Гур-гур вместо музыки - Владислав Мирзоян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Во, думаю, заладил – мы ж только улетели – какая грусть?
– А еврею хорошо, – как-то облегчённо вздохнул Гуревич, – Не надо по родине скучать. Когда уезжаешь. Как уехали две тысячи лет назад, так и не грустим.
Тут остановимся…
Но запомним этот чортов аэропорт JFK…
*
Америка
Десять, что ли, советских режиссёров со своими фильмами, безо всяких чиновников, в несколько этапов должны были колбасить по Америке.
Показ фильма, встреча со зрителями. Час и час.
Когда вместе, когда порознь, но мы с Гуревичем всё время вдвоём.
Потом Гуревич придумал – лекция, показ, потом ответы на вопросы.
Тут стали платить.
Аж по 200 долларов за лекцию.
*
Совки в Америке тогда были популярны и на нас был лом.
Появились деньги.
Научились сами ходить за водкой.
Потом стыдливо прячем пустые бутылки.
Диссидент Гуревич говорит позорные вещи:
– Что подумают о советском человеке?
Но и я – я думаю так же.
*
Профессора
Он был раним.
Принимали нас всё сплошь профессора.
Среди которых попадались и кинематографические.
Рядом с ними Гуревич, был даже не академиком, а…
*
А он никак не мог понять, откуда их тут столько?
Отъездив пол Америки, он вдруг стал представляться:
– Профессор Гуревич
Заметив, что я улыбнулся, в следующую лекцию он сказал:
– Профессор Гуревич. Профессор Мирзоян
Профессор Мирзоян показывал курсовой фильм после первого года учёбы на Высших Режиссёрских Курсах.
Хорошо – об этом никто не знает.
*
Так и проездили остальную половину Америки – когда профессорами, когда помалкивая.
И это не было жульничеством, это было даже не ребячеством – по сравнению с их профессорами, Гуревич был, как…
*
Сидели у одного из таких кинопрофессоров в гостях.
Дом – полная буржуазная чаша.
Беседа – высокоумнейшая.
Что-то про будущее социалистическое устройство человечества.
Потому что жена его – сенатор местного разлива.
От разговоров про кино кинопрофессор почему-то отлынивал.
Потом встал и торжественно вынес нам калейдоскоп сына какого-то китайского императора аж XVI-го века —
показал из своих рук в открытом футляре.
Еле уклянчили дать в глаз посмотреть.
На конце – снаружи – огромный, гранёный на сотни граней, горный хрусталь внутри камни – рубины, изумруды – красотища!
Бесчисленное количество переливающихся комбинаций.
Можно снимать, не выключая камеру и подложив музыку – бесконечное кино.
Слегка, правда, формалистическое и медитативное.
О чём я тут же и заявил.
– А какой будет социальный контекст? – с птичьим лицом спросил профессор кинематографии.
*
– Слушай. А ведь кто-то из нас дурак – я или он? Ты как думаешь? – спросил Гуревич потом про того профессора.
Спросил, потому что у профессора был огромный дом с бассейном и четыре машины.
А у Гуревича был письменный стол.
*
У другого профессора.
Пили виски.
А виски дали – как украли.
– А закуску-то когда дадут? – всё шёпотом терзал меня Гуревич.
А я знал?
И вообще – полагается ли?
Не дурной ли это тон – закусывать?
*
Закуски так и не дали.
Но беседа была приятной.
Позже выяснилось – пили мы очень, очень старый виски, из оплетёной серебром ручной работы бутылки, которым надо было наслаждаться,
а не как мы, деревенщина – пить.
– Идиот! Предупреждать надо, – обиделся на профессора потом Гуревич, – А ещё профессор называется!
*
А в гостинице – заказали с ним мексиканскую пиццу, острую как раскалённая кочерга и очень вкусно и весело закусили ею водку.
В тот вечер родилась знаменитая фраза Гуревича:
– Шикарная страна Америка. Здесь пьют и гуляют, не закусывая.
А я думал – это Галич. Или Давлатов.
*
Языки
Был говорлив.
Говорить любил.
Не потому что был словобол и страдал логореей.
Слово – было его стихией.
И он был в ней, как боцман, знающий каждую гайку этого парохода.
И никогда не говорил, пока его не спросят.
*
Языка не знал поначалу вовсе.
Путался страшно.
Вместо Хай, говорил Бай. И наоборот.
Улыбки американцев по этому поводу принимал, как симпатии.
Но заявил:
– В общем – с языком у меня – более, или менее. Юд – знаю. Остальное – подучим… Ну, сколько там ещё у них слов?
– Тысяч тридцать, – наобум ляпнул я.
Стал в уме считать:
– В день по слову – это когда я выучу?
– Через сто лет.
– А по два?
– Чрез пятьдесят.
Расстроился.
*
Фукидид
Вернулся откуда-то, возбуждённый, оскорблённый.
– Нет, ну ты кому скажи – негр меня жидом обозвал!
– А как узнали?
– Так он так прямо и сказал – фук юд!… И для этого надо было ехать в Америку?
Даже фак почему-то не мог запомнить.
Говорил:
– Фук я его!
Я поправлял:
– Фак, – и называл Фукидидом.
– Да какая разница! Я тут фукнул на одного – так он понял.
Но потихоньку язык одолел.
*
Статуя Свободы
Стоим под самой этой дамой, маленькие такие, а она в предремонтном каком-то состоянии.
Всё про неё рассказали – сколько от земли кончика факела и пр. – ждём кого-то, кто повёт нас ей в голову.
Гуревич, то был – весь внимание, вдруг говорит:
– Неуютно я как-то себя чувствую под ней. А ты?
– На Гекату похожа. Тоже лучи из башки торчат.
– А кто такая Геката?
А и я сам не очень знал. Но недавно где-то случайно прочёл:
– Богиня лунного света, потусторонних сил и ядовитых растений.
– Да ну тебя! Вечно ты со своими символизмами. Я тебя спрашиваю – как тебе свобода?
– Ну… так… пьянит… и в туалет очень хочется.
– Надеюсь, не насрать на Свободу? – Нет. По-литловому.
Мы уже начинали осваивать английский.
Что он потом сказал, как сейчас, слышу:
– А я чувствую себя маленьким… беспомощным… перед этой прожорливой свободой… не спрятаться у неё под подолом… такая же империя, как СССР… не опалили бы они мир этой своей свободой.
– Там – вам нравилось с коммунизмом бодаться. Здесь – есть повод с капитализмом побороться, – многоумно подметил я.
Конец ознакомительного фрагмента.
