Отзвуки родины - Элизабет Вернер

Она дружески кивнула Лоренцу и, с ласковой доверчивостью протянув руку Янсену, промолвила с упреком:

– Мы уже давно не видели вас, Арнульф! Вы были очень заняты?

– Нет, фрейлейн Элеонора, просто я боялся помешать, поскольку здесь находятся господа из Дании, – возразил он, бросая враждебный взгляд в сторону молодого барона.

Последний проявил внимание и подошел ближе.

– Арнульф Янсен, наш сосед, – представила его Элеонора. – Мой двоюродный брат, баром Мансфельд.

– Янсен… Янсен! – медленно повторил Гельмут. – При этом имени у меня в памяти воскресают картины детства. Не были ли мы в детстве товарищами?

– Возможно, господин барон, но мы оба уже давно забыли об этом, – последовал холодный ответ.

– Я – нет, – сказал Гельмут, скорее развеселившийся, чем раздосадованный его неподатливостью. – Моя память не изменяет мне в таких случаях. Она подсказывает мне, например, что уже и тогда Арнульф Янсен был упрям и непреклонен, как сегодня. Таким же вы и остались.

Трудно было найти людей более различных, чем эти двое, стоявшие рядом, и все же они были сыновьями одной страны, дети той же северной родины, белокурые и голубоглазые, истые северяне.

Гельмут фон Мансфельд – изящный и стройный – внешне выглядел как человек светский. Черты его лица, пожалуй, были слишком мягки, и с трудом верилось, чтобы эти нежные белые руки смогли управлять яхтой при таком ветре. Однако во внешности молодого помещика было что-то необыкновенно привлекательное, а недостаток мужественности компенсировался изысканной любезностью. Правда, на жизнь он смотрел, вероятно, не очень серьезно, все его существо дышало непринужденной веселостью, и потому недружелюбие бывшего сверстника нисколько не испортило ему настроения, а только развеселило его.

Арнульф Янсен был четырьмя годами старше; глаза и волосы были у него темнее, чем у молодого барона, лицо загорело от воздуха и солнца, а его жесткие, коричневые руки свидетельствовали о том, что он привык всюду работать сам. Он обладал сильной, мускулистой фигурой; и хотя его энергичные, несколько суровые черты лица нельзя было назвать красивыми, они обращали на себя внимание. Манера держать себя, как и его речь, также не соответствовала общепринятым правилам этикета. Светское обращение было ему или совсем чуждо, или неприятно. Казаться только крестьянином и никем иным составляло для него, очевидно, особую гордость, хотя речь выдавала в нем человека образованного.

– Я не разъезжал так далеко по свету, как вы, господин барон, – ответил он на последнее замечание Мансфельда. – Там – в Копенгагене, Париже и Италии – можно поучиться многому, о чем у нас здесь не имеют ни малейшего понятия.

В его тоне было что-то вызывающее, но Гельмут, похоже, не собирался с ним спорить. Он лишь пожал плечами:

– Во всяком случае, таким образом можно научиться больше, чем сидя годами в своей скорлупе.

Скрытую в словах барона насмешку и полупрезрительное пожимание плечами Арнульф принял как оскорбление и угрожающе встрепенулся.

– Скорлупа, в которой мы сидим, – наша родина! Здесь мы родились, за нее стоим крепко, защищать ее будем своей кровью и всем своим достоянием, и если бы кто захотел отнять ее у нас…

– Арнульф! – вполголоса произнесла подошедшая сзади Элеонора.

Одно ее тихое слово оказало удивительное действие на строптивого молодого человека. Он сразу оборвал свою речь и, казалось, боролся с собой, потому что продолжал уже значительно мягче:

– Но ведь это только такое мнение у нас здесь, господин фон Мансфельд. Так думаю я и так думают все здесь. Но теперь – простите – мне надо поговорить с баронессой!

Кивнув слегка головой, он повернулся и направился к двери. Гельмут полунасмешливо, полусерьезно посмотрел ему вслед:

– Типичный медведь этот Янсен. Но он всегда был таким невежливым и грубым, как настоящий мужик! К тому же он силен, как медведь; кто решался на борьбу с ним, тот в следующий же миг лежал на земле.

– У Арнульфа Янсена в жилах кровь фризов, – спокойно разъяснила Элеонора. – У него и недостатки, и достоинства своего племени. На первый взгляд, такие характеры кажутся иногда суровыми и жестокими, и подчас они действительно такие, но зато выдерживают всякую непогоду, и никакая буря не заставит их отступить с места, которое они захотят удержать за собой.

– И этот серый герой неимоверно импонирует моей кузине, – насмешливо воскликнул Гельмут. – Вообще он, видимо, занимает особое место в замке и считает себя здесь на равных со всеми.

