Гур-гур вместо музыки - Владислав Мирзоян

Я схватился за них. Почему – не знаю.

Скандалы с главным редактором – хоть их и разруливал Гуревич – опускаю.

*

Драматургия была проста.

Тёплое цветное пятно – квартира Лили,

цветное пятно – съёмная однушка Марка, где он шил свои штаны.

И между ними – пропасть – огромный чёрно-белый город,

где уже закипало это дикое торжище и хаос перестройки.

Марк должен был шить штаны, потом ехать на толкучку их продавать и раствориться в безликой толпе.

Лиля должна была печь торт в д. р. Марка и ехать к нему мириться, но никуда не доехать.

Но в жизни – я их решил помирить.

Гуревич всё это утвердил по телефону.

*

Я не помнил советского документального фильма,

где героиня переодевалась бы в кадре.

И я, как лис за курицей, ходил за Лилей и всё думал – как бы так её уболтать.

И неожиданно – получилось.

Эпизод вышел целомудренный – она сняла с себя спортивный костюм, осталась в белых трусиках и бюстгальтере, одела джинсы, свитер

и вышла с тортом из дома.

Я понимал – этот эпизод вызовет скандал, но мне очень хотелось это снять.

В паузе Гуревича в телефоне, слышал, как он морщится.

*

Второй эпизод, который должен вызвать скандал,

я снял специально для отвлекающих целей —

это был какой-то митинг, где страшно полоскали КПСС.

*

И третий эпизод, который я снял ещё в Ленинграде, про запас – в крематории горел человек.

Снимать это запрещено, но я просочился.

Разумеется, стоял малюсенький кусочек,

замедленно доведенный до, как мне казалось, образа.

*

Гуревич обещал прилететь в Новосибирск, но не смог

и в Москву я привёз уже готовый фильм.

*

И, конечно, я сначала показал его на Курсах Гуревичу.

Сразу после он утащил меня в какую-то аудиторию, закрыл дверь и обнял.

А что мне ещё было нужно?

Но сделал три поправки…

*

По поводу переодевания героини:

– Если спал с ней – выкинь. Дешёвка… И вообще – это не метод. – Я не спал с ней

Как он обрадовался!

*

А ведь я мог и обмануть.

А он мне поверил.

А он был очень недоверчив.

Он был мнителен.

Как человек, которого много обманывали.

И я его не обманывал. Я не помню, чтобы я его обманывал.

И с какого-то момента я понял, что и он никогда не врёт мне.

И как было просто.

*

По поводу горящего человека в финале:

– Символятина. Опять за своё. Не трогай ты смерть. Когда-нибудь ты поймешь – нельзя, нельзя этого делать. Взял – и в самом конце хороший фильм обосрал.

*

Реакция на митинг был такая:

– Ты что – дурак?

– Скажут – убери, я и уберу

– Соображаешь… Но – переборщил. Можешь и сильно разозлить. Ещё пару лет назад за это можно было сесть… дави на то, что это не ты сказал – это народ говорит. Дух времени и всё такое… если тебе интересно моё мнение – слабоватый эпизод. Прямолинейный. В лоб кувалдой. Это текст листовки. А листовки пишут демагоги. Сверху хорошая картинка, ничего фонограммка. Но не пахнет он кино.

Он был очень точен в оценке фильмов.

Это был не профессионал. Это был профессионалище.

*

Но его отношение ко мне изменилось —

оно стало теплее и доверительнее.

Он стал делиться со мной личным.

Казалось – Леня, говорун, душа нараспашку – он был очень скрытным.

Как человек, которого много били.

*

Министр

И пошёл я сдавать свой первый фильм…

*

Сейчас этого уже никто и не поймёт.

Госкино было два – РСФСР и СССР.

Фильм сначала надо было сдавать в первом, потом во втором.

*

Надев костюм и галстук, и взяв яуф – жестяное ведро с крышкой, в котором лежал мой детёныш, которого я вынашивал пять месяцев, я приехал в Госкино РСФСР.

Начальником тогда был Проценко Александр Иванович —

по уровню – министр.

– Только на афишируй Проценке, что у меня учишься, – предупредил Гуревич, – Он меня сильно не любит.

