Андрей Рублев - Андрей Михалков-Кончаловский

— Да бабы и то над вами, москвичами, смеются! — выдергивая топор из колоды, огрызается смолянин.

— И моя, может, но кустам?!

— Твоя-то уж вперед всех!

— А-а-а! — в ярости кричит рыжий и замахивается тяжелой слегой.

Андрей стрелой бросается к дерущимся.

— Да что это вы, братцы?! Сбесились, что ли?

Скоморох повисает на слеге, не давая задыхающемуся от злобы мужику замахнуться снова.

— А ну пусти! Кому говорю! Я тебе говорю?!

Андрей, упираясь в грудь огромному смолянину, старается не пустить его к противнику, но ноги его разъезжаются в грязи, и смолянин, свирепо размахивая топором, медленно приближается к своему врагу. Мужики бросаются между ними. Тогда смолянин понимает, что отомстить за удар ему не дадут, и запускает в обидчика топором, который топорищем задевает Андрея по колену. Скоморох хватает рыжего за руки и тянет к сараю.

— Да брось ты! Смотри, дождь какой… Идем, идем! А бабы что! Все они, брат, одинаковые, бабы все наши…

Смолянин бросается было вслед за рыжим, но Андрей успевает схватить его за конец тряпки, обмотанной вокруг шеи. Раздается треск рвущейся материи, все оборачиваются и испуганно замолкают: на шее у смолянина, под холстиной, чернеет наглухо заклепанный железный обруч, от которого тянется кованая цепь.

— Ага-а-а! — со злой радостью кричит рыжий и, бросившись к оцепеневшему от растерянности смолянину, хватает его за конец цепи. — Беглый! Он же беглый! Гляди-ка, вот ты какой?!

Смолянин тщетно пытается вырваться.

— Да я ж тебя на бревно посажу! Братцы! — орет рыжий почти в восторге. — Это же беглый! Я с ним по-честному, как этот, а он беглый! Гляди-ка! Ага-а! Его же ловят небось! Вор поганый! — Он дергает за цепь, и голова холопа беспомощно болтается, как у пьяного. Вдруг беглый, собрав последние силы, страшным ударом отбрасывает в грязь рыжего и, раскрутив над головой цепь, хрипит:

— А ну! Кто смелый?! Подходи! Ну?!

— Вот еще, грех на душу… — бормочет хозяин, озираясь по сторонам.

— Хватайте его, ребята! Все разом! — не угомоняется рыжий, вылезая из лужи. — Чего же вы?

Но мужикам, видно, не хочется ввязываться в драку.

— Да погоди ты! — озабоченно перебивает его скоморох. — Зачем хватать-то его?

— Дружинникам сдадим, «зачем»… Ты что?!

— Ну да… А потом доказывай, что он у нас в деревне не прятался, — шипит хозяин на ухо рыжему. — Мудрец!

— Вот-вот, — вполголоса подхватывает скоморох, обращаясь к мужикам, — а потом самих на цепь! От кого сбег?! — повернувшись к беглому, спрашивает он.

— Ну?! Кто первый… — бормочет смолянин, сжав в руках цепь.

— Ну чего ты размахался, чего размахался?! — кричит на него плешивый мужик и, когда беглый понимает, что никто на него нападать не собирается, продолжает: — Иди-ка ты, парень, отсюда подобру-поздорову, пока цел, — и вопросительно смотрит на мужиков. — А?

— Верно… — басит кто-то, — еще хлопот не оберешься.

— Ну и пусть его убирается на все четыре стороны! — радостно заключает скоморох.

— И запомни: ты нас не знаешь и мы тебя в глаза не видели, — хмуро заключает хозяин.

Мужики возвращаются под крышу, на ходу успокаивая рыжего:

— Да брось ты! От тебя он сбежал, что ли? Сам, того гляди, в яму попадешь, а тоже «беглый»… Ладно… Пошли уж лучше выпьем.

В сарае все тихо и мирно. Кто храпит в углу на сене, сморенный крепкой брагой, кто развалился на лавке, лениво переговариваясь. Андрей сидит у стены на полу, потирает ушибленную ногу и смотрит в оконце на серые потоки дождя, за которыми смутно виднеется въезд в деревню и Кирилл, стоящий в грязи посреди дороги, между двумя верховыми. О чем они говорят — не слышно за дождем.

Скоморох осторожно трогает струны гуслей — каждую по нескольку раз — и подтягивает колки. Звучит одна струна, другая, третья… Надтреснуто и однообразно.

— Люди добрые! — раздается неожиданно хриплый голос.

Все оборачиваются. В дверях стоит беглый смолянин. Грязный, вымокший под дождем, с цепью, тяжело свисающей до самой земли, он выглядит жалким и беспомощным.