– Он – друг нашего дома.

– Мужик?

Вопрос звучал так же удивленно, как и презрительно. Глаза Элеоноры внезапно вспыхнули, и она ответила с ударением:

– Да, мужик!

– Который спас нам отца, когда он, тяжело раненный, упал в бою, решившем судьбу нашей страны[1], – стремительно вступился Отто. – Тогда Арнульф, еще шестнадцатилетний мальчик, своим телом прикрыл полковника под жестким огненным дождем, вынес его из сражения, а затем спас от преследования и укрыл в безопасности у своих. Разве ты не знаешь этого, Гельмут?

– Ах, так, значит, он – спаситель дяди Вальдова? – легкомысленно сказал молодой барон. – Совершенно верно, теперь я вспоминаю это обстоятельство. Но я уже давно забыл его. Да кто же в состоянии удержать в памяти все эти семейные предания? Так вот откуда преклонение Элеоноры перед этим героем, который, очевидно, совершенно затмил меня в ее глазах. Если бы он не был мужиком, кто знает, дело могло бы быть гораздо опаснее.

Он громко рассмеялся своей остроте, лукаво взглянув на кузину. Но его взгляд встретился с холодным взором и так же холодно прозвучал ответ Элеоноры:

– Мы говорили о нашем покойном отце, Гельмут, и о несчастной судьбе нашей родины!

– Ах, Господи, конечно, но нельзя же все время говорить лишь о серьезном! – нетерпеливо воскликнул Гельмут и повернулся к дверям, куда в это время входили остальные участники состязания.

– А вот и опоздавшие! – закричал Отто, но теперь его голос звучал по-другому, гораздо сердечнее, чем когда он приветствовал своего двоюродного брата.

Капитан Горст, высокая и плотная фигура которого даже в штатском платье выдавала военного, был уже далеко не юноша – ему можно было дать лет тридцать пять. Темная борода обрамляла его не столько красивое, сколько выразительное лицо. Его манера и речь дышали спокойствием, которое можно было бы принять за флегматичность, не будь у него темных глаз, обычно смотревших так же спокойно и серьезно, но умевших по временам вспыхивать горячей молнией.

Его спутница – нежное небольшое и миловидное существо, на вид приблизительно одних лет с Элеонорой, казалась значительно моложе ее, а две ямочки на ее розовых щечках показывали, что она – далеко не поклонница серьезности. Сейчас, правда, ее прелестное личико выражало сердитое неудовольствие, а в жесте, которым она сорвала шляпу со своей белокурой головки и бросила на первый попавшийся стул, было что-то по-детски капризное.

– Что так поздно, господа? – встретил их Гельмут. – Почему вы пристали у деревни вместо того, чтобы высадиться на террасе? Из-за этого вам пришлось сделать огромный крюк по парку.

Капитан, пожав плечами, ответил:

– По величайшему повелению! Так пожелала фрейлейн.

– Я ни минуты дольше не хотела оставаться на этой яхте, – решительно объявила молодая девушка. – С меня вполне достаточно прогулки при такой ужасной погоде.

– Погода превосходная, – спокойно возразил Горст. – Небольшое волнение и ветерок, лучше которого нельзя желать для прогулки под парусами.

– И брызг, от которых я промокла до костей! При этом наша яхта летела по волнам с такой стремительностью, что я потеряла способность видеть и слышать, а вы, сидя на руле, хохотали над моим страхом. Я не понимаю, как вы могли предложить мне такую прогулку.

– Я? Да я же вас, дорогая моя, изо всех сил убеждал не ехать вместе. Вы настояли на своем.

– Я не могла знать, что море так бурно, – последовал нетерпеливый ответ.

– Это нетрудно было заметить с берега.

– Вы в немилости, капитан, – смеясь, промолвил Гельмут. – Здесь вам защиты ждать нечего, просите скорее прощения.

Но Горст, казалось, не был расположен последовать этому совету, да и едва ли ему легко было получить прощение, потому что девушка со всеми признаками дурного расположения духа бросилась в кресло и сделала такое недовольное лицо, словно поссорилась со всем светом.

– Мы хотели попробовать новый рояль, который я выписал, – сказал Гельмут. – Он поставлен в зале, и я надеюсь доказать моей сердитой кузине, что в этой области я нисколько не уступаю ей.

– Я никогда не сомневалась в твоих светских талантах, – холодно промолвила Элеонора. – Ты пойдешь с нами, Ева?

Фон Бернсгольм откинула назад голову и закрыла глаза.

– Нет, от этой ужасной поездки у меня разболелась голова, и мне необходим полный покой.