*

Но с собой я взял, кроме яуфа, ещё и свою подружку —

рослую, красивую девушку с длинными ногами,

попросив одеть юбку покороче.

А, может, она и сама одела.

*

Это было нервно, долго, нудно – наконец просмотр.

– А это кто? – спросил Проценко про девушку

– Подружка моя, – нагло ответил я.

Наглость моя Проценке понравилась. Подружка больше.

*

Фильм кончился.

Обычно – говорили редактора, главный редактор. Последним министр.

Это и был приговор.

– А что – хороший фильм, – удивлённо сказал Проценко, нарушив все регламенты.

Редакторы сразу закивали.

– Пошли ко мне, – сказал Проценко и мы пошли в его кабинет.

Вместе с моей подружкой.

Наглость моя Проценке понравилась. Подружка – ещё больше.

*

Я должен был сдать фильм любой ценой.

Иначе – горел квартальный план студии, премии и пр.

Кто из редакторов подал голос про «голую бабу в кадре».

У Проценки было хорошее настроение:

– Никакая она не голая, – возразил Проценко, – Трусы, лифчик – всё так… деликатно.

Чудо – голую бабу проскочили.

*

– А человек горит? Какое надругательство! – и так далее…

Тут начались самозабвенные монологи редакторов о смысле жизни, смерти, долге режиссёра перед жизнью и смертью и пр.

– Все помрём, – задумчиво сказал Проценко, – Пусть останется.

Знал бы он – крепкий мужик – совсем немного ему осталось.

Монологи закончились.

Второе чудо свершилось.

*

– Ну… митинг этот – я не обсуждаю, – нахмурился Проценко, – Давай так – Партию нашу я никому трогать не позволю – выкидываешь митинг, я подписываю бумаги.

Третье чудо свершилось.

*

Но какой чёрт меня дёрнул за язык сказать:

– Я ничего переделывать не буду

*

Кулак

Проценко удивился.

Министру – какой-то студентик говорит нет.

– Ты что – спорить что ли со мной тут собрался? – сильно удивился Проценко, – Как Курсы называются?… При Госкино. Это мои Курсы. Сейчас позвоню Кокоревой – она тебя выгонит.

– Ну… звоните, – и земля поплыла под стулом.

– Да нет… – передумал Проценко, – … я не буду Кокоревой звонить. Я мастеру твоему позвоню. Чтоб фильм за тобой переделал, – он так и сказал – «за тобой» – как дерьмо убрал, – Кто там у тебя мастер?

– Гуревич, – сказал я.

И вспомнил, что говорить этого не следовало.

*

– Ах, этот!… Понятно всё! – откинулся в кресло Проценко, – Значит – диссидентский капитальчик себе зарабатываете? И потом – страдальцами – на историческую родину?… Значит – так! Бабу голую убрать! Гроб убрать! Митинга этого – чтоб духу не было!… Нет… – редакторам, – … завтра – ещё раз фильм просмотрите – и полный список поправок мне. Свободен! – и занялся бумажками на столе.

*

Редактора ликовали. Подружка моя сидела пришибленная.

Всё геройство меня покинуло:

– На какую историческую родину? – зачем-то залепетал я.

– А-а! Не хотят они с Гуревичем на родину, – объяснил Проценко редакторам, – В Америку хотят…. Наше государство их кормит, поит, обувает, учит. А они – на государствен-ные же деньги – страну грязью обливают.

Я уже не сопротивлялся – так, вяло вякал:

– А где это я страну обливаю? Я про партию сказал.

– Рот закрой мне тут – про Партию!

– И то – не я сказал – народ. В народе зреет… – и тут я случайно попал в какую-то точку, видимо, созвучную идеям Проценко.

– Это не твоего ума дело! Партия разберётся! – усмехнулся, – Гуревич, небось, надоумил? – редактору – Иру Кокореву вызови. Что она там смотрит? Гнездо какое-то диссидентское развели!

*

Космонавтом вместе со стулом я плавал в тошной невесомости.

Мало – я сам утопал, так я ещё и Гуревича топил. И директора Курсов.

Которая ко мне очень хорошо относилась.

И это как-то придало мне сил:

– А при чём тут Гуревич?

– Что – скажешь, не он это делал?

– Он вообще к фильму не имеет отношения

Проценко удивился.