего дано слово? Язык есть, бесспорно, форма, тело, оболочка мысли (…), так сказать, последнее и заключительное слово органического развития.