Учись, Сингамиль! - Клара Моисеева

Время, в которое жили герои повести, трудно назвать спокойным, но люди той эпохи едва ли привыкли к лучшему и продолжали свою обычную жизнь. Земледельцы работали на полях, торговцы торговали, ростовщики ссужали серебро и зерно под огромные проценты, а дети, далеко не все, конечно, учились сложному искусству письма. На страницах этой книги читатель встретит разных людей – добрых и злых, жестоких, смелых и трусливых, верных друзей и низких предателей. Вместе с героями книги читатель побывает в древней школе, войдет во дворец царя и в дом простого горожанина, увидит Ур, Вавилон и священный остров Дильмун.

Чтобы написать эту повесть, писательнице пришлось прочитать немало книг и статей по древней истории: не так-то просто заставить героев говорить так, как действительно говорили древние жители Ура и Вавилона, или изобразить дом царского писца. Стремясь возможно полнее показать нравы и обычаи обитателей Месопотамии, писательница включила в свою книгу впечатляющее описание похорон дочери царя Рим-Сина. Во времена Рим-Сина, правда, так уже никого не хоронили, но раньше подобные погребальные церемонии были, вероятно, не редкостью. (Именно в Уре, только за несколько столетий до царствования Рим-Сина, так были захоронены царица Пу-аби и ее свита; находка этой гробницы археологами вызвала в 1920-е годы настоящую сенсацию.) Это единственное отступление от исторической правды, которое позволила себе писательница, но этот обряд настолько необычен и интересен, за ним открывается такой страшный и неслыханный уклад жизни древних, что трудно было обойти его молчанием. Тот, кто прочитает эту книгу, лучше представит себе далекую-далекую жизнь обитателей Двуречья, и, возможно, для него оживут скупые страницы школьного учебника; увы, он стал еще тоньше за последние тридцать лет. Исторические повести и романы, в том числе многочисленные книги Клары Моисеевны, расширяют представления об исчезнувших цивилизациях и жизни древних людей в разных уголках земного шара – Двуречье, Урарту, древней Средней Азии. Думаю, что тот, кто прочитает повесть «Учись, Сингамиль!», захочет познакомиться и с другими книгами писательницы. Но пора предоставить слово автору, а мне здесь, наверное, следует остановиться, тем более, так советует знающий человек, моя четырнадцатилетняя дочь. «Папа, – сказала она, узнав, что я пишу предисловие, – пиши покороче. Все равно предисловий никто не читает».

Вспоминаю, как я читал книги в ее возрасте, и боюсь, что она, пожалуй, права.

И. Клочков

Учись, Сингамиль!

НЕ ХОЧУ УЧИТЬСЯ!

Царский писец Игмилсин сидел под тростниковым навесом и переписывал сказание «О все видавшем». Перед ним лежали влажные глиняные таблички, приготовленные для письма. А рядом, в тростниковой корзинке, были сложены обожженные таблички с записями, сделанными в незапамятные времена. Писец брал в руки табличку из сырой глины и тростниковой палочкой выдавливал клинообразные знаки, пристально вглядываясь в оригинал. Он переписывал сказание о Гильгамеше для великого правителя Ларсы – Рим-Сина. Внимательно сверяя каждую строчку и убедившись в том, что нет погрешностей, он писал дальше.

Был жаркий полдень. Раскаленная земля дышала зноем. Полуголый писец, прикрытый фартушком из обрывка грубой шерсти, обливался потом. Тщательная работа требовала хорошего освещения, и потому он не рискнул делать ее в полутемной комнате своего дома. Сегодня было особенно жарко и душно. Игмилсин проклинал тот час, когда жрец, хранитель табличек во дворце Рим-Сина, приказал ему заняться этим важным делом. Ему было любопытно переписывать старинное сказание, но страх перед суровым жрецом Нанни отравлял удовольствие.

– Старайся! – сказал ему Нанни, поручая работу. – Великий Рим-Син задумал небывалое. Он приказал своим певцам разучить эти строки и петь под сладостные звуки арфы. Не ошибись! Помни, за иные ошибки можно лишиться правой руки.

– Двух пальцев правой руки, – поправил Игмилсин.

– Писец без большого и указательного пальцев – не писец, – пробормотал Нанни и сурово посмотрел на Игмилсина.

Его черные, глубоко сидящие глаза таили какую-то тайну и всегда сулили беду. Какую беду, Игмилсин не знал, но всегда чего-то опасался. Однако на сей раз писец отважился ответить жрецу:

– Я помню об этом двадцать лет. С тех пор, как обучился великому искусству писца. Помню, как сделал первые записи на базаре, как записывал на табличку должников, делал опись приданого невесты. Я так старался, что на всю жизнь запомнил ее достояние, словно в моей голове начертано костяной палочкой все записанное тогда.

– Запомнил? – удивился Нанни и неожиданно улыбнулся во весь рот, показав свои крепкие, белые зубы.

«Осторожно грызет бараньи кости, – подумал с завистью писец. – Я ем кусок баранины раз в месяц, в день полной луны, и то сломал передний зуб, а он ест баранину каждый день, сохранив зубы льва. От еды бога многое достается царским прислужникам, хорошо жить при дворце!»

Слова Нанни прервали мысли писца. Жрец был сегодня в добром настроении. Он сказал:

– Вот и проверю твою память, Игмилсин. Скажи мне, как звали ту женщину? Как звали ее мужа? И что он получил в приданое?

Игмилсина позабавили эти вопросы. Он оживился и бойко ответил, как, бывало, отвечал в «доме табличек»,[1] страшась палки учителя:

– Ее звали Рубатум. Она вышла замуж за Табилишу. Невеста была богата, жених получил: три мины серебра, пять рабов и рабынь, три прялки, туалетный столик, два медных котла, один медный кувшин, десять бронзовых ложек, два бронзовых зеркала, два кувшина для засыпки зерна, две ступки, одно черпальное ведро, четыре медных стула, одну медную кровать, десять деревянных чашек. Я помню, общая стоимость приданого составляла десять мин серебра. Вскоре Табилишу купил два дома за городом и уплатил в тридцать раз дешевле того, что должен был уплатить в городе. Вот как ему повезло!

– Память у тебя отменная! – похвалил Нанни. Он с улыбкой смотрел на писца. Игмилсин вдруг увидел, что исчезла злость в глазах жреца, лицо его потеплело, и он сказал тихо и приветливо: – Удивительная история. Ведь Табилишу сын моей родной сестры. Я отлично помню его свадьбу и богатый дом невесты. Отец ее был купцом. Он не поскупился на приданое, он рассчитывал на мое покровительство при дворце. Не пожалел даров для жениха.

Жрец умолк и призадумался. Лицо его стало суровым. Исчезла приветливость, он стал таким же грозным, каким был всегда.

Но писец уже осмелел. Он отважился спросить о судьбе Табилишу.

– Я никогда больше не встречал его, – сказал Игмилсин. – Не уехал ли он в Урук? А может быть, в Лагаш?