Разбежались линии руки - Станислав Борисович Малозёмов

свободы просит.

И тридевять земель остались позади,

А впереди лишь кочки на болоте.

Никто из этих мест живым не уходил,

А мёртвые подавно не уходят.

И кости их гниют в проклятой стороне,

Которой нет на карте и в помине.

Нашли они приют в забвенной старине,

И время не коснётся их отныне.

И добрый богатырь сюда не добредёт,

Не сдюжит конь, подковы обломает.

А если добредёт, то что он там найдёт?

Лишь то, чего на свете не бывает…

Там в доме на горе живут спокон веков

Погибель вместе с горем бедою.

И этот дом закрыт на сто больших замков

И рвом опутан с мёртвою водою.

И не дойдёт туда никто и никогда,

Но до сих пор мы так и не узнали,

Что если далеко и горе, и беда,

То почему они всё время с нами?

Ария Понтия Пилата

Как хочется однажды вымыть руки.

Но жизнь сурова, жизнь желанья мнёт.

Мне снятся сны: несут мне мыло внуки,

Жена мне полотенце подаёт…

… Но тает сон и годы мчатся рысью,

Несётся жизнь в водовороте дней.

Я знаю, виноват я перед жизнью

И мне не оправдаться перед ней.

Ужасно думать о своей кончине,

Не потому что всё прервётся вдруг.

Тревожно мне, но по другой причине:

Ужель так и не вымою я рук?

Одно лишь утешает. Погребенье.

На одре смертном вымоют всего…

И тут оно придёт, моё мгновенье,

Но жаль, не испытаю я его.

Баллада о пропащей совести

Засмущалась она, улыбнулась и отвернулась.

Что такого сказал я — не помню теперь, хоть убей…

Но ушла, попрощалась и больше уже не вернулась.

Говорили ведь мне, что мы быстро расстанемся с ней.

Нет на свете печальней, чем эта весёлая повесть.

Закрутился сюжет, завернулся в тугую спираль…

То ушла не жена, не подруга, не тёща, а совесть.

Ну, ушла, так ушла. Сам не гнал, потому и не жаль.

Стал я жить-поживать, да добро наживать аккуратно,

Не жалеть о пропащей себе дал суровый обет.

Погуляет, небось, поскулит да вернётся обратно,

Убедится сама, что надёжней хозяина нет.

Стал я жить-поживать, только зависть тревожит и гложет:

Рядом люди как люди — у каждого совесть своя,

Каждый делает с ней, со своей, всё, что хочет и может,

Но тайком от меня, потому что бессовестный я…

Ну, а я в будуарах теперь появляюсь без стука,

Где пристойность с пороком в объятьях укрылись от глаз,

Где неправда и правда любовно ласкают друг друга,

Где храпит добродетель без грима и прочих прикрас.

И недавно у них захотел я узнать хоть немного

Не о том, что за дети плодятся от правды и лжи…

Мне бы только понять, почему же их всех у порога

Совесть смирная ждёт и от них никуда не бежит?

Почему же моя мне насквозь мою душу проела?

Просыпалась чуть свет и моталась за мною как тень,

Уставала она, отставала и сильно болела

На бегу, на ходу, каждый миг, каждый час, каждый день…

И робел я, когда называл кто-то белое чёрным,

Я глаза опускал, если били меня по щеке…

Было совестно мне, что родился на свет обречённым

Я держать журавля, а не только синицу в руке.

Кто-то сильный и злой моей бешеной совестью правил.

И творил я такое порой, что ни в сказке сказать…

Превратился я с ней в исключенье смешное из правил,

Потому что не мог никогда ей ни в чём отказать.

Я такое творил, вызывая вокруг изумленье:

Что ни слово, то правда, и правда, и только она…

И горели внизу подо мной, как сухие поленья,

И сжигали меня золотые мои времена…

Хорошо, что ушла. Без неё мне не совестно выйти

На трибуну, на площадь, туда, где побольше людей.

Расскажите, родимые, что вы с собою творите

Вдалеке от плакатов, трибун, и от площадей?!

*****

Вот часы на стене отстучали минуты да годы,

Походил я с мечом, только сам и погиб от меча…

И спасает меня от любой перемены погоды

Мой надёжный приют — белый саван с чужого плеча…

Камни на пути

Ох, не знаю, ребята, куда мы идем.

Мокнем все в одиночку под общим дождём.

Сохнем — каждый отдельно развесив бельё.

Не дай бог второпях нацепить не своё…

Каждый сам в свои сани себя запряжет,

Сам их тянет и сам вместо лошади ржет.

А в санях — всё своё по мешкам да кулькам,

И тепло на душе, и приятно рукам.

Все мы крест свой по разным дорогам несём,

Жен своих от