Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Верзилин пришёл рано; сидел за столиком, с любопытством рассматривая шумную публику. Настроение было великолепным. Он только что прошёлся по Невскому, косясь на витрины магазинов, в которых были выставлены его фотографии. Даже у Елисеева за огромным стеклом, на фоне длинных сигов и стерлядей, красовался его портрет: физиономия так себе, обычная — не Собинов и не Шаляпин, а вот поди ж ты — выставили.
Верзилин взглянул в узкое зеркало, висящее над столом, в простенке. На него смотрел улыбаясь весёлый тридцатипятилетний мужчина. Лицо открытое, глаза серые, усы солидные. Ефим Николаевич озорно подмигнул ему; двойник ответил тем же.
Вбежал Вогау — в цилиндре, мохнатом сюртуке, скрипящих лакированных ботинках, с бантиком. Не здороваясь, плюхнулся на стул. Воровато оглянулся по сторонам. Сверкнув золотыми пломбами, приказал подскочившему официанту:
— Бутылку коньяку!
Он был худ, бледен, с чёрными кругами вокруг больших синих глаз.
Наполняя рюмки, сказал:
— Вы глупец.
Верзилин усмехнулся в усы.
— Да, да, глупец! Так дела не делают! Вы мне всё испортили! Англичанин разрывает контракт. Я теряю огромные деньги! Пейте!
Верзилин отодвинул рюмку:
— Я не пью.
— Пейте! — приказал Вогау, и правое веко его задёргалось. Он опрокинул рюмку в рот, приплюснул пальцем в сахарную пудру ломтик лимона, жадно обсосал. Смахнув носовым платком с губ невидимые крошки, заговорил торопливо:
— Он мне поставил условие: вы принимаете его вызов и проигрываете две схватки подряд.
Тяжело дыша, Верзилин сказал угрюмо:
— Ему у меня не выиграть.
— Я сказал, что вы глупец! — чуть не крича, наклоняясь через стол, произнёс Вогау. — Не забывайте, что вы не на поединке, а в цирке. А цирк — тот же театр. Мы — артисты. Каждая схватка — спектакль. Времена Древней Греции давно прошли.
— Ваше предложение, Франц Карлович, для меня оскорбительно, — поднимаясь и отодвигая стул, сказал Верзилин.
— Сидите! — крикнул Вогау, хватая его за рукав визитки. — Я не кончил! Я вам предлагаю деньги.
— Я не понимаю, как можно говорить гак? — обиженно, но уже спокойно спросил Верзилин. — Все видели, что я сильнее Мальты, и вдруг проигрываю. Никто в это не поверит.
— Поверят!
— Это позорно для меня.
Вогау поморщился. Выпил подряд две рюмки. Выплюнув на скатерть зелёную косточку от лимона, задыхаясь, заторопился с объяснением:
— Мы сделаем это так, что он положит вас за ковром. Для спортсмена будет ясно, что это не по правилам.
— Нет.
— Хорошо! — крикнул Вогау. — Есть способы, которые никак не бросят тень на вас. Допустим, вы поскользнётесь, и этим воспользуется Мальта… Публика будет на вашей стороне, хотя вы и проиграете.
Верзилин отрицательно покачал головой.
Бледнея, Вогау крикнул:
— Деньги! Я вам плачу деньги!
Верзилин вновь медленно покачал головой.
— Мне не нужны деньги. После победы над Мальтой я обеспечен.
— Когда вас выгонят из чемпионата — запоёте по–другому.
— Я уеду в провинцию. Там всегда найду ангажемент.
— Отказываетесь от моего предложения?
— Я сказал, Франц Карлович, что не могу ему проиграть, потому что это не делает мне чести.
— Можно поскользнуться, споткнуться о ковёр… Да мало ли предлогов!
— Не могу.
Вскочив, оттолкнув стул, Вогау прохрипел в лицо Верзилину:
— Вы пожалеете, — и, не ожидая ответа, выбежал из ресторана.
Верзилин пожал плечами, усмехнулся. После раздумья вздохнул: «Ишь, раскипелся, как медный самовар». Подумал, уж не согласиться ли, а то, чего доброго, испортит этот немец ему карьеру. Но проигрывать не хотелось, он только что вкусил славы. Да и зачем проигрывать, когда этого можно не делать? Глупо.
На улице было ещё светло, хотя уже зажглись фонари. В лиловом свете поблёскивал кораблик на шпиле Адмиралтейства. По Невскому катили авто, коляски; звенел трамвай; перед Казанским собором толпился народ; видимо, кончилась служба. В бакалейной витрине, рядом с портретом Мальты, был выставлен его портрет. Это что–нибудь да значило…
Две девушки в коричневых платьях и белых пелеринках обогнали его, заглянув в лицо, почему–то прыснули со смеху. Стайка серых гимназистов следовала по пятам. Какой–то господин вежливо поклонился — Верзилин с достоинством приподнял касторовую жёсткую шляпу с узенькими полями. Размахивая тросточкой, шагал дальше.
Был он крупен и внушителен. Даже те, кто не знал его, оборачивались ему вслед.
На углу Вознесенского и Садовой попался знакомый жокей, сказал, коверкая слова:
— О, руссиш силач… Чемпион, — и ткнул тонким пальцем в живот Верзилина.
Похлопав его по плечу, улыбаясь, Верзилин пошёл дальше.
Измайловский сад, неуклюжее здание цирка.
— Добрый вечер, добрый вечер, — говорил он всем с улыбкой, приподнимая шляпу.
Пахло конюшней. За дощатой, со щелями, стеной ржали лошади.
В узком проходе он столкнулся с Вогау. Барон спросил глухо:
— Не передумали?
— Франц Карлович… — начал было Верзилин, но тот перебил его:
— Срок — завтрашнее утро.
И ушёл — стремительный, красивый, совсем мальчишка.
Арена была огорожена решёткой с загнутыми внутрь острыми концами. Четыре льва сидели на тяжёлых тумбах; пятый лежал отдельно от них, свесив голову, равнодушно следя за медленно кружащейся перед ним Ниной Джимухадзе. Она была в белом трико, красной куртке, расшитой золотом; в одной руке держала арапник, в другой — кусок мяса. Лев лениво приоткрывал пасть, когда она проводила мясом по его морде.
Отец её, чёрный, обросший волосами, толстый Георгий Джимухадзе прижался лбом к прутьям решётки, держа за спиной увесистый полицейский «Смит — Вессон».
Началось самое страшное: девушка опустилась на колени, выпустила из рук мясо и хлыст, вцепилась пальцами в челюсти льва; он поматывал мордой, недовольно ворчал. У Верзилина остановилось сердце. А девушка упорно разжимала челюсти животного! Это было страшно. Пасть раскрылась, оскалилась, — девушка резко сунула туда свою голову. Хрупкая шея, длинная узкая спина беспомощны; «Смит — Вессон» в руках отца бесполезен. Секунды казались бесконечностью.
Девушка неожиданно быстро выдернула голову, вскочила, стала раскланиваться, поправляя причёску, боязливо оглядываясь на