— Раскуйте меня, — просит он и обводит мужиков безнадежным взглядом. — Раскуйте меня, Христом богом… Не вор я…

Все молчат. Рыжий хочет что-то сказать, но беглец падает перед ним на колени:

— Мочи не стало, и сбег… Не вор я… За долги меня в рабы-то… пропаду ведь… запорют до смерти… Не вор я. Вольным был… Расклепайте, братцы…

Рыжий протягивает руку и, смущенно оглянувшись на мужиков, неловкими заскорузлыми пальцами щупает клепки ошейника.

Неожиданно с шумом распахивается дверь, и на пороге появляются несколько дружинников. Впереди высокий, широченный в плечах русый красавец. Беглый еле успевает вскочить с колен и, плюхнувшись на лавку рядом с рыжим, обхватить ладонями шею. Наступает мертвая тишина. Сидя на полу, скоморох смотрит на вошедших непонимающим и серьезным взглядом. Хозяин настолько растерян, что даже не встает навстречу княжеским людям, и продолжает неподвижно сидеть на лавке. Красавец дружинник знаком подзывает скомороха. Тот поднимается с пола и медленно идет к двери, с вопросительной улыбкой глядя на своих смертельных врагов. Дружинник делает шаг навстречу, берет скомороха одной рукой за шиворот, другой за штаны, легко приподнимает его над головой и швыряет о стену.

С хриплым выдохом ударяется скоморох о белую штукатурку, падает на пол и остается лежать лицом к стене. Сверху на него с грохотом падают вилы, деревянные грабли и тяжелое тележное колесо. Двое берут его за ноги и выволакивают на улицу. Высокий выразительно смотрит на хозяина, подбирает с земли гусли и выходит вслед за своими.

Все сидят потупившись и растерянно молчат. Тихонько скрипит дверь, и на пороге появляется Кирилл. Некоторое время он смотрит на притихших мужиков, затем присаживается у порога.

— Ты где был? — помолчав, спрашивает Андрей.

— На дворе.

— Где?

Кирилл поднимает на Андрея недоумевающий взгляд и спокойно повторяет:

— На дворе.

— Может, пойдем? — морщится Даниил.

Все трое молча поднимаются и выходят на дорогу, превратившуюся в широкий мутный ручей.

Чернецы бредут по пустынному, разбухшему от воды полю. Далеко впереди, сквозь мутную дождевую завесу маячит одинокое дерево. Монахи направляются к нему и через некоторое время останавливаются под дубком с блестящими твердыми листьями. У подножия его почти сухо.

— Весь грех в них заключен, — продолжает разговор Кирилл, — весь грех в бабах. Да вон и в Писании: Ева в искушение впала и Адама втянула… А на уме только одно, только одно на уме.

— Это у кого одно на уме? — спрашивает Даниил. — Ты, брат, баб лучше не тронь, раз так говоришь.

Кирилл сердито смеется и смотрит на Андрея:

— А кому можно?

— Любите вы говорить про то, чего не знаете. «Бабы»…

— Кто это мы? — удивляется Кирилл.

Даниил продолжает:

— Лет пятнадцать тому назад проходил я через Москву. И задержался. Иконы подновлял. И просидел я с этими иконками до осени. С апреля самого. Вот и считай. Собрался уходить. А тут нашествие… Обложили стены со всех сторон и стоят. Неделю стоят, две. Князь с семьей в Кострому уехал, говорят, дружину собирать. Ну, москвичи сами решили город защищать.

По всей стене люди стоят, дружина, все ждут, не спят, с ног валятся от усталости, а татары все тянут. Женщины, дети со стариками в соборе двенадцать дней, не вылезая, просидели. Все богу молились. Потом голод наступил и болезни сразу разные начались: первый день — занемог, второй — пятна по телу пошли черные, а на третий помер. Вот тут-то татары и потребовали выкуп — пять тысяч рублей денег и два обоза волос женских. Два обоза! Вот, говорят, если откупитесь — уйдем, а нет — так на себя пеняйте.

И вот, как сейчас помню, недалеко от города выстроились бабы и девки в длинный черед и двинулись между двух колод. У каждой колоды по татарину с саблей, а третий у точила стоит, сабли точит. Сабли от волоса быстро тупятся. Татары все поле окружили на лошадях, а за ними мужики стоят, больные, слабые, и смотрят, и я смотрю. Идут бабы, девки, и ни одной слезинки, будто окаменели. И перед всем миром платки снимают, позором за мужиков и Москву платят. Платки снимают, наклоняются к колоде, а супостат одной рукой за косу, а другой саблей — ж-ж-жик! И в огромную гору складывает. А тут же их мужья, отцы, сыновья! И ничего сделать не могут. И я стою и смотрю, и будто мне воздуха не хватает, отвернулся и как раз вот его и увидел. Стоит себе, во все глаза смотрит на женщин опозоренных… Помнишь, Андрей?

— Чего? — спрашивает Андрей, задумчиво глядя сквозь дождь.

— Помнишь девичье поле?

— Нет…

— А у тебя жена была? — спрашивает Кирилл.

— Была, — отвечает Даниил. — Умерла, а лет через пять я в монастырь ушел.